Текст: Иван Родионов
Наталия Репина. "Жизнеописание Льва" – М.: Inspiria, 2021 – 224 с.
В толковом словаре Даля есть слово "кундоситься". Означает оно "возиться, носиться (с кем-то), хлопотать".
А в Коротком списке премии "Ясная Поляна" были книги Леонида Юзефовича, Майи Кучерской, Германа Садулаева (он в итоге и победил). Нашлось в нем место и для почти дебютантки Наталии Репиной с её книгой "Жизнеописание Льва". "Почти" – потому что это второй роман писательницы. Первый назывался "Пролог" и вышел в 2020 году. И вот – второй.
Итак, "Жизнеописание Льва". На яркой обложке от Inspiria – алая рекламная повязка-полусупер, а также броский текст о том, что это наш русский "Форрест Гамп".
Первая часть романа, как говорится, пободрее. Мальчик Лёва любит порядок и любит людей. Ему кажется, что все его тоже любят. Лёва – то ли аутист, то ли мальчик у Христа на ёлке. Он толстый, изъясняется конструкциями в духе "Мама и баба чувствуют себя сносно" и во время игры в прятки аукает "повествовательно".
Фон этой части – загородная интеллигентская идиллия и её наметившийся распад. Этакий меланхолический вишнёвый сад на даче с грибами. Читателю интересно, ибо он видит происходящее глазами маленького Льва (хоть и говорит пока не он, а рассказчик) и по намёкам-штрихам сам воссоздаёт происходящее. Повествователи, кстати, будут меняться, а язык и оптика – нет (кроме финала). "Бурлум", "кабысдох" – это рассказчик. "Щёлк-щёлк", "непостижные" — это уже сам повзрослевший герой. Наверное, что-то это да значит: что-нибудь постмодерновое.
А Лёвушка – он играет. И относится к игре страшно серьёзно. Зачем, например, убивать Портоса? Ну, затем, что кто-то всё равно должен умереть. А Портос – самый толстый и некрасивый. При этом он – единственный, кто готов к "полной гибели всерьёз". Соседские дети, красивый Арамис (Катя) и бойкий, "про живое и мёртвое" совсем не понимающий "Дэ Артьян" (Вова) – не готовы. Вова лучше будет ловить преступника, а поймает... Молчим, молчим: пусть сохранится интрига.
Но это мушкетёры, у них хоть что-то. Гвардейцы кардинала (взрослые) совсем не готовы к гибели – и потому они, парадоксальным образом, беззащитнее детей. У гвардейцев дела какие-то скучные, проблемы их – мелочные, а их тайн, как оказывается, не следовало и касаться.
Даже в игрушечной войне Лев ведёт себя как герой пантелеевского "Честного слова". Он же согласился играть, и потому игра стала жизнью.
А ещё Лёвушка жалеет всех и вся и считает всех хорошими. "Больно ли огурцам и помидорам?" – размышляет он. Это уже классика жанра: сентиментальность блаженного. А люди-то, о ужас, не такие – они вовсе не хорошие! "Цветы для Элджернона", etc.
Кроме того, "Жизнеописание Льва" – текст очень литературоцентричный. Там и сям мелькают коллажи, внимательному читателю повсюду мерещится центонность. Что тоже, впрочем, оправдано – повзрослевший Лев станет филологом.
Дача, переходы от сознания человека к реальности без каких-либо мостиков – это что-то сашесоколовское. Ещё одна сразу приходящая на ум аналогия – князь Мышкин Достоевского. Юрод положительно-прекрасный, да и имя точно такое же – Мышкина звали Львом. Если в романе упоминаются "Красное и чёрное" Стендаля или "Лёгкое дыхание" Бунина, то сам роман Репиной на какое-то время начнёт с этими книгами играть. Ещё одна явная ассоциация, если говорить о Льве как о персонаже – запертые внутри собственного мировосприятия набоковские герои. Такие как Лужин или Пнин.
Вторая часть – более вялая или, скажем дипломатичнее, более медитативная.
Льву тридцать два. Третье лицо становится первым, оставаясь при этом каким-то общим: рассказчик наш един в трёх лицах. Потом будет ещё одно смешение лиц, бонусное: в финале добавится рассказчик-женщина.
Коллизия второй части вот в чём: Льва, библиотекаря и вегетарианца, беспокоит судьба некоего безвестного литератора Сызранцева, о существовании которого Лев узнал из статьи о Мандельштаме. Вроде бы Сызранцев – реально существовавший поэт Мирон Левин (Чья Ольга? Ильинская (Ильи Обломова). Чей поэт? Левин). "Пред нами жизнь как подвиг предстаёт" — это его. Друг Маршака, не напечатавший ни строчки и умерший перед самой войной от туберкулёза. Но раскрытие его тайны, поиск текстов, писем, дневников – всё это подано крайне размыто. А вместо Стендаля с Пантелеевым во второй части книги материализуются набившие оскомину за последние тридцать лет Бодрияры-Делёзы. Симулякры и всё такое.
Это далеко не модернистский "Форрест Гамп", и в первую очередь потому, что нет в нём бешеного бега фильма Роберта Земекиса. Нет в нём и раблезианского смеха, который есть в книге Уинстона Грума, нет вечной перемены мест – и тем более пацифизма и антимилитаризма.
Ближе к концу книги, будто спохватившись, автор снова начинает накидывать семейные судьбы-тайны, но уже поздно. Хотя последние несколько страниц всё же удивляют – в хорошем смысле. Там, кстати, мелькнёт и вышеупомянутый нами Набоков – в жестоких словах героини, перехватившей авторство:
"Бывает ущербность физическая, отсутствие части тела от рождения, бывает душевная из-за неверного набора хромосом. Может, есть и духовная? Прозрачные глаза, затягивающие в пустоту, нутряной голос, нависший лоб несформировавшегося человека... Назовите их мелкими бесами или, как где-то писал Набоков, личинками людей. Убогие, недоразвившиеся, они отчаянно пытаются воспроизвести жизнь нормального человека – так, как они её себе представляют".
Пусть это и не авторская речь, но вывод всё-таки неожиданно резок. И, пожалуй, трезв.
И очередная притча про русского неприкаянного юродивого с хрустальным сердцем неожиданно превращается в сатиру на интеллигенцию. На нашу несвоевременную, несовременную, милую и потерянную интеллигенцию. Под таким углом филологические изыскания Льва вообще смотрятся пародией на многочисленные узкие окологуманитарные исследования.
Может, и так. Хорошо бы, если так. А может, и нет. Может, на самом деле никакого Сызранцева не было. Может, Льва в конце концов тоже не стало. Вот он ушёл, найден, умер. Может, и не было его никогда. Зыбкость, зыбкость.
С другой стороны, перед нами, как честно предупреждает автор, не жизнеповествование или жизнерассуждение, а жизнеописание. Законы жанра, как говорится. Их тоже нужно соблюдать.
А герой... Элегический пряничный юродивый – едва ли. Герой нашего времени – тоже вряд ли. Неприкаянный – это да. В любом случае, куда его и зачем? Что делать с ним?
Кундоситься, что ли?
