Текст: Татьяна Шипилова
В этом году с новогодним настроением на ярмарке скромно, хотя 3 декабря даже свежим снежком порадовало. А потому Андрею Усачеву, который уже много лет работает волшебником для современной детворы, с полным собранием историй о Дедморозовке от издательства «Росмэн» пришлось создавать настроение на ходу и сразу для всех.
Будет ли продолжение той или иной серии? Откуда берется вдохновение? На кого похож сам Андрей Усачев? Как всегда, аншлаг из детей всех возрастов задавал интересные, а иногда и необычные вопросы, а вторил им… настоящий Дед Мороз!
«Если мы будем читать об одном и том же, мы не будем взрослеть: всё должно заканчиваться. Иногда даже взрослые заканчиваются… – философски замечает детский писатель. – А вообще для продолжения должно что-то накопиться, но я стараюсь чувствовать и копить».
Андрей Алексеевич поделился секретами мастерства: рассказывал о своих путешествиях по России, о многих заброшенных деревнях, увидев одну из которых он и придумал «Котобой»; о путешествии по Колыме, из которого родилось совместное детище с художником Игорем Олейниковым – «Волшебная Колыма»; о том, что вдохновение берет на кухне, а точнее – в коробке с конфетами, иногда – в морозилке. Тут уж оживился Дед Мороз, который просто не мог не выяснить: «Мороженое какое – пломбир или шоколадное?!»
- – Утром одно, вечером другое.
- – А тяжело ли писать такие добрые книжки?
- – Мне вообще проза тяжело дается. Я могу восемь лет писать книгу. Если в день получается одна страница – для меня это уже успех. Это вам не узоры рисовать!..
- – Я бы тут поспорил! Вы думаете, рисовать узоры легко?!
Конечно, рисовать узоры нелегко, так же, как и создавать прекрасные детские книжки. Для этого нужен большой жизненный опыт, который Андрей Усачев приобретал, кем только не работая: на заводе, сторожем на железной дороге, дворником, строителем и даже посудомойщиком, но всегда следовал своему же совету: «Если вы талант – не опускайте руки!»
И хоть Дедморозовку нельзя найти ни на Яндекс.Картах, ни на географических атласах, представление по книгам Андрея Усачева можно посмотреть на сцене «Острова Чудес», а на ярмарке состоялась премьера песенки Деда Мороза.
Далее ярмарка двинулась уже больше в научную колею, переходя от литературоведения к лингвистике, а затем сворачивая на социологию. В зале № 2 поговорили о феномене лирического героя – всегда ли он неотделим от автора: представляет ли он собой определенный специально сконструированный автобиографический миф, как у Блока, или является альтер-эго поэта, как у Есенина. Вопросы, конечно, без ответов, но тем и прекрасны, что подходов к созданию своего лирического героя может быть много, а конечный результат все равно определяет талант.
Пока в зале № 1 рассказывали о проникновении ренессансной культуры в масскульт, в творчество молодых авторов, которым зачастую и издатель-то уже не нужен – они общаются со своей аудиторией напрямую, в Авторском зале специалисты по азиатской культуре поговорили о современных трендах, которые все больше проникают в мировой мультикультурный контекст. Как заядлый к-попер и дорамщик в прошлом (да, и такие бывают), пройти мимо я не смогла. Было интересно послушать, какие причины называют переводчики, продюсеры и редакторы в таком массовом распространении азиатской культуры на российский рынок.
Понятно, что изначальной причиной стало представление о некой элитарности, когда, приобщаясь к чему-то экзотическому вроде японской манги или корейских дорам, ощущаешь себя членом закрытого элитного клуба со своей лексикой и традициями. И когда «элитные клубы» вдруг открыли свои двери широкому читателю/зрителю, любительские переводы и фанатский уже сформировавшийся мир начал трещать по швам: названия не те, перевод не тот, имена неправильные. Отсюда часто возникает проблема в адаптации – в поиске баланса между уже погруженными в мир фанатами и новыми читателями/зрителями. И школа классического перевода осознала, что ей не хватает выхода на фандомы для более плодотворного сотрудничества, поэтому сейчас даже создаются соответствующие магистерские программы, подразумевающие исследование подобного обмена опытом.
Но что же все-таки подталкивает к мангам (японские комиксы), аниме и дорамам? По мнению спикеров – общечеловеческие ценности. Именно они служат ориентиром при выборе контента: например, в художественной литературе, как правило, ищут что-то с японским или корейским взглядом, но все равно общими, понятными русскому потребителю темами.
В Лектории встреча «писателей 90-х» собрала настоящий аншлаг, я еле успела занять единственное свободное место. Сама я тоже родом из 90-х. Что же мы за поколение такое? Миллениалы, которые еще Поколение Y? Соотносимся ли мы с западными детьми 90-х? Что отличает нас от старшего поколения? Есть ли у нас поколенческие травмы, выделяющие нас в общем литературном контексте?
На эти и многие другие вопросы отвечали Ася Володина, Вера Богданова и Полина Бояркина.
Была высказана мысль, что проза детей 90-х очень непохожа друг на друга, что, «даже если есть схожесть, она изображена по-разному» (с чем, кстати, наверное, не согласился бы наш обозреватель), потому что реалии этих самых 90-х для всех прошли по-разному: кто-то был еще совсем ребенком и многое было за гранью его сознания, кто-то прошел через них более осознанно и ощутил это неспокойствие и неуверенность в завтрашнем дне, когда непонятно, если ты пойдешь завтра в театр, захватят тебя в заложники или нет? взорвут дом или нет?
Интересно, что выходы романов о 90-х вызывают контрастный отклик у аудитории: кто-то открещивается и заявляет, что, де, нет, все было не так, «мы не ругались матом и все было прекрасно!», а кто-то, наоборот, находит отражение собственной жизни и собственных страхов.
Из общих черт прозы детей 90-х получилось-таки выделить какие-то общепоколенческие: ощущение, что ты кому-то все время что-то должен; резкое социальное расслоение; дети, воспитанные бабушками и дедушками, потому что родителям надо было зарабатывать; дети разводов; некая неприязнь к насилию, эстетическое его неприятие; маргинализируемое время, когда сходились люди, которые в другую эпоху никогда бы не сошлись. Даже сама эстетика 90-х – хулиганское время, романтизирующее бандитов; зыбкость настоящего; некое раздвоение, когда все трагедии вокруг воспринимаются как белый шум, что оказывает влияние и сейчас: мы до последнего закрываем глаза на важные вещи.
Разговор перешел на литературу о травме, которая, так-то, практика общемировая, а не только российская. Это разговор о влиянии различных обстоятельств на внутренний мир человека. Но по мнению всех спикеров, наши миллениалы сильно отличаются от западных именно в силу разного опыта, а потому в задачи современной русской литературы как раз и входит определить, что же это за поколение 90-х, которое сейчас вступает в свой самый работоспособный возраст. Отсюда родилась даже общая подборка книг, близких по темам и духу:
- Вера Богданова «Сезон отравленных плодов»
- Ася Володина «Протагонист»
- Екатерина Манойло «Отец смотрит на запад»
- Алла Горбунова «Конец света, моя любовь»
- Оксана Васякина «Рана»
- Иван Шипнигов «Стрим»
- Татьяна Замировская «Смерти.net»
- Булат Ханов «Развлечение птиц с подрезанными крыльями»
- Алексей Поляринов «Центр тяжести»
Вот такой вот срез поколенческой литературы.
Чуть позднее Амфитеатр оказался забит почитателями Евгения Водолазкина, представляющего свой новый роман «Чагин», вышедший, кстати, еще в октябре, но аудиторией еще не прочитанный: на вопрос, кто прочитал новинку, руки подняли от силы человек 10, среди которых сам писатель заметил и свою жену.
«Чагин» – роман, где действует герой с феноменальной памятью, мнемонист, для которого неумение забывать становится трагедией, ведь «память существует в паре с забвением, как слово существует в паре с молчанием». Что такое забвение – стирание остроты воспоминаний, и именно эта острота главного героя и мучает. Сюжет, некая метафора покаяния, заострен на том, насколько наша жизнь подвержена вымыслу: «Мы недооцениваем миф, который на нас очень сильно влияет, потому что наш опыт растворяется в мифе и подчиняется ему».
На вопрос из зала о том, какой бы книгой сам писатель благословил молодое поколение на чтение, Водолазкин ответил – «Волшебной горой» Томаса Манна, потому что «это виртуозное обращение со временем». А вот о том, стоит ли самого Евгения Водолазкина включать в школьную программу, ответил просто: «Я считаю, что живых авторов включать не стоит. Писатель должен умереть, а потом уже пусть его обсуждают».
Было замечено, что в романе есть важная мысль: судить о человеке по его мечтам, а не, как это принято, по делам, ведь «человек, который красиво мечтает, уже внутренне красив», поэтому, заключил писатель, «давайте судить о людях не только по тому, что получилось, но и по тому, о чем мечталось».
В этот же день были объявлены результаты литературной премии «Московский наблюдатель», в числе финалистов которой оказались наши постоянные авторы Александр Чанцев и Александр Соловьев, а победителем в номинации «Колесо обозрения» стал редактор портала ГодЛитературы.РФ Андрей Мягков.
Под занавес третьего дня наш шеф-редактор представил свою новую книгу «Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России», совсем недавно вышедшую в РЕШ. О презентации уже написано здесь.
