Юлия Казанова, Лев Платонов. Часы

Мы выбрали шорт-лист нашего конкурса, читательское голосование уже идет, но поскольку получили мы невероятное количество текстов, ещё несколькими хотели бы поделиться. Это - один из них.

Текст: Юлия Казанова, Лев Платонов

В скорой ритм задает аппарат ЭКГ, подключенный к твоему сердцу. А еще сирена. Она забирается на ступеньку запредельно-истеричной ноты и затем бросается вниз. Сознание рисует беспокойные всполохи, сумасшедшую красно-синюю гирлянду на крыше желтой машины. Яркие цвета, торжество жизни, хотя маленький автобус часто везет смерть.

Из переговоров врачей выпадает слово «стабилен», прыгает по кушетке, как мячик для пинг-понга, подбирается к голове, закатывается в сознание. Монитор пациента пищит уверенней. Или тебе так кажется. Ты думаешь — значит, еще не конец, еще есть время. Двигаешь правой рукой, накрываешь запястье левой, водишь ладонью в поисках часов - пара сантиметров туда, пара сантиметров сюда. Но часов больше нет. Ты снова проваливаешься в темноту.

***

Первым, что я вспомнил, было моё имя.

Дальше было сложнее. Где я? Что я здесь делаю?

Я лежу на спине, мои глаза закрыты. Здесь тихо и холодно. Я открываю глаза и вижу белый потолок полутёмной комнаты, освещенной единственной тусклой лампой. Слева от меня возвышается хромированная стойка капельницы.

Я хочу оглядеться, но затылок внезапно наливается свинцовой тяжестью, и моя голова падает на подушку.

Откуда-то сбоку слышится негромкий скрип, потом – звук шагов. Передо мной возникает готова, полностью скрытая под плотным слоем бинтов. Из-под повязки видны лишь только глаза и рот.

- Вам нельзя двигаться, - говорит Забинтованный Человек. Его голос смутно знаком, но я не могу сосредоточиться и вспомнить, где я его слышал.

Я хочу ответить, но мой рот пересох, я почти не могу говорить.

- Я сейчас позову медсестру, - и голова растворяется в полутьме.

Медсестра тоже кажется мне неуловимо знакомой. Она протягивает что-то к моему лицу, и я жадно пью прохладную безвкусную воду.

- Вы знаете, где вы находитесь?

- Нет. Где я? Что произошло?

- Вы в больнице. Произошла авария.

- Авария?

Я пытаюсь вспомнить, в моём сознании возникают смутные образы, которые я не могу удержать, и они утекают, словно песок между пальцев.

- Да, вы разбились на мотоцикле, но травмы не критические. Сейчас вам нужен покой. Если что-нибудь потребуется – нажмите на кнопку, она у вас под левой рукой.

Я нащупываю маленькую коробку размером с наручные часы.

- Хорошо, спасибо.

Медсестра уходит, и я снова вижу забинтованную голову своего соседа.

- Я думал, сезон уже закрыт. Не холодно ездить? Всё-таки октябрь.

- Да, я закрыл его ещё в начале месяца.

- А сейчас решили прокатиться ещё раз?

Я не помню. Хотя, сейчас, вроде, начинаю вспоминать…

***

С часов, конечно, все и началось. Та пятница была очень обычной, какой только и могла быть пятница осенью 2021 года у тех, кто еще не успел отправиться в отпуск. Мы ехали загород сквозь пустую октябрьскую ночь. Машин почти не было. За рулем была она, а я наблюдал в окно, как в темноте качались тысячи ярко-желтых листьев, словно тропические бабочки лениво махали крыльями. Некоторые из них срывались и летели вниз. Странно, но раньше я никогда не обращал внимания на этот момент - когда лист отрывается от дерева. На момент прощания с жизнью. Обычно я видел листья, когда они кружились в воздухе, покорные ветру, или листья, намертво прилипшие к асфальту, мокрые и глянцевые, истоптанные сотнями подошв. Обычно я смотрел на уже усопшие листья. А сейчас вдруг увидел тот самый момент, когда они прощаются с жизнью. Предельно-точный момент.

Листья продолжали срываться вниз. Мы долго молчали, а потом я сказал:

- Листья - не то, что люди. Листья - очень правильные покойники. Уходят вовремя. Не опадают раньше времени. И не пытаются продлить агонию.

Зачем я завел этот не самый романтичный разговор, ума не приложу. Но в ту ночь листья падали таким образом, что я вдруг остро чувствовал свою оторванность от всего мира, и мне захотелось поделиться. Она ничуть не удивилась. Она поняла, что я любуюсь умирающими листьями, и поехала медленнее.

Когда мы приехали, я приготовил спагетти в томатном соусе. За ужином говорили о каких-то пустяках, нам было хорошо вместе, и только оставшийся на тарелках соус показался мне слишком красным, когда я ставил их в раковину.

Потом я вышел покурить на крыльцо. Звезд не было, темнота была холодной и мягкой, дул слабый ветер, и листья крались по подъездной дорожке с застенчивым шорохом. Открылась дверь. Она обняла меня сзади и спросила:

- Все смотришь на листья?

Я ничего не ответил, но листья как будто зашуршали сильнее. Я почувствовал, что ей больше не хотелось говорить о пустяках, что у нее накопились вопросы. Она вспомнила разговор в машине. У нее была такая манера - услышать что-то интересное, обдумать и только потом вернуться с вопросами. Интересовали ее, конечно, ее неправильные покойники - кто они? Конечно, отвечать не стоило. Но эта бархатная ночь и это чуть ощутимое объятие ее легких рук обманули меня. Я стал объяснять, как устроена обычная человеческая жизнь. Люди продолжают работать на той работе, которая не нравится, продолжают отношения, которые давно пора прекратить, продолжают жить, не заботясь о времени, постоянно ноют, что времени нет. Я говорил спокойно, хотя обычно думаю про этих людей с ужасным раздражением. Думаю, что они вообще не заслуживают того, чтобы жить в этом мире. Я говорю про тех, кто не умеет обращаться со временем.

- Но почему покойники? -спрашивала она. - Пусть они живут неправильно, но они же живут, а не умирают.

- Нет, они как раз умирают, - неожиданно даже для себя ответил я. Помолчали.

- Тут какая-то идея, - наконец сказала она.

- Идея в том, что весь мир - идеальный механизм, он идет и тикает. И мы должны идти и тикать. Людям дали часы, самое прекрасное изобретение, чтобы они это понимали. А они проматывают время, как проматывают наследство. Такие люди все равно как будто не живут, - я затушил в пепельнице окурок очередной сигареты, и пальцы моей правой руки снова гладили циферблат часов так, что я чувствовал ток времени. Она накрыла мои пальцы своей ладонью. Я даже вздрогнул, такая у нее была холодная рука. А глаза её сверкали, словно два уголька в ночной темноте.

- Не живут? - в ней было столько жизни, что ей сложно было понять, как это можно жить и не жить в одно и то же время.

- Ну, конечно, нет, - я попытался улыбнуться и аккуратно стряхнул ее ладонь. - И часы им ни к чему.

- Покажи мне свою коллекцию часов, - наконец попросила она. Я все еще не почувствовал опасности. Мы вернулись в дом.

В общем, наверное, и не стоило выдвигать это ящик, показывать ей уложенные рядами часы, каждые на своей подушечке - она сама точно так же любила обнимать подушку всем телом, продолжающие идти, обманувшие смерть владельца.

Это были очень разные часы. Вот розовые, дешёвые, пластиковые. Такие можно купить на барахолке у станции пригородных поездов. Вот массивный квадратный «Хоэр» с тёмно-синим циферблатом. Это «Монако» 1969 года в идеальном состоянии. Единственный дефект – глубокая царапина на стекле, но она – часть истории этих часов, придающая им особую ценность.

Эти миниатюрные устройства отсчитывали минуты жизни своих владельцев, фиксировали мгновения их смерти, а теперь продолжали прилежно работать, тогда как сердца их хозяев давно уже остановились.

А вот и звезда моей коллекции. Тонкий «Лонжин» со строгим белым циферблатом и позолоченным корпусом, он лежит в этой коробке с середины девяностых. Когда-то этот хронограф принадлежал одному очень известному журналисту, чья смерть стала одной из самых громких сенсаций своего времени. Этот журналист разменял свой талант на политику и коммерцию, и драгоценные минуты его жизни растрачивались впустую. Кто-то мог считать это естественным ходом событий, но для меня такое поведение было недопустимым.

И теперь его часы лежали здесь, в моей коллекции. Очень опасные, очень узнаваемые часы, единственная вещь, которую, как писали в газетах, убийца забрал с места преступления. На коричневом кожаном ремешке есть заметное темное пятно – сюда попала капля крови.

Она посмотрела на позолоченный хронограф, и вдруг её взгляд, до того момента немного рассеянный, стал острым и внимательным. Я был уверен, что она не узнала часы, но что-то в том, как она рассматривала пятнышко крови, мне не понравилось. Это продолжалось несколько секунд, потом она перевела свой взгляд на массивный «Ролекс», и я решил, что что это была простая случайность.

Мы ещё немного поговорили о часах и пошли спать. Время было позднее, а завтрашний день был распланирован по минутам с самого утра.

Я заснул быстро, но мой сон был странным и тревожным. В какой-то момент меня охватила паника и я проснулся.

Она стояла возле ящика с часами, рассматривая что-то в свете фонарика своего телефона. Потом погасила фонарик и вернулась к кровати. Теперь на фоне окна я видел только ее силуэт. Она стояла рядом и смотрела на меня, она догадалась, что я не сплю. Быстро села на кровать, склонилась к моим губам, я ответил на поцелуй. Я так и не понял, что она знала обо всем, и ей нужна была лишь самая последняя проверка.

Её рука вдруг метнулась к массивной лампе, стоявшей на прикроватной тумбе, я попытался увернуться, но она оказалась быстрее.

***

Я быстро пришёл в себя, но её уже не было. Я вскочил с постели, голова кружилась, глаза заливала кровь. Боже, как я мог позволить так себя обмануть? Шатаясь, я вышел из дома. Вдали светились габариты удалявшейся машины.

Ещё не всё потеряно, я сумею её догнать и вернуть драгоценные часы, звезду моей коллекции. Я распахнул ворота гаража и с трудом вывел во двор свой спортивный «Кавасаки».

Кто она на самом деле? Журналистка? Блогер, который расследует загадочные преступления прошлого? Как она вышла на меня? Впрочем, все эти вопросы уже не имели никакого значения. Важно было только одно – получить обратно свои часы.

***

- Вы всё вспомнили? – спрашивает меня человек с забинтованной головой.

Да, я всё вспомнил. Я не смог догнать её. Мотоцикл занесло, и я вылетел с дороги на первом же повороте. Я сейчас не в больнице. Всё это происходит у меня в голове. И я умираю.

Монитор пациента пищит слабее. Что-то удивленно бормочет врач. Вой сирены стихает в моих ушах. Лучше всего я помню ее глаза в темноте. Холодные угольки. И я проваливаюсь в ледяную стужу.