Текст: Андрей Васянин
Фото: imagineradio.ru
Обложка предоставлена издательством
«Колибри» - один из символов нашей музыки 90-х, символ яркий и характерный. В альбомах четырех девушек, собравшихся в Питере в 1988 году, были прорвавшиеся наконец на сцену тонкость и изящество, надрыв, лиричность и декаданс. На сцене во время их выступлений царило полное смешение стилей, жанров и даже форм искусства. Талантов Пивоваровой, Юдановой, Волковой, Шароватовой хватало на то, чтобы петь, танцевать, разыгрывать сценки, демонстрировать наряды, исполнять то ли шансон, то ли довоенное кабаре, ретро 60-х, поп-баллады, рэгги, арт-рок… Они были первой, единственной и неповторимой женской музыкальной командой тех лет. Впрочем, и этих тоже: вторых «Колибри» на нашей сцене с тех пор не возникло.
В книге певицы Инны Волковой, неизменной участницы группы на протяжении всей ее истории вплоть до 2010-х, много всего - воспоминаний о взбалмошной золотой поре ленинградского рок-клуба и личных творческих переживаниях тех лет, собственных стихов, раздумчивых питерских зарисовок последнего времени. Неправильное и незабываемое время «Колибри» прошло, и Волковой, продолжающей карьеру певицы, есть много чего из того времени вспомнить - и нам рассказать.
Инна Волкова. "Cтатус: одна из «Колибри»". - М.: РИПОЛ классик, 2019
Битломания
Коля Васин в 1980-е был вождем битломанов всея территории СССР, «Битлз»-глыбой и «Битлз»-гуру. И по рассказам, осенние концерты в день рождения Джона Леннона проходили как священнодействия и камлания, и пляски, и потрясания бубнами во славу всей четверки.
1984 год. Вот и мы с Ирой поехали причаститься радостей дня рождения Джона Леннона. Запомнила словечко «Васкелово», холодный дождь, перрон Финбана с бликующими лужами. Вагоны электрички — расхристанные, но уютные, если глядеть снаружи из темноты, с медовым электричеством освещения и медовым же деревом лавок. Народу ехало много, все лица — те самые , по которым безошибочно понимаешь: свои.
Вообще деятельность рок-клуба и его резидентов была сильно разветвленной. Потому что даже курить около «Сайгона» считалось вариантом рок-клубовской деятельности. Даже ношение модного шмота казалось ее разновидностью. И какие персоны представительствовали во имя и во славу! Неведомо кто, а и тот рассекал боевой единицей во флотилии шальной околорокклубовской братии. Почему-то сильно запомнилась такая сцена: в каком-то ДК на набережной Обуховской Обороны, в коридоре у светлой стены стоит Витя Сологуб, рядом барышня — болтает с ним, не слезая с велика. Она прям на велике по ДК и перемещалась. Рослая, в небрежно закатанных мужских трениках, в огромной байковой рубахе в клетку — крепкие белые икры, китайские кеды на босу ногу. У нее мальчишеская стрижка, высокий чистый лоб, снисходительная, но ласковая улыбка, ноль косметики. Движения свободные и как бы ленивые. Она была столь великолепна — как здоровенная кошка, смотреть и смотреть на такую. Мне сказали, что она — Таня.
А, мы же на д/р Леннона с Ирой ехали в позапрошлом абзаце. Ну вот, приехали. Обшарпанный ДК в Васкелово, черный зал, сияет сцена, группы одна за другой грохочут «Битлзом», моя зависть к подпевающим — они знают тексты. В коридорах — братание с разливанием, мелькают разные модные персонажи. Из фойе навстречу мне, блестя каплями дождя и веселыми карими глазами, рулят стильные брюнетки Наташа Пивоварова и ее венгерская подружка Агнеш — обе в блестящих черных новеньких галошах фабрики «Скороход». Неотразимые Тотоша и Кокоша, питерский шик. Но, по-моему, столкновение с барышнями в галошках состоялось уже в другой раз — предположим, в 1987 году. В гулком помещении женского туалета, в крайней незакрытой кабинке, мучается вниз головой высокая девушка. Ее (заметно и в таком положении) сногсшибательная фигура корчится в судорогах переизбытка алкоголя. Долго уже мучается... Голова сильно уже заглубилась в унитазовы недра, а сил вынуть себя оттуда самостоятельно, похоже, не хватает. Ломается в талии снова и снова. Подбегаю, тащу наверх за плечи, за локти, за все. Вытащила. Это она, та самая Таня, только уже без велика. Стоит, держится за стену, хрипло: «Спасибо. Ты кто?.. А я — Таня». Отлично. Вот и познакомились. Знакомство длилось ровно эту минуту.
Почему особенно остро запомнились такие моменты? Ведь это же не «Битлз». Или тоже «Битлз»?
«Сайгон» и прикиды
Несколько раз в «Сайгоне» меня вязали. И ведь не сказать чтобы я была сайгоновский завсегдатай! Так, заходила с кем-нибудь от любопытства — постоять за чашечкой кофе в окружении клокочущего позитива. Ментовские облавы там случались периодически, выдергивали из толпы самых колоритных. Или известных. Я, наверное, была из колоритных. Времена наступали беззубые, дядьки в форме и сами, кажется, не очень понимали, зачем они это делают. Похоже, по старой привычной разнарядке. Но все равно было страшновато.
Как-то стоим мы на тротуаре у «Сайгона» — группка уже отобранных для препровождения в 5-е отделение. И один тощенький юноша шепчет мне: «Ты не могла бы спрятать на себе одну вещь? Девушек не обыскивают так тщательно. Я не хочу, чтобы ЭТО попало К НИМ в лапы!» В глазах у него вызов и революционное gorenie. Но мне совершенно не хочется прятать на себе, предположим, его травку. Я говорю: «А что это?» Он снимает с чахлой груди хиппозный кошелечек с феньками и мульками и с тем же вызовом говорит: «Там мои СТИХИ». Конечно, я просидела с его неведомыми о-о-очень опасными стихами под рубашкой всю эту скучную ночь в «обезьяннике» на Лиговке. Утром угрюмый милиционер отпустил нас безо всяких объяснений.
Желание выделиться, свойственное молодости вообще, а в нашем случае — еще и настойчиво указать на принадлежность к определенной тусе вынуждало прибегать к решительным действиям. Удачные походы в комиссионки могли принести богатый улов. Так я обрела черный шелковый плащ с муаровыми разводами и пелериной — правда, на нем вскоре выступили еще и разводы плесени. Ботики в наивных бантиках — их каблучки цокали старинными гвоздиками в набойках. Много красила, применяя разные методики: например, берешь скучную белую трикотажную рубашку, отрезаешь воротник, переворачиваешь застежкой назад, всю ее облепляешь канцелярскими скрепками и варишь на общажной кухне в бачке с бирюзовым красителем. На выходе у тебя чудненький узор из белесых галочек по размытой бирюзе и змеистый ряд пуговок вдоль позвоночника. Одна из старых фотографий отразила очередной прикид: на мне — красные чулки, которые я покрасила из белых (белые х/б чулки приходили мешками на ремонтный завод подлодок в Мурманске в качестве ветоши), хайратник из чулка, тоже крашеный тельник Севморфлота с папиного завода, красная ситцевая юбка из платья моей мамы начала 1960-х, китайские кеды, которые мне подарила Ира Дениско-Шароватова-Кооп. А на Ире — болоньевый плащик опять же моей мамы, 1960.
БГ и девушки Невского проспекта
Иду я прогулочным шагом по Невскому проспекту мимо Аничкова дворца летом 1985 года. Солнышко, все щурятся. Навстречу идет, улыбаясь, красавчик-блондин БГ. Я, как и все нормальные околорокклубовские девушки, знала, что БГ живет на Софьи Перовской и ходит пешком в «Сайгон». Гляжу на него во все глаза, ведь я настоящая поклонница. И тут БГ, все так же улыбаясь, говорит мне негромко: — Привет!
О! Прямо мне «привет» БГ сказал ни с того ни с сего! Какой щедрый подарок судьбы!
По прошествии времени пришлось сделать неутешительный вывод: БГ проделывал этот маршрут ежедневно, и большинство встречных барышень восторженно пялились на него. Но шанс встретить на Невском знакомую тоже был очень велик. И сильно близорукий Борис на всякий случай одарял своим приветствием каждую, проявившую чрезмерное внимание. В общем, никакого эксклюзива.
Удачная попытка
Году примерно в 1985-м мы с нашим московским другом Андреем Якушиным проникли в рок-клуб известным способом — по водосточной трубе через окно туалета. Поскольку пролезли мы сильно заблаговременно, нам нужно было пару-тройку часов тихо высидеть где-то, чтобы нас не вымели предконцертной облавой.
Мы забились за пианино в какой-то свободной гримерке, сидим. Тут дверь открывается, входит Курехин, садится за пианино, начинает играть — с чувством, все энергичнее и энергичнее. Но мы-то сидим непосредственно позади инструмента, и эти шквальные звуки просто нестерпимы. Мы говорим из укрытия: — А можно все-таки потише, пожалуйста!
Удивительно, что Курехин не упал в обморок от неожиданности и даже не удивился. Просто перестал играть. Даже сказал: — Девочки и мальчики, хотите апельсинчик? — и угостил нас апельсином. А когда пришли с проверкой, он сказал, что посторонних тут никого нет, я один, идите-идите.
Смерть Цоя
Цой же не только постоянно жив, он еще и вечно молодой теперь. Все-таки запись не передает магнетизм его голоса — как будто все время чуточку простуженный, какой-то небрежный, юношеский. Не помню, кто позвонил мне и сказал, что Цой убился насмерть на машине в этой Прибалтике. Я прибежала с Саперного к Ире Шароватовой на Колокольную, Ира подхватила маленькую дочку Симу, и мы рванули в рок-клуб.
Двор Рубинштейна, 13, был забит целиком. Стояла жара, солнце калило асфальты, и уже из арки раздавался тихий вой — девушки в черных футболках плакали от ужаса и невозможности осознать. Мы протиснулись ко входу в красный уголок, дверь была закрыта. Мы стали бродить по окрестным дворам. Всюду была ошеломленная молодежь. Сидели на лавках, поребриках, под деревьями. Протягивали друг другу бутылки с вином, сигареты, почти ничего не говорили. Помню, сидим мы с Ирой на детской площадке, молчим, а малышка Сима в платьице самозабвенно качается на качелях. И этот
однообразный повторяющийся звук трения ржавого железа о ржавое железо — невыносимо.
Не помню, как оказалась опять на Саперном, в своей ужасной коммуналке. Сквозь вязкий пьяный сон — долбеж в дверь, крики, проклятия. Разлепляю глаза — солнце омерзительно шарашит сквозь криво задернутые шторы. Я сижу в кресле пряменько, как будто проглотила шпагу и почти умерла. Сквозь соседский матперемат понимаю, что пришла в квартиру и не закрыла входную дверь. О черт... Спустя много лет рассказала Олегу Эмирову, как Цой (вообще-то, мое знакомство с Витей было очень небольшим) хотел, чтобы я подарила ему цветной камешек «драконий глаз», который я носила на груди. Но я, смущаясь оттого, что приходится отказывать великолепному Цою, каждый раз говорила — не-е-е, не могу-у-у-у... А Эмиров возьми и скажи мне бодренько: ну вот, не дала человеку талисман, он и разбился потом! Мы с Олегом как раз пересиживали время между чеком и концертом в каком-то московском клубе. Помню, что эта дурацкая мысль нас на минуту поразила. И мы опять, как все и всегда, пофантазировали, как еще можно было бы остановить, не дать случиться тому, что случилась тогда, в 1990.
Голосуй, или проиграешь
Пригласили нас в июне 1996 года стать участниками предвыборной кампании Бориса Ельцина — концертного тура по стране, по шестнадцати городам России. И полетели мы на одном бывалом борту Ту-154 в отличной компании прекрасных безумцев — музыкантов и киношников.
Компания была большая, самолет трещал по швам, в салоне стоял дым столбом — курение начиналось сразу с посадки и ни за что не заканчивалось по выходе на трап. Звезды кино сидели в обозначенном лишь выцветшей занавесочкой бизнес-классе, в начале салона. Кротко терпели весь гогочущий бардак. Или они тоже по-своему веселились, только гораздо тише, чем рок-музыканты? Все со всеми перезнакомились — «Ва-Банкъ», «Наутилус Помпилиус», «Алиса», «Сплин», «Цветы», «Машина времени», «Чайф»... Саша Скляр был блестяще лыс, чаще всего я видела его вот в каком блаженном состоянии: он сидит в кресле самолета или автобуса, глаза закрыты, уши заткнуты наушниками, в них Pantera. И он шикарно вопит и хрипит под не слышимую никому Раntera, и все вокруг ужасно довольны. Рок-группы выступали на стадионах, а мы с киношниками — в городских Домах культуры.
Наш выход был, как мы шутили, между Харатьяном и Д’Артаньяном. Оба были с гитарами, Дмитрий привычно призывал гардемаринов не вешать нос, Михаил описывал красивую жизнь мушкетеров с их ежедневной пара-пара-парадостью. Мы выпархивали между ними и бомбили «Желтый лист». Я, конечно, утрирую, программа была у каждого пошире, но в голове осталось это. Людмила Гурченко оказалась невероятная зажигалка, пела и отплясывала каждый раз, как в первый.
Как бы это объяснить? Ну как будто ее присутствие каждый раз здесь и сейчас было двестипроцентным. А все остальные только изображали присутствие. Это какая-то совсем другая школа, точно. Зрителям все очень нравилось. Но некоторые проявляли свою благодарность своеобразно.
Самый невезучий среди артистов оказался Дмитрий Харатьян. К нему, эдакому легкому блондину с мальчишеской улыбкой, после выступления на сцену валом валили девушки и женщины с мягкими игрушками — бесконечными мишками, зайками, собачками... Дмитрий принимал все эти пухлые дары, из его объятий пялилось во все стороны глупыми пластмассовыми глазами зверское цветное изобилие, Дмитрий кланялся, кланялся, бочком пятясь к кулисе. Заныривал за кулису и со стоном сбрасывал всю эту мягкую ораву в самый-самый черный угол. Цветы стандартно тут же дарил какой-нибудь закулисной бабушке, которая первой оказалась рядом. Он реально очень страдал от этой особенной на себя реакции, никому другому из выступавших больше так не доставалось. И ведь так повторялось в каждом городе тура!
Гастрольный график был простой: день перелета, день концерта, день перелета, день концерта... По вечерам осваивали бары и рестораны гостиницы, в которой нас размещали. Так и сидели все той же кучей, что и в самолете, бесконечно развлекая друг друга. Гуляли по улицам городов, где-то нас принимала местная администрация или приглашали на радио, где-то мы просто купались и загорали.
Один раз мы чуть не опоздали на штатный вылет. Все уже собрались у автобусов перед гостиницей, а Наташки нет и нет. И тут она прибегает и ревет белугой: повесила купальник на балкон, а его снесло ветром на дерево. И показывает — во-о-он где! Все задрали головы: с земли пара неоновых лепестков среди шумящих в вышине ветвей была едва видна. Но без купальника Наташка вылетать была несогласная!
Но все-таки вылетела.
От повторов мы заскучали, хотелось чего-нибудь новенького. Тогда мы напросились выступить на стадионе, забыла, в каком городе, — перед «Алисой», чисто для забавы и проверки отлаженности фанатского механизма алисоманов. Я террорила Стаса Намина, он говорил: — Да вы же не рок! — Да рок, рок, — говорила я. И выступили под свист и скандирование: «А-ли-са! А-ли-са!» Очень было весело и травматично. Хоть ничего из зала к нам так и не прилетело. Даже ни одного несчастного плюшевого зайца…
"Сайгон»-2018
Сегодня в знаменитой кофейне «Сайгон», которая нынче бар отеля «Рэдиссон Ройал», была вечеринка, посвященная «Сайгону», и случился первый концерт в его истории. Играли «Игры» — крепко, убедительно, очень хорошо. Пришли всякие люди разных сайгоновских эпох. Пришел старейший из живущих сайгоновских тусовщиков, всем известный фотограф Валентин «Тиль» Самарин, которому позавчера исполнилось 90. Он был в шикарном пальто, берете, с тростью и многочисленной свитой. Сразу видно, что он давно парижанин. Во время концерта бодро танцевал, сидя в покойном кресле в толпе, иногда с удовольствием прихватывая за попу танцующую рядом веселую женщину. Все растроганно обнимались. Вина блистали в кубках. Иногда лились мне на штаны, потому что я тоже растроганно со всеми обнималась.
Володя Рекшан показал издали под камеры маленькую невзрачную чашку, заточенную в плексигласовый куб, утверждая, что это настоящая чашка из «Сайгона». Я подошла, посмотрела. На ней нарисована рыжая кошка. А мне помнилось, что чашки были в основном с надписью «Новгород» и картинкой новгородского кремля. Ну ладно. Кошки тоже, вроде, были... Вспомнили, что маленький двойной был, вообще-то, полный яд, но пить было прилично только маленький двойной. И никто никогда не пил кофе с молоком. Иногда понтовались настолько, что пили маленький тройной. Не все барменши брались и варить такой черный выстрел в голову. Пришло рекордное количество рок-клубовских фотографов. И все с камерами. Представляю, сколько будет фотографий.
7.04.2018
