Текст: Андрей Мягков
Эван Дара — один из самых таинственных авторов современной американской литературы. Он дебютировал в 1995 году с книгой «Потерянный альбом», однако до сих пор неизвестно, кто же скрывается за лаконичным псевдонимом — писатель не дает интервью, не фотографируется и во имя анонимности даже выпускает свои книги в собственном небольшом издательстве Aurora 148. В общем, ничего удивительного, что критик Эмметт Стинсон называл Дару «самой охраняемой загадкой во всей современной американской литературе».
За прошедшие тридцать лет Дара опубликовал всего-то четыре романа, в основном концентрирующихся на темах социальной несправедливости, вызванной неравномерным распределением благ, и экологических проблемах. Хотя форма здесь, конечно, примечательнее — его тексты, стилистически и структурно изощренные, ощутимо сторонятся привычной литературы и требуют от читателя заметных усилий. В том числе, чтобы понять, что здесь вообще происходит.
Посему коммерческого успеха книги Эвана закономерно не снискали. Зато получили признание профессионалов — романы писателя уже вовсю изучают в университетах и сравнивают с текстами Фолкнера, Мелвилла и Керуака и других американских титанов.
Пару лет назад на русском стараниями Pollen press и Kongress W press выходил дебютный «Потерянный альбом» — практически бессюжетный коллаж из разговоров и мыслей. Теперь же на русском можно прочитать ровно половину написанного Дарой — в мае «Поляндрия» издает «Бесконечное землетрясение». Этот все еще экспериментальный, но куда более доступный текст отправляет нас в мир локального апокалипсиса: на неком острове приключается, собственно, бесконечное землетрясение, уплыть с острова невозможно, и люди вынуждены приспосабливаться. В итоге жертвой катаклизма становятся не только человеческие судьбы и достижения цивилизации, но даже способность к связной речи. Наблюдаем мы за всем этим апокалиптичным безобразием глазами юного героя, который отчаянно пытается выжить — предлагаем как раз окунуться во фрагмент и понаблюдать.
Бесконечное землетрясение. Эван Дара [пер. с англ. Елизаветы Рыбаковой]. — Санкт-Петербург: Polyandria NoAge, 2025. — 320 с.
Я вижу еще одно тело, старика в отвратительных лохмотьях, ползущего вдоль толстой, невероятно длинной витой веревки. Остаток от прежней попытки сделать аэролифт. Словно взбираясь по крутому склону, мужчина простирает и тянет к себе голые руки, простирает и тянет к себе; согнутые, как у лягушки, ноги барахтаются позади. Потом попадается камень, и мужчина, вслепую протягивая руки, ударяется о него правой. Он мгновенно садится и машет рукой, чтобы притупить боль. Потом порывисто прижимает ее ко рту, чтобы пососать рану и остановить кровь.
Он морщится, он раскачивается на месте, белые волосы шевелятся и колышутся. Этот человек далеко не уйдет. В распределитель, вероятнее всего, не попадет. Я шарю в нагрудной сумке и вынимаю марлю и пластырь, протягиваю их ему, напрягая руку, чтобы она дрожала как можно меньше. Муж чина тянется ко мне одной рукой, хватает мое запястье другой, чтобы унять тряску, чтобы уменьшить дрожь, которую не могут прекратить никакие мои усилия. Но потом тянется выше и хватает мое предплечье, а потом локоть, потом ползет рукой дальше, двигаясь к плечу.
Опираясь на меня, он пытается подняться, снова встать на ноги. Такое со мной не в первый раз, и я ему помогу. Я хорошо держу равновесие и способен по служить опорой, ноги у меня сильные. Еще четыре раза схватившись за меня, человек подтягивается, ноги у него распрямляются, ион начинает принимать вертикальное положение. Его шумное дыхание увлажняет мне лицо. Но потом мужчина бросает руки мне на плечи, и его голова стукается омою нижнюю челюсть, ион обходит меня вокруг и повисает своим длинным костлявым телом у меня на спине.
Я пошатываюсь. Я качаюсь под этим новым грузом. Мужчина худой, как борзая, но все же представляет собой массивный груз, и его ерзанье и карабканье лишают меня равновесия, мне с таким балластом не справиться. Тогда человек хватает себя за локти, сцепляет руки у меня на груди, и я инстинктивно дергаю его запястья, отдираю его пальцы и расправляю плечи. Но он липнет ко мне, висит, как накидка, которую нельзя сбросить. Его борода царапает мне шею, он фыркает мне в правое ухо, но через мгновение я крепче встаю на ноги и думаю, и думаю, как быть. А что тут поделаешь? Человек голоден, человек стар, и находится в отчаянии, и хрупок, как фольга. Он так ведет себя лишь потому, что знает о необходимости попасть в распределитель. Чтобы добыть провизию. Чтобы выжить. Он не может иначе.
Я не брошу его. Я окажу поддержку этому чело веку в нужде. Это мне по плечу. У меня есть сила воли, и решимость, и у меня есть сила. Путь займет больше времени, будет тяжелее, но я доставлю его в распределитель.
Я подаюсь вперед на несколько шагов и слышу, потом чувствую, как ноги мужчины волочатся по земле. Дополнительное сопротивление ослабляет мое присутствие духа, но у меня все же достаточно энергии, и вдруг скользкий угорь в правой лодыжке оживает. Я снова ступаю колченого, и травма от прежней запинки отзывается жгучей болью. Мне придется считаться с ней, избегать ее, переносить свой, наш, вес на левую ногу, как вдруг я вижу руку, ползающую у меня по груди. Узловатые согнутые пальцы, словно ленивый паук, пробираются к солнечному сплетению. Я взвизгиваю, но рука продолжает двигаться и дотягивается до среднего кармана моей нагрудной сумки, затем щиплет большим и указательным пальцем язычок застежки-молнии. Я подпрыгиваю и передергиваю плечами, чтобы остановить его, но рука начинает открывать молнию, тянет ее вниз, вниз.
НЕТ, — говорю я, стуча каппой. — ЕДА В РАСПРЕДЕЛИТЕЛЕ. ТАМ МОЖНО.
Порыв дыхания брызжет по моей щеке, и мужчина продолжает открывать молнию. Я дергаюсь в сторону, чтобы сбросить его руку, но он уже про сунул указательный палец в карман и впопыхах режет кожу о зазубренный край застежки. Пятнышко кровавого цвета мелькает мимо моего лица, тогда как мужчина скулит, подтявкивает, потом брыкается, крепко хватается за меня, пытается снова забраться мне на плечи, сползает с меня, как жидкий цемент.
Он приземляется на бок, и пыхтит, и валится без сил, колотя по земле краем рваного башмака и тыкая рваный палец в рот. Я пячусь и смотрю на это вытянутое месиво лохмотьев, дергающееся, словно нога умирающей собаки. Зрелище болезненное, печальное и душераздирающее — даже хуже: этот индивид не подлежит ремонту. Но я больше ничего не могу сделать, разворачиваюсь и удаляюсь. Втайне очень довольный, что избавился от ноши, от всего. Но по том я оглядываюсь и возвращаюсь, потом я стою над человеком, потом опускаюсь на колени и смотрю, как он шумно дышит. И вскоре я шарю руками и ловлю его запястья, потом крепко хватаю их. Я силюсь одним рывком поднять этого раздавленного жизнью человека, ставлю его худо-бедно в вертикальное положение и поворачиваюсь к нему спиной, и кладу его тонкие податливые руки себе на плечи.
Когда старик завязывается вокруг меня, я упираю ноги в землю и подпрыгиваю. Приземляюсь жестко, мужчина соскальзывает ниже, и его вес па дает на мои плечи тяжелее, чем раньше, но более устойчиво. Он начинает пинать мои икры, понятия не имею почему. Но затем постепенно его жалобы и возня стихают, руки расслабляются, ион стискивает их у меня на груди почти в объятии. Я тоже становлюсь более уравновешенным. Дышится легче. Я жду несколько секунд, чтобы укрепить это новое спокойствие. Затем устремляюсь вперед.
Двигаюсь по вибрирующей земле, медленно переставляя ноги: оторвал — поставил, оторвал — по ставил. Вокруг нас ничего не изменилось. Хаос, поверженные люди, растения, бичующие пустой воздух. Я вижу, как кровь из порезанного пальца мужчины капает на мою нагрудную сумку. Потом уже больше не вижу. Взгляд затмевает вода, хлынувшая из моих глаз и текущая по лицу.
Мужчина кашляет, отхаркивается и плюется, теп лая влага брызжет мне на левое ухо, земля вздыбливается вокруг, и я делаю два волочащихся полушага и грохаюсь на усыпанную камнями траву. На все это не уходит и секунды, и мой ездок оказывается в аккурат поверх меня. Мои налокотники достаточно прочные, чтобы смягчить удар от падения двух тел, но он вышибает воздух у меня из живота, и мне не удается ослабить встряску. Подбородок бьется о землю, и весь череп бренчит, как будто по нему колотят барабанными палочками. Потом, вскорости, упрямая тупая боль. К завтраму определенно будет синяк. Сейчас, может, есть и кровь. Не буду трогать, чтобы посмотреть. Я говорю себе: я должен кому-то это сказать.
ВСТАНЬ, — кряхчу я. — ПОЖАЛУЙСТА. ПОДЪЕМ. МОЖНО СНОВА.
