Текст: Андрей Цунский
Не все ли нам равно, когда написана книга, если до сих пор она волнует и притягивает к себе, подталкивает читателя к собственным мыслям? Недавно солидный знакомый спросил, о ком я сейчас пишу. Фамилия Сэлинджер его не впечатлила, потом он изобразил воспоминание глазами и лбом, и вынес суждение: «А, ну это что-то такое… молодёжное». Он уже не помнит, что роман был напечатан семьдесят лет назад, и что его первые читатели в большинстве своем уже умерли, причем - от старости.
Их даже называли «подражателями» и «низкопоклонниками». Ну да таких объясняющих все и вся «интеллектуалов» у нас всегда было полно, как и скверных дорог. А вот Аксенов с Гладилиным – каждый в единственном числе.
Еще почти в каждом эссе о Сэлинджере присутствует непременное упоминание о том, что «Над пропастью во ржи» держали при себе убийца Джона Леннона, покуситель на Рейгана, еще какие-то душегубы. Потом делается поразительный вывод: это книга их надоумила! По этой логической формуле можно требовать запретить аспирин, «потому что от него температура» – ведь почти у каждого с температурой он есть!
В общем, нам придется отбросить глупости и сохранить факты. А уж выводы делать исходя из них, а не из чьих-то, часто сильных, но далеких от разума эмоций.
О географии.
Насколько произведение зависит от личности автора? Ну не все ли нам равно, кто написал книгу, если она хороша, интересна, если не оторваться?
«Вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения… Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться». А нам – придется.
Человеку, не знакомому с географией и социальной жизнью Нью-Йорка адрес 1133 Park av. ничего не скажет, даже если привести его по-русски – дом 1133 по Парк-авеню. Ничего не добавит и такая деталь: дом находится на углу Парк авеню и Восточной 91улицы (E 91 st.). И даже то, что это место, где он стоит, весь ближайший «нейборхуд» - называется Карнеги Хилл. От дома до Центрального Парка триста пятьдесят пять метров. Для Манхэттэна дом невысокий – всего лишь шестнадцать этажей. Построен он в 1924 году из красного кирпича, и считается образцом «неоитальянского ренессансного стиля». Место тихое и зеленое. Да. Квартира в этом доме, с тремя спальнями – около двух миллионов долларов. Нет, ну конечно, куда Манхэттену до Рублевки, по сравнению с ней это просто нищенское место. И тем не менее, в Америке человек, который живет здесь, не относится ни к бедному, ни даже к среднему классу. А весь окружающий Карнеги Хилл район называется Upper East Side - Верхний Ист-Сайд. Одно из самых знаменитых мест на земном шаре.
Вот тут-то и родился Сэлинджер. Такой человек вряд ли написал бы «Мартина Идена».
В пределах мили от дома – пять крупных музеев, в их числе Метрополитен, музей Соломона Гуггенхейма, в общем - вся «музейная миля», пять колледжей, пять парков, несколько дорогих клиник, отличные школы – одна из них называется «Школа безграничных талантов». Тут же находятся консульства небедных стран (включая российское). И конечно – Центральный Парк. Именно там находится тот самый пруд с утками – Холден Колфилд еще гадал, куда они деваются зимой. А еще – туда студент Джон Гедсудски водил двадцать пять лихих «команчей» играть в бейсбол и футбол. Помните? Нет? Послушайте подкаст.
Если вы хотите представить себе Верхний Истсайд – вам помогут десятки фильмов, уже ставших классикой. А подробности – так в Ютубе масса экскурсий по Нью-Йорку.
Об имени
Когда Сэлинджер станет знаменитым писателем, его однажды спросят – что означает J. D. , какое у него полное имя. Он ответит - Juvenile Delinquent (Малолетний Преступник). Шутка не соответствовала действительности – Сэлинджер был в школе ребенком примерным. Но имя свое он действительно не любил.
Когда он пошел в школу (да-да, в ту самую, на углу 109-й улицы, около Амстердам-авеню Джон Гедсудски, уже упомянутый сегодня, именно оттуда забирал своих команчей - и будущего писателя), у его одноклассников вызвало смех – и раздражение – его второе имя. Дэвид. Почему? Папу-Сэлинджера звали Соломон, был он, как нетрудно догадаться – евреем, его бизнес, который принес семье богатство – производство кошерных колбас и сыров. Чтобы войти в его семью, матери Джерома – наполовину шотландке, наполовину ирландке (ну как может обойтись пишущий на английском языке без капли ирландской крови!) пришлось сменить имя Мэри - на Мириам.
Богатство, однако, не решало всех проблем и в Америке. Чтобы понять время Сэлинджера, стоит посмотреть заслуживший три Оскара фильм 1947 года «Джентльменское соглашение», с Грегори Пеком в главной роли. Режиссером фильма был Элиа Казан (мы еще его вспомним). Главный герой – журналист, решил написать статью об антисемитизме – и многие сказали, что в Соединенных Штатах его и быть не может! Тогда журналист сам назвался евреем. Ох, сколько интересного ему пришлось узнать.
Юный Сэлинджер-сын довольно рано проявил свой интерес к литературе. Папа встревожился – он-то знал, как живут иногда эти писатели, а колбасы от Сэлинджера – надежный источник дохода и занятие почтенное. Сначала сына отправили в Valley Forge Military Academy – военное училище Вэлли Фордж, чтобы приучить к дисциплине и порядку. И тут вас ждет первое разрешение мифа – курсант Сэлинджер оказался вполне дисциплинированным, организованным – и успешным в учебе. Более того – в училище ему нравилось! Там обучали иностранным языкам, литературе, там были игры, спорт (он очень любил фехтование, почти как главный сетевой библиотекарь России Максим Мошков), там у него были друзья. И что совсем немаловажно – там не было папы с его нотациями. Не подумайте, что папа был каким-то чокнутым ортодоксом. Хотя – наше ли дело, что творится у людей дома. Нам важно только то, что сказалось на писательском творчестве.
Золотая молодежь Нью-Йорка
Окончив училище, Сэлинджер уже там проявил литературные амбиции. Кстати, три строфы из гимна Valley Forge Military Academy and College – который является действующим и поныне – написаны им.
И все же папа совершил ошибку, отправив сына в военное училище. Домой вернулся уже не робкий школьник, а окрепший парень ростом 189 см (6 ft 2.5 inches) – да-да, таким же как у Холдена Колфилда.
И теперь он проявляет упорство, отметает папины доводы и поступает в Нью-Йоркский Университет. Но не заканчивает его, и успехов там не добивается. Папа Соломон пока еще может надавить на сына, и посылает его в Австрию и в Польшу. Сын проводит несколько месяцев в Вене и польском Быдгоще – там он должен был изучить производство колбас (а еще там не было тлетворных университетов, журналов и писателей).
Не ищите в Быдгоще мемориальной доски «здесь был Сэлинджер». После нацистов не осталось ни тех, кто учил писателя делать кошерные колбасы, ни тех, кто их ел.
Он возвращается из Европы и учится сначала в Урсус-колледже, затем в Колумбийском университете, и учится уже целенаправленно – литературе, еще точнее – учится писать рассказы. Однажды он бросает университетские занятия – на этот раз уже потому, что решил: больше его научить ничему не смогут, он уже знает все, что нужно. И он прав. Но папа в такое поверить никак не может. Они почти не разговаривают.
А ведь привычки у сына не дешевые. Он завсегдатай бара Chumley’s. Его основатель и владелец Лиланд Стенфорд - Ли - Чамли был когда-то анархистом. Анархия – вещь замечательная, но нужно было как-то устроиться. В 1922 году Чамли открыл в богемном районе Манхэттена Гринвич Виллидж характерное для эпохи «Сухого Закона» заведение – speakeasy. В переводе это означает «говори потише», но далеко не во всех «спикизи» царила тишина. Бар находился по адресу 86 Bedford str., говорят именно от номера этого дома прошел предупредительный окрик «Эйт сикс!» - по-русски так кричат «Шухер!» или «Менты!». Там всегда можно было найти и пива, и чего покрепче, а полиция за некоторую мзду предупреждала владельца о готовящихся рейдах и проверках – чтобы лишнее спрятали, а посетителей вывели через вход для персонала. Здесь собирался литературный бомонд Нью-Йорка: Уильям Фолкнер, Теодор Драйзер, Джон Дос Пассос, Джон Стейнбек – все известные «трезвенники». Здесь часто бывал драматург и лауреат Нобелевской премии Юджин О’Нил, и не один, а с дочерью Уной (Oona O’Neal). Но драматург Сэлинджера как-то не заинтересовал, что вполне объяснимо. За Уной ухаживает молодой актер, режиссер и спичрайтер президента Рузвельта – Орсон Уэллс. Фамилия лучшей подруги Уны – Вандербильт, ее папа – самый богатый человек в мире. С ней (или с кем-то из ее родни) состязается в мечтах Эллочка-людоедка.
Но больше не ищите на Бедфорд-стрит этот бар. Он пережил сухой закон, великую депрессию, войну, «Охоту на ведьм» и много еще чего. Вот только уже не осилил пандемии ковида. Дом пока стоит.
Лучший журнал Америки.
Молодой автор Сэлинджер пишет рассказы, но не слишком торопится пристраивать их в издательства или журналы. Нет, он конечно не отказался бы от публикации и гонорара, но проблема в том, что ему хотелось напечататься в строго определенном журнале.
Журнал этот хорошо знаком поклонникам Сергея Довлатова – именно после публикации в нем уже нельзя было делать вид, что такого писателя не существует. Публикация в The New Yorker – это само по себе признание. Миллионный тираж, весьма неплохой гонорар, и это сразу же - имя. У издателей не возникает вопросов – печатать книги этого автора или нет. Тираж был не так велик, как сейчас – но все остальное было точно так же.
Три года Сэлинджер пишет рассказы и отправляет их в «Нью-Йоркер». А «Нью-Йоркер» их отправляет обратно. «Завтрак на троих», «Монолог для Уотери Хайболла», «Я ходил в школу с Адольфом Гитлером», «Паула» и «Славная мертвая девушка за столом номер 6» - все они были отвергнуты журналом. Но в декабре 1941 года – он победил. Номер уже собран, и там должен появиться рассказ Slight Rebellion off Madison («Легкий мятеж на Мэдисон-авеню»). Но публикация не состоится. После атаки на Перл-Харбор мечта опубликоваться в «Нью-Йоркере» в двадцать два года оказалась разрушена японцами: в номер пошли исключительно военные и патриотические материалы.
Если нет Союза Писателей
Так сложилось, что в Америке нет Союза Писателей. Вступать некуда. А читатель признает тебя литератором только когда ты становишься ему интересен.
Однако Сэлинджера не берут в действующую армию. Есть у него легкий физический недостаток, который никак на нем и его здоровье не отражается – но медицинская комиссия не пропускает его. Проходит несколько месяцев. Он работает на морских пароходах, отвечая на них за развлечение публики – устраивает танцы, игры на палубе и тому подобные вещи. Наконец-то ему отвечает взаимностью Уна О’Нил, он счастлив. Но писатель должен попасть на войну! И он попадает туда, пустив в ход все связи. Сначала его приписывают к пехотному полку, потом, с учетом его военного образования и знания языков он оказывается на специальных курсах в Нэшвилле – он станет сотрудником контрразведки в звании сержанта. Хотя сержант контрразведки командует иной раз и офицерами. И писатель действительно вырастет именно на войне. Но совсем не такой, каким видел себя Джерри Сэлинджер.
Холден Колфилд
Холдена Колфилда в наши нечитающие дни могут запросто перепутать с техасским холденом. А когда-то не могли бы. Просто не знали, что такое «техасский холден».
Впервые Холден Колфилд появился в том самом рассказе «Мелкий мятеж на Мэдисон-авеню», публикация которого была отменена в связи с войной. Потом этот рассказ превратится в 17-ю главу «Над пропастью во ржи». И в романе это будет совсем другой Холден Колфилд. Новый Холден Колфилд станет куда пронзительнее, куда более нервным, почти эпатажным. Он будет с читателем настолько откровенным, насколько не был до него никто.
Холден Колфилд не мог остаться прежним, потому что прежним остаться не смог бы и Сэлинджер. Молодой писатель мечтал добавить войну в биографию, и совсем не ждал, что война будет вроде прогулки в Центральном Парке. Но получит он куда больше опыта, чем могла предположить самая смелая фантазия.
Первая солдатская драма
Само имя «Джерри» было снова поводом для шуток – ведь так называли немцев. Это все равно, что идти на войну в Красной армии с именем «Фриц».
Потом происходит банальная солдатская история. Уна О’Нил бросает Джерри и выходит замуж за… Чарли Чаплина, который старше ее на тридцать шесть лет – и столько же они проживут вместе до самой смерти актера. Сразу скажем - это будет очень счастливый брак, Уна родит великому Чаплину восьмерых детей, они проживут жизнь в любви и с полным взаимопониманием.
Но Сэлинджер просто не может видеть в этой истории ничего хорошего. Его Уна отовсюду смотрит на него с рекламных плакатов «будь красивой для своего солдата». Ими обвешана вся Америка. Он не может не думать о ней, а Чаплина ненавидит, и воображение рисует ему самые гнусные картины. Он писал Уне письма по полтора десятка страниц – теперь не нужны даже открытки. Но в последнем письме он посылает ей свой рисунок: вокруг нее бегает голый и старый Чаплин с… Ну, сами догадаетесь.
Многие люди скажут – «Тут война, а он - о чем думает?! Тоже нашел трагедию!» Они просто уже забыли. В двадцать три года – это действительно трагедия. Но если вам кажется, что мало этому барчуку досталось – не торопитесь. Побольше, чем вам.
День «Д» и другие будни
6 июня 1944 года – в «День Д» - 12-й пехотный полк и сержант Джером Сэлинджер высаживаются на «пляже Юта». Затем ему предстояли Арденны и Хюртгенский лес. Что это такое и каково там было – предоставлю читателю возможность выяснить самому – и не ограничиваться статьями из Википедии.
Когда стихали бои, у него начиналась работа. Какая? «В Германии в мои обязанности входил опрос гражданских лиц и военнопленных… Один венец, унтер-офицер, стоя передо мной навытяжку, рассказывал об ужасных измывательствах над евреями в Вене. Вряд ли мне приходилось дотоле видеть столь благородное, исполненное состраданием к безвинным жертвам лицо. Но все же, любопытства ради, я велел ему закатать рукав. И на самом предплечье увидел татуировку с номером группы крови—такую носили все эсэсовцы».
А потом он оказался среди тех, кто первыми вошли в Дахау.
Там бывалые солдаты рыдали, глядя на горы трупов. Роту пехотинцев охватило безумие – охранников расстреливали и тоже складывали в кучу – так, чтобы оставшиеся видели, что им предстоит. Иногда солдаты давали свое оружие в руки выжившим узникам, чтобы те могли рассчитаться со своими мучителями. Контрразведчики должны были в лагерях собирать информацию - тщательно все осмотреть, записать, составить списки предполагаемых нацистских преступников. Хладнокровно, точно, обстоятельно.
И вскоре Джерри Сэлинджер окажется в госпитале с диагнозом «боевая психическая травма». Он пишет Хемингуэю: «Я отдал бы правую руку за то, чтобы уйти из армии, но не с психиатрическим диагнозом… Я обдумываю чувствительный роман, и мне не надо, чтобы автора называли психом. Да, я и вправду псих, но об этом не должны знать». Они встречались лично в день освобождения Парижа. Хемингуэй относится к молодому писателю с очевидным уважением – самому ему пройти через такое не довелось.
Нью-Йоркский Холден
А потом на улицах Нью-Йорка появятся рождественская иллюминация и украшения, у Рокфеллер-центра нарядят главную ёлку в Нью-Йорке, «Джингл беллз» в исполнении Бинга Кросби смешается с «Джингл Беллз» Фрэнка Синатры или Дина Мартина. На углу кто-то споет «God bless ye merry gentlemen let nothing you dismay», множество Санта-Клаусов нарядятся в красные куртки и штаны, придуманные художниками для рекламы «Кока-колы». А на Pennsylvania Station приедет поезд с прыщавым длинным парнишкой в красной шапке, надетой козырьком назад. И в глазах у него застынет вопрос «И зачем это все?». Холдена выгнали из школы. Его создатель Сэлинджер - видел Дахау. «Стоит ли становиться такими, как вы?»
Этот странный Холден будет подвергать сомнению все и вся. Он никому не будет доверять, кроме младшей сестры. Он нехотя расскажет свою историю психоаналитику. В виде этого рассказа её прочитаете и вы.
P.S.
Когда говорят, что «исповедальная проза» 50-60-хх годов началась с романа Сэлинджера – это правда. Пусть Гладилин родился далеко не в Верхнем Истсайде, и Аксенова не водили гулять в Центральный парк. Судьбы у писателей очень разные. Но вопросы младшего поколения к поколению старшему задают везде.
Сэлинджер продал права на экранизацию рассказа Uncle Wiggily in Connecticut (в русском переводе – «Лапа-растяпа»). Потом посмотрел получившийся в результате фильм. Когда к нему пришел просить разрешения на постановку «Над пропастью во ржи» Элиа Казан, Сэлинджер чуть не расквасил ему нос, захлопнув дверь. И правильно сделал. До сих пор люди читают эту книгу, а не смотрят кино, лишь слегка на нее похожее.
И еще – что бы вам не говорили о переводе Риты Райт-Ковалевой, но если вы им ограничились, то романа вы просто не знаете. Читайте перевод Максима Немцова – он ближе к реальности. Но все же лучше всего – учите сами английский язык. В оригинале никакой «пропасти» во ржи нет. Ловец – есть.
P.P.S.
В подкасте рассказ о Человеке, который смеялся - озвучен музыкой Чаплина. Она отлично к нему подходит. Или нет?
