Мы летим на лыжах, песней дышим... Борис Корнилов

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Борис Корнилов – из того нашего наследия, к которому ещё будут возвращаться, и не только исследователи в обнимку с редкими знатоками. Ведь он – и из фольклора, и из революционной эпохи, а написанное им – слишком обжигает, чтобы надолго остаться в архивах и на обочинах больших антологий.

Он «не успел» на Гражданскую войну. Сын сельского учителя, Корнилов поддерживал революцию и сожалел, что ему так и не удалось помахать шашкой, защищая её идеалы. Но комсомольцем (а до этого и пионером) он стал, как только это стало возможным.

Часто Корнилова тесно связывают с Есениным – как чуть ли не главного продолжателя, хотя они не были знакомы. Он действительно стремился встретиться с Есениным, но не успел, это не легенда. Но поэтический путь выбрал самостоятельный. И скорее – «от Пушкина», которому в детстве посвятил свое первое стихотворение с хрестоматийным названием «Смерть поэта». Но светлые пушкинские картины у него всё чаще перемежались с тревожным предвидением «беды». «Беда» - одно из ключевых слов Корнилова. Но этим и в наше время никого не удивишь, и в любые времена. Конечно, проявлялось в нем и есенинское – хулиганство и в стихах, и в жизни, блестки городского романса и сельской песни… Но Корнилов был куда в большей степени советским человеком, принимая революцию не с «крестьянским» (эсеровским) уклоном. Словом, Корнилова трудно окрестить не только эпигоном, но и продолжателем Есенина, хотя их многое сближало. Есенин почти всегда стремился к дисгармонии, к усложнению подтекстов и многоэтажных метафор. Правда, поклонники, как правило, ценили его за другое… Скорее – за тот романсовый надрыв, который он иногда выдавал – гениально. Но это не магистральный путь Есенина.

К Есенину он не успел – и вошёл в поэтическую группу «Смена», которую вёл Виссарион Саянов, тогда ещё совсем молодой. Столичные таланты поначалу поглядывали снисходительно на бойкого нижегородского парня с берегов Керженца, но очень скоро именно он стал лидером поэтической «Смены» и мужем юной Ольги Берггольц – правда, ненадолго.

Борис Корнилов с Ольгой Берггольц Фото: из открытых источников

Общий тон советской поэзии того времени – интересный феномен. Во-первых, почти по Маяковскому, тогда у нас было немало поэтов «хороших и разных». Во-вторых, они многое брали у предшественников, но действительно были по-революционному новыми.

Самые известные строки Корнилова стали песней Дмитрия Шостаковича из фильма «Встречный». Легендарная оптимистическая мелодия и стихи, неотделимые от светлой стороны 1930-х, от энтузиазма и пафоса побеждающей новизны. С «Песни о встречном» начинались радиоэфиры, её считали первой настоящей советской массовой песней.

• Нас утро встречает прохладой,
• Нас ветром встречает река.
• Кудрявая, что ж ты не рада
• Весёлому пенью гудка?
• Не спи, вставай, кудрявая!
• В цехах звеня,
• Страна встаёт со славою
• На встречу дня.

Здесь после каждой строчки хочется поставить восклицательный знак и нарисовать белозубую улыбку. В такой стилистике легко скатиться в звонкую пустоту. Корнилову удавалось найти точные слова – чаще всего простые, но неизменно точные, без приблизительности и фальши.

Почти каждое его стихотворение – как песня. Такого вольного, чистого поэтического дыхания найти непросто. У него это всё время: «Я песню лёгкую завью», «Я за песней, как за гибелью, слежу» (последнее – из любимой многими баллады «Соловьиха»). В музыке и несовместимое совместимо, если знаешь тайну гармонии, если стихи стремятся, летят:

• Лучше мы о том сейчас напишем,
• как по полированным снегам
• мы летим на лыжах, песней дышим
• и работаем на страх врагам.
• Очень точный поэтический вдох. Он так и писал – как летел на лыжах.
• Все возьмем нахрапом —
• разорвись и тресни,
• генерал задрипанный, замри на скаку…
• Может, так и будет,
• как поется в песне:
• «Были два товарища,
• в одном они полку…»

Его действительно захватили «стройки первых пятилеток». Не только потому, что писательские бригады давали работу, поездки, сытный стол. Индустрия захватывала, инженеры и управленцы казались кудесниками. Он увлечённо писал об этом:

• Рельсы звякающие Турксиба…
• Гидростанция реки Днепра…
• …И приснится Гербертам Уэллсам
• Новогодний неприятный сон,
• Что страна моя по новым рельсам
• Надвигается со всех сторон.

Он чувствовал, что ещё лет тридцать, да и двадцать назад так никто не писал. Какие-то попытки индустриальных сюжетов бывали у Блока, у Гумилева, но совсем в ином духе. Чем-то главным и прекрасным они эти фабрики и заводы не считали. Советская поэзия того времени была одновременно неслыханно мужественной (этого не хватало русской классике!) и нервной. Нервной, как послевоенный сон времен разрухи и поножовщины, которой хватало с гаком в стихах Корнилова. И всё это – одновременно с наладкой станков и торговых путей. Но еще интереснее получалось, когда в индустриальном краю, в шумном порту он находил мотивы, которые вовсе не обязательны для газет:

• За кормою вода густая —
• солона она, зелена,
• неожиданно вырастая,
• на дыбы поднялась она,
• и, качаясь, идут валы
• от Баку до Махачкалы.

Эти стихи тоже пели – как и многое у Корнилова. Даже когда поэта казнили и запретили. Виртуозная «Качка на Каспийском море». Многие подражали этим строкам, этому залихватскому мастерству – и получался уценённый товар. А Корнилов был первым:

• Водка, что ли, ещё?
• И водка —
• спирт горячий,
• зелёный, злой, —
• нас качало в пирушках вот как —
• с боку на бок
• и с ног долой…

Лихо написано? Иначе, наверное, и не скажешь. И магнит этих строк не слабеет.

Как и многих в те годы, Корнилова постоянно тянуло к большой форме, к поэме. Он хорошо знал и романтические поэмы начала XIX века, и, конечно, Блока, Маяковского, Есенина, для которых этот жанр стал одним из ключевых. В конце 1920-х, почти как во времена классицизма, подразумевалось, что поэма – это нечто главное, итоговое. По ним потомки будут судить о времени и о поэзии… Его «Агент уголовного розыска» - интересный эксперимент, быть может, единственный в своем роде. И действительно, она с первых строк окунает нас в неприпомаженную действительность того времени:

• Полуночь — мелькнувшая брóсово, —
• и на постовые свистки
• является песня Утесова —
• дыхание горькой тоски.
• И, выровнена мандолиною
• и россыпью звездной пыля,
• уходит дорогою длинною
• тебе параллельно, земля.
• Себя возомнив уркаганами,
• скупой проклиная уют,
• ребята играют наганами
• и водку из горлышка пьют.
• Чего им?
• Любовь?
• Далеко ты…
• Им девочки больше сродни.
• В сияющие коверкоты
• одетые, бродят они.

Смесь НЭПа и революции притягательна. Это тот пласт истории, который не поддаётся лакировке – и поэты чувствовали это. И – бытовая зарисовка высокого уровня. Главы из поэмы появились в 1933 году в журнале «Звезда». Увы, поэма, которая первоначально называлась «Детство Сергея», осталась неоконченной. Задумка интересная: жизнеописание одесского беспризорника – и судьба спортсмена, «нового человека», который, собственно, и оказывается агентом уголовного розыска. С одной стороны – драки и воровство, с другой – яхты, солнце, стремление к новой справедливой и красивой жизни, которую сам поэт не видел, но мечталось о ней свободно.

• Яхта шла молодая, косая,
• серебристая вся от света, —
• гнутым парусом срезая
• тонкий слой голубого ветра.

Ему всегда хотелось уйти от «криминальных», темных мотивов (которые славно Корнилову удавались!) в «голубую мечту». И получалось неизменно обаятельно.

Чем-то это напоминает замыслы известного корниловского соавтора, Дмитрия Шостаковича – в первую очередь балет «Золотой век». Да и другие вещицы молодого Шостаковича о современности напоминают эти мотивы.

Потом он написал «Триполье» - эту поэму с чем только не сравнивали, а мне кажется, она идёт от пушкинских сказок, погруженных в реальность классовой борьбы ХХ века:

• И тяжелые руки,
• перстнями расшиты,
• разорвали молчанье,
• и выбросил рот:
• — Пять шагов,
• коммунисты,
• кацапы
• и жúды!..
• Коммунисты,
• вперед —
• выходите вперед!..

Это большая баллада, с сюжетными поворотами, с героями и антигероями. Комсомольцы на Украине сражаются с кулацкой бандой атамана Зелёного (такое прозвище носил Даниил Терпило – между прочим, человек яркой революционной судьбы). А финал-то сказочный:

• На губах его черных
• сохнет белая пенка.
• И рабочих из Киева
• в бой повел Травиенко.
• Вот и кончена песня, -
• нет дороги обману, -
• и тепло,
• и не тесно,
• и конец атаману.

За «Триполье» Корнилова хвалили. Поэму сочли общественно значимой – да и как иначе? Эпизод (вполне исторический) из недавнего прошлого – из Гражданской войны. Трипольская трагедия. Но противостояние с кулаками стало остро актуальным во время коллективизации. В результате Корнилов стал штатным поэтом «Известий», его стихи появлялись на страницах одной из главных газет страны почти еженедельно. Это тяжкая ноша. Слава и какие-никакие гонорары, конечно, не превратили его в трезвенника. Совсем наоборот. И держался он частенько вызывающе – как будто не понимал, что наступает время жизни полувоенной, далеко не анархической. А Корнилов хулиганил пуще Есенина, которому достались вольные, расхристанные двадцатые годы, их первая половина.

На I съезде Союза писателей его громко расхвалил Николай Бухарин – которого из политики оттесняли в культуру. Нет, это не стало причиной опалы и доносов. Но фамилия Бухарина – лидера поверженной правой оппозиции – на допросах и в решениях суда звучала не раз.

Потом Горький (главнокомандующий советской литературы) опубликовал статью «Литературные забавы»: «Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы… Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно „взирают“ на порчу литературных нравов, на отравление молодежи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние „короче воробьиного носа“». Горький бранил Ярослава Смелякова и Павла Васильева. О Корнилове он не написал ни слова, но эта статья рикошетом ударила и по нему. В литературном мире эта тройка считалась неразрывной: Васильев, Смеляков, Корнилов. А о фашизме «буревестник революции» написал неспроста. Он немало прожил в муссолиниевской Италии, видел своими глазами, из чего вырастал коричневый режим. Во многом – из уличного насилия, в котором принимали участие и некоторые итальянские поэты. А одним из их идеологов был Д`Аннунцио – личность, безусловно, незаурядная. Но при чем здесь выходки поэтов? Их «шалости» практически не имели политического подтекста. Но Горький почему-то именно в проявлении богемных вольностей увидел возможное зарождение фашизма.

г. Семёнов. Памятник поэту Борису Корнилову на площади его имени. Фото: Wikipedia

Арестовали Корнилова сумрачной осенью 1937 года, после ноябрьских. Не помогли известинские стихи. Для следствия было важнее не хулиганские выходки, другое – связи с оппозицией, и правой, и левой, главным демоном которой по-прежнему считался Лев Троцкий. Существовали ли подобные тайные организации? Скорее всего да, хотя их влияние следственные органы преувеличивали как могли. Корнилов, конечно, гораздо сложнее любой оппозиции. И взяли его, по большому счёту, за шумливое поведение.

Военная коллегия Верховного суда определила его «активным участником антисоветской троцкистской террористической диверсионной вредительской организации». Речь шла и о неких «антисоветских произведениях», которые он читал на нелегальных сборищах.

Приговор привели в исполнение поспешно, хотя друзья и близкие верили, что Борис где-то в лагере, стреноженный, но живой.

Да, это правда, самые искренние певцы переломных эпох часто становятся жертвами той силы, которой восхищались. Это не должно сбивать с пути, внушать уныние. Какое может быть уныние, когда перед нами талант? Другое дело – сочувствие трагедии поэта, до конца не состоявшегося. Быть бессудно расстрелянным в 30 лет – горькая участь, которую мы оплакиваем. Но главное его посмертное пристанище – не мартиролог, а поэзия. Корниловский оттенок грусти и восторга из неё не выветрится. Честный поэт сурового, даже грубоватого времени – он удивительно подходит и к нашему третьему десятилетию XXI века.