Текст: Сергей Князев
В сообщениях СМИ о кончине Татьяны Владимировны Москвиной ее называли редактором журнала, прозаиком, драматургом, критиком, — всё так, она писала и прозу, и стихи, и пьесы со сценариями, и тексты о литературе, кино и театре (а также играла в кино и была худруком театральных постановок), но, конечно, любая жанровая и профессиональная дефиниция тут будет недостаточна. Как бы высокопарно и банально это ни звучало, все эти сорок с лишним лет в литературе и медиа она работала Татьяной Москвиной — человеком, который точно знает, что такое хорошо и что такое плохо в искусстве и жизни, и неизменно весело, живо, темпераментно, остроумно и нередко зло рассказывает нам об этом на свежем материале. Non nova, sed nove, как говорили древние.
Кого-то эта безапелляционность и прямота, понятно, раздражала, особенно, когда Татьяна Владимировна высказывала суждения сильно спорные и/или непонятные. Не случайно «лучшие люди города» устроили «партсобрание над непогребенным еще телом», упрекая покойную за то и это.
Зато публика в массе своей именно по этой причине Москвину и любила. Как сказано в одной старой книге, «да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого». Понятно, что как всякий человек, давно и много работающий в определенной сфере, Татьяна Владимировна обросла многочисленными любовями, дружбами, симпатиями и прочими привязанностями, при этом своих никогда не сдавала, но не помню, чтобы неудачи друзей она выдавала в рецензиях за большие творческие победы и вообще как-то виляла: пять баллов пишем, два в уме. Если Москвина и заблуждалась, то заблуждалась добросовестно. «Я как живу, так и пишу, свободно и свободно».
Татьяна Владимировна очень четко соблюдала все пункты воображаемого договора с читателем и никогда публике неликвид не втюхивала. Ее критических оценок ждали, ее мнение ценили и доверяли ему безусловно. С ее царственным обаянием, с ее даром формулировок и композиции она вполне могла бы намолотить многие миллионы в качестве консультанта-спичрайтера у политиков и прочих влиятельных людей (путь, по которому пошли многие ее знакомые), но, как мы знаем, Татьяна Москвина осталась верна своему дару, как осталась верна своему читателю, которого никогда не обманывала.
«Поскольку я работаю только на ниве культуры, никаких других людей, кроме как людей искусства, я в качестве журналиста не видела. Как известно, я хочу жить в раю. Мало того, по большей части я в нем и живу. Это предполагает, что я не хочу мучиться и страдать. И не хочу никого ловить на слове. Я изначально выбираю себе людей, которые мне нравятся и интересны, которые, если и будут что-то такое загибать, то и пусть загибают».
При всей резкости (порой) Татьяны Владимировны в частном общении и в социальных сетях, при всем ее независимом нраве, работать с нею — во всяком случае, мне — было чрезвычайно комфортно. Как бы она ни декларировала, особенно в последние годы: «Делайте со мною что хотите, я не хочу иметь никакого отношения к собственной жизни», когда она работала — она работала. Если договариваешься о презентации книги или творческой встрече — можешь быть уверен, что публика будет в восторге, всё Татьяна Владимировна исполнит в лучшем виде, как бы она себя ни чувствовала. Если придешь на интервью с ней подготовленный, — получишь содержательные ответы с афористичными формулировками. Если она, в свою очередь, попросит о небольшой консультации по историко-литературному вопросу — в публикации выразит благодарность с лестными формулировками. А напишешь, что в ее новой книге тебе что-то не понравилось — так никогда тебе это припоминать не будет, не говоря уже мстить. В жизни такое бывает крайне редко, а в творческой среде не бывает почти никогда. Ничего, кроме добра, я от Татьяны Владимировны не видел, и когда сегодня кто-то в разговоре со мною пытается предъявить Москвиной какие-то заочные претензии, могу только пожать плечами: «Отойди от меня, сатана».
Двадцать лет назад мне посчастливилось быть редактором ее сборника «Похвала плохому шоколаду». Это была ее первая книга, но, конечно, Москвина тогда уже была звезда-звезда и цену себе знала. Но все мои скромные редакторские замечания начинающего литработника она выслушала вполне миролюбиво, что-то вежливо отклонила, с чем-то согласилась. Так, скажем, эссе «Без закона и по закону» заканчивалось фразой «Только родивший ребенка знает о цене человека». Я, помню, сказал, ей: «Татьяна Владимировна, а если не дал Бог человеку детей — ну каково ему будет это прочесть? Может, чуть изменить: «Родивший ребенка – знает о цене человека»? Да, просто сказала Москвина, давайте. С тех пор эта вещь так и печатается.
Все эти обрывки впечатлений и разговоров, вспомнившиеся за девять дней, прошедшие со дня кончины Татьяны Владимировны, разумеется, не могут передать всего обаяния и мощи ее личности. Неплохо бы, конечно, составить и издать том воспоминаний о ней. Это как раз тот случай, когда книга — лучший памятник. И тут вся надежда на Москву, Москву, Москву: так, скажем, на сборник памяти ближайшего друга и земляка Москвиной Дмитрия Циликина, сборник, который она составила и выпустила в свет, издатель и деньги в Петербурге не нашлись. Не думаю, что Москвиной, которая, как и Циликин, всю жизнь прожила в Ленинграде-Петербурге, в этом смысле повезет больше.
Несколько лет назад, приступая к составлению коллективного сборника прозы и публицистики о девяностых, я написал в соцсети: «Какие вещи покойного литератора N стоило бы включить в книгу?» Татьяна Владимировна с шутливой (уверен) ревностью прокомментировала: «Меня не забудьте».
Не забудем, Татьяна Владимировна, как Вас забудешь?
Светлая память.
