Дневник читателя. Апрель 2022 года

Текст: Денис Безносов

1. Charlotte Mendelson. The Exhibitionist

Mantle, 2022

Рэй Хэнран — выдающийся художник, знаток искусства, непревзойденный ценитель красоты и проницательный интеллектуал. А еще Рэй Хэнран — омерзительный эгоцентрик, зацикленный на творчестве и своей гениальной персоне. Жена ему нужна, чтобы поучать, критиковать и при всякой возможности унижать ее на глазах у окружающих. Впрочем, примерно для таких же целей в жизни Рэя Хэнрана существуют и другие члены его семьи. Поводом собрать их вместе становится долгожданная выставка Рэя — проще говоря, он собирает семейство за столом, чтобы насладиться словами восхищения и в ответ наговорить пакостей. И как это часто бывает в разного рода камерных семейных сагах вроде August: Osage County и The Corrections, на поверхность начинают вылезать всевозможные секреты и недоговоренности, травмы и попытки их преодолеть.

Шарлотта Мендельсон — чрезвычайно простой и прямолинейный автор, называющий, как ни прискорбно, вещи своими именами. В сущности, ни Рэй, ни его жена Люсия, ни их дети не претерпевают никаких изменений по мере развития сюжета. Каждый из характеров, будучи зафиксирован на первых страницах романа, остается таким до конца. Рэй отвратительно жесток и временами смехотворен, Люсия несчастна, растеряна и язвительна, дети безвольны и тоже несчастны, но надеются на лучшее. Мендельсон рассказывает малопримечательную историю этого семейства игриво-ироничным тоном, будто бы имитируя интонацию Франзена или Зэди Смит (образца White Teeth), но как таковая ирония ей не удается. Быть может, потому что слишком хочется обличить агрессивного героя-патриарха, а может и потому, что она попросту не знает, чем разукрасить пресное, никому не нужное повествование.

2. Douglas Stuart. Young Mungo

Picador, 2022

В 2020 году никому доселе не известный писатель Дуглас Стюарт получил Букера за душераздирающе исповедальный роман о бедном мальчике Шагги Бейне с промозгло-грязных окраин Глазго, стоически ухаживающем за матерью-алкоголичкой. Книга о саморазрушении, бескорыстной сыновьей любви и вреде алкоголизма пришлась по душе всем — критикам, жюри премии и простым читателям — потому что реалистично, трогательно, как у соседей/родственников — и жалко мальчика. Воодушевившись успехом, Стюарт решил написать вторую точно такую же книгу — чтобы снова задворки Глазго, пьющая мать, чтобы роман воспитания-взросления, описание взаимоотношений с братом и сестрой и социопоколенческая проблематика. Единственное отличие (или своего рода дополнительный ингредиент) — осознание героем своей сексуальности и мучительный каминг-аут.

Стюарт из тех писателей, которые все время пишут о себе и своих переживаниях, не удосуживаясь толком что бы то ни было изобрести. В результате его сочинения приобретают черты беллетризованных мемуаров, где художественные средства используются исключительно ради украшения. Подобный блеклый консервативно реалистический подход к созданию текста можно было компенсировать стилистически либо посредством проработки каких-то отдельных элементов — диалогов, размышлений, описаний, динамики повествования. В конце концов, Стюарт мог бы вообще не прятаться за масками искусственных персонажей и пойти по пути пресловутого автофикшна (хотя и здесь пришлось бы поработать над стилем). Увы, ни того, ни другого, ни третьего он не сделал, а сделал нечто скучное, но вновь умело спекулирующее на чувствах среднестатистического читателя.

3. Jennifer Egan. The Candy House

Simon & Schuster, 2022

Дженнифер Иган написала продолжение A Visit from the Goon Squad, получившего когда-то Пулитцера и построенного в форме музыкального альбома из разножанровых глав (помимо привычной полифонической разноголосицы там встречается, к примеру, главка в виде презентации в Power Point). The Candy House сосредоточен на второстепенном составе персонажей и тоже имеет фрагментарно-нелинейную структуру. Если первая часть завершалась реверансом в будущее с его айпэдами и всеобъемлющей властью интернета, покушающейся на личную жизнь человека, то в центре второй части ожидаемо оказывается всемогущая социальная сеть Own Your Unconscious (что-то вроде «Обуздай свое бессознательное»). Разумеется, метафорическое название книги отсылает к теме соблазна и всевозможным Ганзелям-Гретелям. Хотя технологии и занимают у Дженнифер Иган отнюдь не центральное место, а скорее присутствуют в повествовании фоном.

The Candy House — это и Black Mirror (особенно серия The Entire History of You), и The Circle Дэйва Эггерса, и No One Is Talking About This Патрисии Локвуд, и даже отчасти Klara and the Sun Исигуро, а также много чего еще про соцсети, всемогущие технологии и безрадостное будущее человечества. В отличие от своего предшественника, второй роман Иган лишен сентиментально-ностальгического лиризма, перенасыщен персонажами (их ощутимо больше), временными периодами (действие растянуто от 90-х до 2030-х) и всячески (тщетно) стремится к эпическому размаху. В основе повествования слишком много больших, общечеловеческих идей и чрезвычайно мало сколько-нибудь оригинального содержания. Правда, следует признать, что Иган по-прежнему неплохо конструирует ситуации и периодически рассказывает довольно занятные истории.

4. Mariana Enríquez. The Dangers of Smoking in Bed

Translated by Megan McDowell - Granta, 2021

Когда идет дождь, девочка принимается копаться в земле и обнаруживает за домом чьи-то зарытые останки. Она показывает находку бабушке, и старая бабушка зловеще скрипучим голосом рассказывает внучке, что это ее покойная сестренка, умершая, когда ей не было и года. Что ее сначала похоронили во дворе родного дома, но в дождь приходил призрак и плакал, и поэтому бабушка ее перехоронила. Вскоре девочка вырастает, и однажды призрак двоюродной бабушки приходит к ней домой. Сборник рассказов Марианы Энрикес состоит из примерно таких историй — призраки давно умерших, преимущественно детей, преследуют потомков, возникают на городских улицах как напоминание о преждевременных, насильственных смертях и искалеченных судьбах. Основное место действия — Буэнос-Айрес, родной город Энрикес, и его окраины.

Казалось бы, зачем сейчас писать рассказы о привидениях, если сам жанр безвременно почил в бозе? На самом деле Энрикес понадобилась такая жанровая конструкция, чтобы поразмышлять о кровавом тоталитарном прошлом и о жертвах военной хунты, которая правила в Аргентине в 1976-1983 годах. «Дело в том, что все знали, что родители Хулиты умерли не случайно: родители Хулиты исчезли. Родителей исчезли. Родители поисчезали. Мы толком не знали, как правильно это выразить», — пишет Энрикес. В ее рассказах «исчезнувшие» дети никогда не стареют и периодически встречаются в парках, все в ранах и синяках. Точно такими же являются героям историй призраки детей, пострадавших от изобретательного насилия родителей и посторонних взрослых. Форма историй становится не самоцелью, а скорее поводом поговорить на страшные и неудобные темы, и в целом Энрикес это удается.

5. Margaret Atwood. Burning Questions. Essays and Occasional Pieces 2004 to 2021

Doubleday, 2022

Под одной обложкой собраны написанные за последние восемнадцать лет эссе, статьи, заметки, выступления и прочие короткие тексты Маргарет Этвуд обо всем на свете, но прежде всего о литературе, феминизме и политике. Среди прочего, например, Этвуд рассказывает о связи The Handmaid's Tale с «1984» Джорджа Оруэлла, об экранизации Alias Grace, о том, как создавалась The MaddAddam Trilogy и как хакеры украли рукопись триумфальных The Testaments. Еще она пишет о культуре инуитов и подавлении ее европейскими колонизаторами, о том, как вырабатывается мастерство литератора (подобно мастерству фокусника), и о том, как писала свой первый роман (не опубликованный, в центре которого девушка, размышляющая, как бы ей спихнуть мужа с крыши). В сборник также включены эссе о Зебальде и проблеме перевода, о красоте в античности и в современном глянце, о любимом авторе, который, конечно же, Шекспир, и об искусстве в эпоху Трампа (где утверждается, что фантастика — лучшая реакция на политическую ситуацию, и наглядный тому пример Евгений Замятин).

Кроме того, Burning Questions содержат восхищенные отклики на The Echo Maker Ричарда Пауэрса, Bring Up the Bodies Хилари Мантел и Doctor Sleep Стивена Кинга, и множество статей об Элис Манро, Рейчел Карсон, Дорис Лессинг, Кафке, Гэбриэле Рое, Рэе Брэдбери, Симоне де Бовуар. Ближе к концу книги даже помещен дежурный, но хронологически уместный текст о пандемии Growing Up in Quarantineland. Сборник Этвуд — образцовый свод текстов современного западного прозаика, этакий «Дневник писателя», на страницах которого рассмотрены все актуальные аспекты современной повестки, похвалены ключевые авторы и их отдельные сочинения. Чтение не то чтобы обязательное, но частично любопытное.

6. Sheila Heti. Pure Colour

Harvill Secker, 2022

Исчезновение человека — метонимия разрушающегося мира. С каждой новой утратой разваливается вселенная, потому что, подобно человеческой жизни, вселенная конечна и бессмысленна. Смерть близкого — метонимия конца света, парализующего все вокруг. Героиня Шейлы Хети теряет отца и впадает в состояние апатичной медитации, целыми днями она изучает природу, процессы ее жизнедеятельности и неминуемого разложения. Ощущая свое родство со строением сущего, она то принимает в себя дух отца, то (буквально) превращается в листок, оторвавшийся от ветки и пустившийся бродить по свету. Она полусонно фиксирует импульсы своих переживаний, взаимоотношений с людьми, прошлого, настоящего, будущего. Она балансирует между двумя реальностями — той, где она обычный человек, переживающий смерть отца и увлеченность новым партнером, и той, где она — нечто вроде маленькой частицы большого мира, которому в скором времени суждено истлеть.

«Pure Colour — апокалипсис, запечатленный в состоянии транса, сомнамбулическая песнь о конце сущего. И хотя книга полна сожалений обо всем, что вскоре навсегда исчезнет, есть некое милосердие в осознании, что почти все мы умрем вместе», — размышляет о романе ирландская писательница Энн Энрайт. Проза Хети действительно похожа на транс, почти начисто лишена какой бы то ни было эмоциональности и скорее напоминает поэзию. Короткие главки подобны афористичным кадрам, рассказ строится то от третьего, то от первого лица, а сюжет весьма условен и раздроблен. Но именно бесформенность становится главным недостатком Pure Colour наряду с анемичной интонацией текста. Впрочем, вполне вероятно, что Хети таким образом (вслед за Рейчел Каск) испытывает возможности романной структуры.

7. Миленко Ергович. Руфь Танненбаум

Пер. Л. Савельевой - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022

Пятнадцатилетняя актриса из Загреба по имени Руфь Танненбаум однажды уехала с какими-то чужими людьми и никогда не вернулась (поговаривают, превратилась в невидимку или что-то вроде того). Актерская карьера девочки началась рано, в 9 лет, а в 15 уже навсегда оборвалась. Вся ее короткая жизнь прошла в атмосфере ужасающей неопределенности, когда вот-вот должны были овеществиться самые страшные кошмары, какие только может вообразить рассудок. Восточная Европа накануне кровавого месива 40-х предчувствует назревающий апокалипсис, осознавая, что не способна его предотвратить, и пытается сохранить привычный распорядок жизни. Люди по-прежнему ходят в магазин и на рынок, работают на своих работах, покупают игрушки для детей и следят за последними театральными премьерами. В 1939-м, когда Руфь отправляется в свои первые гастроли в Вену, одна героиня говорит, что ей «безразличны немцы и господин Гитлер», потому что Вена — великий город, который непременно выстоит, кто бы им ни правил. Потому что признание катастрофы и своей беспомощности перед ней куда болезненней, чем бесконечный самообман.

Роман боснийско-хорватского писателя Миленко Ерговича буквально пронизан гнетущим ощущением назревающей катастрофы. Свидетельства конца света рассредоточены повсюду, но на первый взгляд как будто незаметны. Поскольку примерно так устроена оптика человека, находящегося внутри исторической ситуации и не умеющего взглянуть на нее отстраненно, увидеть, что грядет завтра. Примерно так человек отрицает очевидное, проклиная всякого, кто в панике трубит о якобы неизбежном. При этом стилистически — прежде всего сказовым построением повествования и (квази)фантастичностью — проза Ерговича перекликается с творчеством многих авторов региона — от Горана Петровича и Ладислава Баллека до Милорада Павича и Ольги Токарчук. Благодаря такой форме роман обретает некоторую универсальную интонацию, как будто история Руфь Танненбаум — на самом деле история всех пятнадцатилетних девочек мира, вокруг которых обезумевшие от жестокости люди разрушают привычную реальность.

8. Мо Янь. Сорок одна хлопушка

Пер. И. Егорова - М.: Inspiria, 2021

Романы Мо Яня почти всегда концентрированно физиологичны и полны гастрономических подробностей. «Сорок одна хлопушка» — квинтэссенция гротескного мояневского пищеварения, книга о голоде и его фанатичном обуздании. Нищий мальчик-протагонист растет в трущобах со скаредной матерью и отцом, периодически бросающем семью ради любовницы, и мечтает от души наесться. Он буквально одержим мечтами о мясе, с производством которого связана деятельность всего его городка. Впрочем, и остальные жители тоже существуют ради потребления мясных продуктов. Изо дня в день они трудятся в поте лица — сначала, чтобы добыть-приготовить мясо, затем, чтобы проглотить как можно больше блюд, из него изготовленных. Фабула книги — последовательное превращение голодного нищего мальчика в «мясного», сытого, своеобразный путь от Гамсуна к Рабле через экспрессионизм раннего Гюнтера Грасса.

«Сорок одна хлопушка» — дотошный, плотный, физиологический гиперреализм, временами (как и любая физиология) вызывающий неизбежное отторжение. В основе грандиозного мояневского гротеска — образ оживленного мяса, которое перешептывается, переговаривается, манит. Герой "Хлопушек" пребывает в мире одержимости, трагикомическом состоянии фиксации/идефикс, свойственной для героев Мо Яня — будь то вино и чревоугодие («Страна вина»), следование госзаданию («Лягушки»), женское тело («Большая грудь, широкий зад») или прекращение цепочки перерождений («Устал рождаться и умирать»). Структурно «Хлопушки», пожалуй, повторяют романы эпохи Возрождения — единый сквозной сюжет (странствие героя) и нанизанные на него новеллы, — а финал, разрушение того, что стало уютным, уже отсылает к Маркесу с его завершением мира на примере одного отдельно взятого поселения.