«Мифогенная любовь каст» и все-все-все

Павел Пепперштейн, Сергей Ануфриев. Мифогенная любовь каст - М.: Альпина. Проза, 2022 (в 2-х книгах)

Текст: Владимир Березин

• Идеи становятся силой, когда они овладевают массами.
• Владимир Ленин. «Удержат ли большевики государственную власть?» (1918)

Нужно сделать несколько неловких замечаний, потому что, говоря о сакральном, стоит следовать эпиграфу к книге Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов». Там говорится: «...Когда двигаетесь, старайтесь никого не толкнуть. Правила хорошего тона». Но литература так устроена, что если она не вызывает эмоций, то не годится даже на топку печей-буржуек в голодный год.

Первое неловкое замечание неловко своей ретроспективностью.

Испытываешь довольно странное чувство, когда рецензируешь книгу, которую уже рецензировал двадцать лет назад. Но как раз спустя несколько жизней лучше получается понять, что это за текст, как он устроен и что с ним приключилось за два десятилетия.

В 1999 году вышел роман Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна «Мифогенная любовь каст». Второй том этого романа и примыкающая к нему повесть «Настенька» имеют финальную помету «2002» и опубликованы уже под именем одного Пепперштейна. Важно, что оба автора — художники, в 1987 году они (вместе ещё и с Юрием Лейдерманом) основали художественную группу «Инспекция “Медицинская герменевтика”». Группа, впрочем, закончила своё существование в 2001 году, в день знаменитого теракта в Нью-Йорке. Это важно потому, что есть художники пусть и публичные, но сосредоточенные в основном на производстве изображений, а есть те, что вдобавок заняты постоянным проговариванием смыслов своей работы. Это повелось давно, Малевич и Кандинский оставили нам ворох теоретических работ. Вот и Пепперштейн — кажется, именно он — придумал термин «психоделический реализм», и что бы термин ни значил, это хорошо описывает книгу, о которой идёт речь.

Второе неловкое замечание неловко тем, что приходится отговаривать незнакомцев от чтения.

«Мифогенная любовь каст» — книга, к которой стоит предпослать уведомление, похожее на то, что предваряет каждую серию мультфильма «Южный парк»: «Все персонажи в этом шоу — даже те, что основаны на реальных, полностью вымышлены. Голоса знаменитостей подделаны неудачно. Сериал имеет непристойные выражения и сцены насилия, и, ввиду своего содержания, не рекомендуется никому». Примерно так же обстоят дела и с «Мифогенной любовью каст» — там есть лексика, которую учёные люди называют «обсценной», там есть военное прошлое страны, да и много поводов к тому, чтобы оскорбиться. А народ тревожен и готов оскорбиться буквально чем угодно. Притом это именно такая книга, про которую обыватель говорит: «Что курил автор?», намекая, что подобный полёт фантазии ему чужд.

Третье неловкое замечание становится неловким из-за того, что пересказ сюжета не объясняет смысла книги, но необходим.

Сюжет нужно именно пересказать, потому что после моих предыдущих слов понятно: эта книга вовсе не «для широкого круга читателей», как любили писать при прежней власти.

Итак, начинается Великая Отечественная война, парторг Дунаев во время эвакуации контужен и приходит в себя уже после прорыва немцев. Он прячется в лесу, как настоящий русский человек во время нашествия врагов, и там находит себе товарищей – героев русских сказок, составляющих хтонический мир. Причём на стороне Зла воюют персонажи сказок иностранных – известный человек с пропеллером шведского производства, иностранный медведь Винни-Пух и все-все-все, включая девочку Элли из Канзаса (вернее – Фею Убивающего Домика). Парторга лишают жизни враги, но он воскресает и, превратившись в Колобка (а это самый загадочный герой русских сказок), побеждает всех.

Рассказав всё это, я ничуть не помешал тем, кто захотел бы читать «Мифогенную любовь...» в первый раз. Идея книги не в назидательном сюжете о том, как Добро побеждает Зло, а в причудливых сочетаниях мифологических образов. Перед нами роман-калейдоскоп, в котором стили сменяют друг друга, а известные персонажи оказываются не тем, чем кажутся.

Четвёртое неловкое замечание кажется неловким, потому что посвящено вопросу «Что хотел сказать писатель?».

Вопрос этот на самом деле должен звучать так: «Неважно, что хотел сказать автор, но о чём мы можем задуматься, прочитав книгу?»

Действительно, неловко искать рациональное в подобном калейдоскопе, вроде как ждать знамений из белого шума. Но «Мифогенная любовь каст» вполне себе структурированный роман. Постепенно становится понятно, что это настоящая история Колобка, который «и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл» – этакого русского круглого бога (недаром Платон считал шар идеальной фигурой). Причём Дунаев на своём пути, будто Дейл Купер из линчевского сериала Twin Peaks, распадается на двух персонажей: потерявшего память парторга и настоящего русского богатыря из сказок, который превращается в Колобка, а потом и вовсе в Вечный Огонь. Кстати, мифическая Избушка в «Мифогенной любви каст» имеет ту же функцию, что и Чёрный Вигвам в американском лесу. Второй том романа, и особенно повесть «Настенька» кажется разъяснением к первому (так последний сезон Twin Peaks, хоть и не до конца, разъясняет предыдущие). В «Настеньке» рассказывается история «второго» Дунаева, который после войны лишён биографии, служит сторожем, сидит в тюрьме за хранение краденого, становится авторитетом преступного мира за своё молчание, живёт по поддельным документам и, пройдя, как нож сквозь масло, через несколько десятилетий, ищет и находит свою внучку Настеньку – уже после распада Советского Союза.

И, наконец, пятое неловкое замечание, которое вызывает неловкость от того движения в бальной зале, когда никого не хочешь толкнуть и замечаешь, что толкаются все.

Неловкое оно ещё и потому, что сама тема фольклора – причём фольклора современного – довольно скользкая. С одной стороны, она построена по принципу известной цитаты из школьного сочинения (вероятно, выдуманной): «Наташа Ростова танцевала на балу со Штирлицем». А с другой – сама жизнь смешивает символические конструкции. Например, около года назад акционеры ПАО «Тульский оружейный завод» на внеочередном собрании приняли решение сменить название на ПАО «Императорский Тульский оружейный завод». Теперь его можно переименовывать в «Императорский ордена Ленина, ордена Трудового Красного Знамени и ордена Отечественной войны Тульский оружейный завод», и, по-моему, это было бы прекрасным отражением современного синтетического времени.

Точно так же в книге Пепперштейна - Ануфриева как бы несерьёзный детский пантеон из сказок и мультиков смешивается со страшными катаклизмами XX века. История Отечественной войны у нас действительно сакральна, причём сразу с двух сторон – и с внешней, государственной, и с внутренней, частной, – потому что в каждой семье есть убитые. Долгое время в рассказе о войне не позволялось фантастическое начало, кроме редких сказок о солдате, грудь которого прикрывал ломоть хлеба, взятый из дома – фашист убивал его выстрелом в спину. Но это всё были дела издательства «Детская литература». Фантастический элемент заиграл в полный рост уже потом – в книгах (что были похуже) и фильмах (что были получше) про попаданцев. Одним словом, образ войны Добра и Зла – причём реальной войны, о которой сохранилась семейная память – это неприкосновенное; это то, на что крепится народное самосознание.

К несчастью, внешняя, казённая сакральность часто формирует социальный заказ, причём небрежно исполняемый. Оборонное мышление создает те же конструкции, которые использовали Пепперштейн и Ануфриев – добрых и злых волшебников, людей в нашей и чужой форме. Но многие люди на подряде, увы, не обладающие талантом писателей оборонного мышления 1920-1930-х годов – проще говоря, несравнимые с Аркадием Гайдаром – пишут о противостоянии миров, будто закусив пыльное сукно зубами. Именно из этого небрежного пользования символами рождаются поздравительные открытки с немецким танком «Тигр» и улыбающиеся ветераны под сенью армады «Юнкерсов».

Наш мир и так-то не устоялся, а сейчас мы живём в момент переформатирования этого мира. Происходит это жёстко, жестоко и со всех сторон. И люди цепляются не за рациональное материалистическое знание, а за то облако образов, которое окружало их с детства. И молекулы этого облака, хтонические существа, приобретают особую силу. Собственно, предтечей фразы Ленина, вынесенной в эпиграф, был пассаж из работы «К критике гегелевской философии права» (1844) Карла Маркса: «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой, но теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. Теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem, а доказывает она ad hominem, когда становится радикальной. Быть радикальным — значит понять вещь в ее корне. Но корнем является для человека сам человек...» Парторг Дунаев в какой-то момент вспоминает слова другого персонажа о танках, едущих мимо по улице: «Эти вещи из глубины… из самой глубины к нам пришли».

Есть известная максима, которая приписывается то генерал-фельдмаршалу графу Миниху (1683–1767), то его сыну, начальнику таможенного ведомства Иоганну Миниху (1707–1788). Последнее представляется более верным: протестантский теолог Антон Фридрих Бюшинг описывал беседу с чиновником в своих мемуарах: «Граф Эрнст фон Миних, действительный тайный советник, единственный сын генерал-фельдмаршала Миниха обладал многими лучшими качествами своего отца, но ни единым из отрицательных. <…> Поведение его отца по отношению ко мне не понравилось Эрнстy Минихy. (По решению старшего Миниха, тогда генерал-губернаторa Петербурга, Бюшингу пришлось оставить место пастора в церкви Святого Петра. - прим. ред.). За несколько дней до моего отъезда из Петербурга, когда он обедал у меня со своей свояченицей графиней фон Лесток, одна из бесед, которую мы вели, побудила его сказать: “Русская империя имеет то преимущество перед остальными, что она управляется непосредственно Богом. Иначе её сохранение было бы непостижимым”. Но я не согласился с тем, что это является преимуществом России, и мы поняли друг друга». Фраза, произнесённая с иронией, стала действительностью, но у Пепперштейна управление отечественной историей происходит даже не Богом, а всем сводом русского фольклора – от Колобка и зайцев-попрыгайцев до Снегурочки и Деда Мороза, в которого, наконец, превращается парторг Дунаев.

Предельная эстетизация русской хтони в «Мифогенной любви каст» – своего рода лабораторное исследование отечественного фольклора, и не только давнего, но и актуального.

Книга не для читателя, а для писателя, и в этом качестве она не утратила своей пользы.

Можно сказать, даже что-то приобрела.