Текст: Михаил Визель
Жюльен Грин. «Земной странник»
Пер. с франц. Алексея Воинова
М.: libra_fr, 2021 – 80 с.
Одна из первых ласточек нового французского «суббренда» маленького, но гордо-независимого немецко-ориентированного издательского проекта libra – небольшая мистически-психиатрическая повесть 1926 года американо-французского писателя Жюльена (Джулиана) Грина (1900–1998).
Обилие сдвоенных определений в предыдущей фразе, разумеется, не случайно. Все в этой книге двоится. И сам автор – американский гражданин, практически всю свою долгую жизнь проживший во Франции и ставший первым иностранным членом Академии. И его известность для русских читателей: формально его первая публикация в СССР состоялась аж в 1927 году, еще две книги вышли в разные эпохи, в 1975 и 1996-м, но тем не менее его имя мало что говорит галломанам, которых в СССР всегда было немало. А главное – двоится сама эта небольшая повесть – рассказ в нескольких дневниковых записях и письмах о прискорбном происшествии, случившемся с молодым человеком Дэниелом О’Донованом в городе Фэрфаксе в 1895 году.
Что здесь произошло? Сходит ли герой на наших глазах с ума, разговаривая с собственным двойником? Или к нему действительно приходит инфернальный посланник, видимый только ему одному? Можно понимать и так и сяк. И еще каким-то вашим собственным третьим способом. Недаром эту небольшую повесть высоко оценил Борхес, создатель «Сада расходящихся тропок».
А для нас сейчас сквозь патину времени становится заметно и еще что-то. Вот хозяйка пансиона осматривает комнату заселившегося к ней студента:
Иными словами, переводной роман для добропорядочной американской обывательницы конца XIX века – само по себе нечто подозрительное, почти крамольное. Можно представить, с какой горькой иронией писал это франкоязычный американец Грин. А нам сейчас лучше понятно, почему переводной литературе так трудно пробиться на американский рынок.
Габриэле Д'Аннунцио. «Быть может – да, быть может – нет»
Пер. с ит. А. М. Арифулиной
М.: Омега-Л, 2021 – 416 с.
Пароксизм европейского декадентства 1910 года: роман итальянского ницшеанца Д'Аннунцио, воспевающего сильные любовные страсти аристократов-спортсменов, гонщиков и авиаторов, в таких выражениях:
Впрочем, сам Д'Аннунцио, как и свойственно настоящему художнику, гораздо шире того художественного направления, которому его приписывают. И, к счастью, прожил долгую жизнь – которой достало на то, чтобы в 1932 году подготовить новую редакцию своего довоенного романа, в которой декадентства стало чуть меньше, а восхищения авиацией – чуть больше. Что и неудивительно, потому что сам автор к этому времени успел дослужиться – почти без кавычек – до генерала авиации.
С этого-то то уточненного издания и выполнен новый перевод.
«Последний человек. Мировая классика постапокалиптики»
Ростов н/Д: Феникс, 2021 – 540 с. (Клуб страха)
Очередной увесистый выпуск многотомной антологии составлен так же дико, как выглядит персонаж на обложке: за англоязычными классиками Джеком Лондоном и Гербертом Уэллсом, представленными хорошо известными произведениями «Алая чума» (Лондон), «Машина времени и «Война в воздухе» (Уэллс), следуют заслуженно позабытые советские фантасты 1920-х годов со схожими псевдонимами Грааль Арельский и Симон Бельский, и заканчивается тремя прозаическими произведениями классика символизма Валерия Брюсова: «Восстание машин», «Республика Южного Креста» и «Последние мученики».
И эти-то три малоизвестных произведения – самые любопытные. В первом неоконченном наброске описывается конец привычного нам мира по причине, указанной в названии, во втором – по причине эпидемии непонятного происхождения, и в третьей – просто социальная революция, но глазами мистика, во всем прозревающего «истинную» подоснову. Да описывается так, что диву даешься. Вот пассаж из «Последних мучеников»:
Здесь мне встретился отряд революционеров.
Их было немного, человек триста, не более, но то было организованное войско в смятенной толпе. Чтобы узнавать друг друга, у них был отличительный знак: красная повязка на руке. Их мерное движение остановило людской поток. Безумное бегство прекратилось, толпа притихла.
При свете смоляных факелов, делавших все окружающее необычным и несовременным, какой-то человек поднялся на цоколь статуи Севера и сделал знак, что хочет говорить. Я стоял довольно далеко, притиснутый к дереву, и мог уловить только общий смысл речи. Отдельные слова замирали, не долетая до меня.
Говоривший призывал к спокойствию. Объявил, что мирное течение жизни нарушено не будет и что никому из граждан не грозит никакой опасности. Что во всей стране в этот час происходит то же, что и в столице: везде власть временно перешла в руки милиционных Штабов. Что будет казнено только небольшое число лиц - все, принадлежащие к низвергнутому, "нам всем одинаково ненавистному" правительству. Что над этими лицами уже произнесен приговор Тайного Суда.
В заключение оратор сказал что-то о дне, которого ждали тысячелетия, о завоеванной, наконец, свободе народа.
В общем, речь была из самых обыкновенных. Я думал, что толпа сбросит болтуна наземь, прогонит его как шута, забавляющего вздором в минуту опасности. Но со всех сторон послышались неистовые крики одобрения. Люди, за миг перед тем колебавшиеся, недоумевавшие, робевшие, вдруг превратились сами в целую армию безрассудных и самоотверженных мятежников. Оратора подняли на руки, запели революционный гимн.
Казалось бы – ну и что? Брюсов описывает то, что видел сам в 1917 году, с минимальной поправкой на символизм. Но рассказ – 1906 года. Постапокалиптика – она такая.
