Хотите отправиться в трехдневное путешествие в Петербург Достоевского? У вас есть шанс! ГодЛитературы.РФ запустил конкурс короткого остросюжетного рассказа «Детектив Достоевский» с фантастическими призами. Отправить свой рассказ вы можете до 10 октября. Подробности – по ссылке.
Текст: Анастасия Ермакова
– Он мертв! – слова раскаленными каплями упали в мой спящий мозг и пробудили его.
Я открыл глаза. Передо мной стоял Тлатоани, сверля меня ненавидящим взглядом.
– Кто мертв? – с трудом выговорил я, стараясь побыстрее прийти в себя после глубокого сна.
– Шочимики, – зло ответил жрец, не сводя с меня глаз.
Я непонимающе посмотрел на него. Не может быть, чтобы я проспал больше суток. Ведь приношение шочимики должно состояться завтра – в день перед возможной гибелью Пятого Солнца.
– Его убили. Этой ночью, – отчеканил Тлатоани и, не скрывая своей неприязни ко мне, добавил: – И, сдается мне, это сделал ты.
Я не поверил своим ушам.
– Что?
– Если приношение не состоится завтра, верховный жрец уничтожит меня. И тебе, Куотхли, это очень на руку. Ведь ты всегда хотел стать его помощником, но он выбрал меня.
– Ты бредишь, Тлатоани, и я докажу тебе это. У нас еще есть время разобраться в ситуации.
– Разбирайся, – кинул жрец и направился к двери. – Как ты знаешь, еще вчера я приказал страже окружить храм. Поэтому никто не мог войти и выйти отсюда в эту ночь. К завтрашнему утру мне нужен ответ. А в полдень состоится приношение. Придется найти другого достойного шочимики.
Он усмехнулся и исчез в сумраке рассвета за дверью.
То, что случилось, было настолько невероятным, что я просто не знал, как подступиться к этой загадке.
Убийство того, кого и так должны были убить. Но только днем позже.
Я задумался.
Итак, этой ночью кто-то убил шочимики – человека, приготовленного для жертвоприношения Тонатиу – нашему богу солнца. Мы и называем себя мешика – детьми Солнца.
Чужакам мы рассказываем, что жертвами становятся добровольцы из народа, но это мало похоже на правду. Несмотря на то, испокон веков стать шочимики считалось в высшей степени почётной благодатью, на деле никто не хочет расставаться с жизнью даже во имя самого Солнца.
Поэтому зачастую шочимики выбирают из преступников, совершивших тяжелый проступок перед богами – будь то убийство жреца, кража священных письмен или иное осквернение храмов.
Мы верим, что только через жертву шочимики может очиститься перед богами и принести пользу своему народу.
Жертвоприношение совершается на вершине храмовой пирамиды. Жертву окрашивают в синий цвет и ведут на вершину, где ee ожидает жрец с обсидиановым ножом - Тлатоани. Помощники Тлатоани кладут жертву на камень и рассекают грудную клетку, из которой жрец вынимает драгоценный орлиный плод кактуса – сердце, и утоляет им жажду Солнца.
Охваченный священным ужасом и благоговением народ у подножия пирамиды ликует, когда тело шочимики летит по ступеням вниз, к толпе.
Я видел это десятки раз каждый год в день солнцестояния и другие крупные праздники. Но завтрашний день был особенным.
Это был последний день века – наш главный праздник, ибо в этот день мы ожидаем возможную гибель Пятого Солнца, а значит, и исчезновение всего живого на Земле.
Считается, что жертвоприношение, совершенное в этот день, особенное по своей силе.
И именно сейчас случается это невероятное, дерзкое преступление. Кто, а главное, для чего мог решиться на такое?
Я судорожно думал, стараясь собрать воедино картину произошедшего.
За несколько дней до ритуала вход в храмовый комплекс закрывается, и на территории остается всего несколько человек:
Верховный жрец (покинул храм и находится во дворце по случаю рождения у правителя нашего города наследника).
Его помощник Тлатоани, который подозревает в убийстве меня.
Храмовый служитель – я.
Шочимики по имени Матлал.
Еще один преступник – Икстли, содержащийся в темнице храма с прошлого года за какое-то храмовое преступление.
Храмовый стражник, приставленный к тюремным ямам шочимики и второго заключенного.
Верховного жреца, меня и убитого вычеркиваем.
Остаются трое.
Абсурд. На первый взгляд преступление невыгодно ни одному из нас.
Тлатоани это преступление будет стоить карьеры, а возможно, и свободы.
Стражнику оно будет стоить жизни.
Второй заключенный не мог совершить его физически, ибо находился в своей камере. Да и если бы он смог оттуда выбраться – зачем ему это?
Я помню, как в прошлом году он ликовал, когда его, приготовленного на роль шочимики, заменили другим человеком.
Словом, это невыгодно никому!
Никому, кроме меня, как справедливо заметил Тлатоани. И если Тлатоани докажет это верховному жрецу, поплачусь уже я.
Погруженный в свои мысли, я подошел к зданию храмовой темницы и заглянул в комнату стражи.
Золин, стражник, бледный как полотно, сидел на каменной лавке, обхватив голову руками.
– Я погиб, погиб, – твердил он в отчаянии.
Увидев меня, он бросился мне навстречу, повторяя:
– Я этого не делал, поверь мне, Куотхли! Я должен кормить свою семью, они пропадут без меня. Кому, кому могло это понадобиться?
– Замолчи, Золин. Мне нужно осмотреть тело, - я довольно резко пресек его причитания, он затих и угрюмо вернулся на свое место.
Я спустился в яму, где лежало тело шочимики. В груди торчал бронзовый нож, обычное оружие храмовой стражи, которое здесь носит каждый воин. Неужели все настолько очевидно?
– Это твой нож? – крикнул я Золину, но тот обреченно молчал. Я повторил вопрос.
– Да, мой. Но я не убивал его.
– Как это может быть, объясни мне?
– Я не знаю… Так получилось, что я задремал… Я никогда не сплю на посту. Но в эту ночь меня прямо сморило. А когда проснулся, я обнаружил, что кинжала нет, и сразу кинулся к ямам с преступниками. Матлал был уже мертв.
Я собирался уже покинуть темницу, как вдруг услышал голос из второй ямы:
– Это я убил его!
Я в ошеломлении подошел к яме:
– Что? Икстли, как ты мог убить его и зачем? – спросил я, глядя на безумца. Я слыхал о том, что Икстли в тюрьме двинулся умом, но не придавал этому значения.
– Тебе не понять этого! Хотя ты и служитель храма, ты далек от богов, Куотхли. За год, проведенный здесь, я многое понял. Я хочу войти в благословенные земли богов. Это был мой единственный путь снова стать шочимики. Я знал, что боги пошлют мне шанс, и молился о счастливом случае для меня. Тонатиу услышал меня в эту великую ночь. Золин заснул. Я, преисполненный вдохновения, подтянулся и сумел выбраться из ямы, схватил его кинжал и, спустившись в яму к Матлалу, ударил его.
– И ты готов все это повторить перед верховным жрецом?
– О да! – глаза Икстли загорелись. – Ведь тогда он точно выберет меня шомичики.
– Но оплошность Золина тоже вполне достойна этой участи, ты не подумал об этом?
– Нет, нет! – замотал головой сумасшедший в ужасе. – Он не достоин! Не достоин!
– Это решит верховный жрец.
Стражник впал в еще большее отчаяние.
– Я просто отключился! 18 лет я несу ночную службу и ни разу не заснул на посту. А тут отключился. И голова тяжелая как камень. Словно с похмелья. Но я никогда не пью на службе, никогда, Кхуотли.
Я поднялся из ямы и направился к двери, готовый уже вернуться к Тлатоани с именем убийцы, но последние слова Золина остановили меня.
Я подошел к столу и взял стоявший там стакан. Поднес к носу. Ноздри защекотал еле уловимый сладковатый запах. Конопля.
– Ты пил отсюда?
Стражник кивнул.
Уже интереснее. Кто-то опоил стражника конопляным сонным отваром.
– И ты не почувствовал странного вкуса, когда пил?
– Ох, на жаре вода в бочке часто начинает цвести. Но делать нечего: жажда-то мучает. Тут уже не до вкуса. И почему всем он кажется таким странным?
Я покачал головой.
Признание в убийстве, полученное от Икстли, оказалось фальшивкой.
Доступ к сонной настойке имеем только Тлатоани и я. Мы используем этот отвар при разных ритуалах, проводимых в храме.
Значит, Тлатоани опоил стражника, взял его кинжал, убил шочимики и пошел ко мне, чтобы обвинить в убийстве меня.
Всем было известно, что мы с ним недолюбливали друг друга. Когда-то мы были закадычными друзьями, но полюбили одну девушку, и женился на ней я. Тлатоани был невероятно зол тогда.
Боги! Неужели он сделал это из ревности?
Я давно замечал, что он так и не смирился с тем, что Занья досталась не ему, и все еще бросает на нее полные любви взгляды.
Но мотив был и у меня – убрать со своей дороги человека, который вместо меня стал помощником верховного жреца.
И кому поверит верховный жрец, когда мы оба придем к нему завтра, указывая друг на друга? Своему верному помощнику или храмовому служителю, помощнику помощника?
Холодный пот прошиб меня. Мне нужны были неоспоримые доказательства вины Тлатоани.
Ну конечно! Настойка!
Ведь одной бутылочки должно не хватать, а мы делаем их строго определённое количество – по бутылке на каждый ритуал. Я как храмовый служитель вел реестр и помнил, что бутылочек должно быть 9.
Я бросился к кладовке со снадобьями и, дрожа от напряжения, отпер дверь.
На полке стояло ровно 9 бутылочек. Никто не трогал их.
Что ж. Возможно, Тлатоани заранее приготовил зелье, не залезая в храмовые запасы.
Я отправился прямо к нему.
К моему удивленью, он спал в своих покоях крепким сном, что позволило мне обшарить его комнату и не найти ничего указывающего на его вину в убийстве.
И тут меня поразила странная догадка. Почему двоих подозреваемых сморило каким-то странным болезненным сном?
Золина в ночь убийства, а Тлатоани сейчас?
Я осторожно выскользнул из комнаты и вернулся в темницу.
– Золин, ты сказал, что запах воды из той бочки всем кажется странным. Кого ты имел в виду, кроме меня?
Золин непонимающе уставился на меня, настолько несуразным, видимо, показался ему этот вопрос.
– Тлатоани утром сказал то же самое.
– Значит, он утром пил из этой бочки?
– Да. После того как я показал ему тело, он страшно разгневался, рвал и метал, потом, видимо, от раздражения его стала мучить жажда, он наклонился к бочке и напился оттуда.
Выслушав стражника, я подошел к бочке и нагнулся к воде. Точно – вода пахла сонным отваром.
Я был ошарашен. Чтобы отравить воду в бочке, потребовались бы годовые запасы снадобья.
Я поднял голову и в нескольких метрах над землей, прямо над бочкой, увидел окошко, расположенное в камере шочимики.
Я взял факел и снова спустился в камеру. Осмотрелся внимательнее. Один угол был прикрыт тряпками, которые вначале я принял за место для сна. Я откинул это тряпье, и под ним обнаружилась целая грядка с сонной травой.
Я перевел взгляд на мертвое лицо Матлала и задумался.
Выходит, он весь год растил этот огород, собирал листья, чтобы в решающий момент приготовить зелье достаточной для усыпления человека силы, и вчера вечером через окошко вылил его в бочку.
Потом он дождался, пока Золин выпьет воды из бочки и заснет, выкрал у него нож, вернулся в камеру и ударил себя в сердце…
В задумчивости я вернулся к Тлатоани, которого с трудом разбудил, и пересказал ему эту историю.
– Но зачем ему это? – недоумевал жрец.
– Он хотел отомстить нам. Нам с тобой, Тлатоани. Ведь это мы голосовали за его кандидатуру на роль шочимики в прошлом году.
– Да, я помню, шочимики должен был стать Икстли, но буквально за день до выборов подвернулся этот со своим хищением священных семян из храма… Их, кстати, так и не нашли при обыске.
– Их не нашли, потому что при аресте он проглотил их. Но, как ты знаешь, в сыром виде они не перевариваются в кишечнике. Поэтому, когда его бросили в яму, он естественным путем избавился от семян, которые и проросли на земляном полу камеры. Он собирался отомстить нам с помощью тех самых семян, за кражу которых и стал шочимики.
Тлатонаи нервно рассмеялся.
– Что ж, его месть почти удалась. Все было рассчитано идеально.
– Он не учел только одного – рождения у правителя наследника. Ведь если бы верховный жрец не покинул храм вчера вечером, он бы узнал о происшествии первым. И наши с тобой головы полетели бы с плеч первым делом. На охранника Золина ему было вообще плевать.
Тлатоани на минуту задумался:
– Итак, судя по всему, ты не будешь против, если мы ничего не расскажем об этом деле верховному жрецу. Не думаю, что Золин будет возражать. В этой истории каждый получил что-то свое – Золин сохранил свое место и жизнь, Икстли станет шочимики, ты получишь повышение (я позабочусь об этом), а я, кажется, вновь обрету веру в людскую честность и дружбу.
С этими словами он протянул мне руку, и наши ладони впервые за долгие годы соприкоснулись.
Так завершился этот судьбоносный для всех нас день – день перед гибелью Пятого Солнца.
