Евгений Рудашевский: «Страшнее всего научиться писать – но не найти, о чём»

Интервью: Елена Нещерет

Какая книжка в детстве была самой-самой – любимой и определяющей?

Евгений Рудашевский: Не было такой книжки. Я в детстве вообще очень мало читал. Мне гораздо интереснее было по болотам бегать, по лесам, в футбол играть. Более-менее начал читать годам к пятнадцати – это были уже старшие классы, и тогда появились “Сто лет одиночества” Маркеса и “Замок” Кафки. Это был своего рода шок, потому что до этого я был знаком только со школьной программой, ну и приключенческую классику мне периодически подсовывали, и я её почитывал, но не то чтобы слишком увлекался. А когда я увидел, что литература способна на такое – шагнуть в сторону контролируемого безумия и благодаря этому описать внутреннее состояние человека, – тут уже проявил больший интерес к литературе.

Ого, вот это мощный старт! Взрослый, можно сказать. А как вам пришла мысль писать именно для подростков? Это же очень ответственно – и, наверное, страшно: искать верный тон. Ну, мне было бы страшно. Это же совсем другой мир.

Евгений Рудашевский: Мне кажется, эти страхи актуальны всё-таки для детской литературы. Они могут возникать, когда пишешь для совсем малышей, ну или для детей 12-, но я с этой литературой очень плохо знаком. Даже при большом интересе мне бывает трудно её читать. А рамки именно подростковой литературы сейчас очень размыты, как размыты, собственно, возрастные рамки. Читатель, который перевалил за десять лет и уж тем более за 12, порой проявляет интерес, больше свойственный двадцати-тридцатилетнему человеку, другое дело, что у него иногда недостаёт опыта, чтобы адекватно воспринять полученную информацию.

Они – уже как мы, да?

Евгений Рудашевский: Да, просто у них меньше опыта. Соответственно, они иногда не видят в произведении какую-то заложенную глубину, не считывают метафоричность, не улавливают оммажи. Но это всё, на самом деле, мелочи. Самое главное-то они видят – историю. Поэтому разделение (условное) на взрослую литературу и подростковую можно проводить только с той точки зрения, что в подростковой сами герои – подростки, и то, что история рассказывается с точки зрения подростка, вносит определённые ограничения. Для меня не было осознанным выбором что-то писать именно для подростков. Я начал двигаться в этом направлении только благодаря конкурсу “Книгуру” и издательству “КомпасГид”. Когда я писал повесть “Брат мой Бзоу”, я совершенно не представлял, что она будет считаться подростковой. Я отправил её в разные издательства, получил отказы и благополучно забыл о её существовании до тех пор, пока почти случайно не отправил её на “Книгуру”. Это вообще была идея жены, потому что я сам даже не знал, что есть такой конкурс, не знал, что есть подростковые издательства. Названия “КомпасГид”, “Самокат”, “Розовый жираф” мне тогда ничего не говорили. А после “Книгуру” мне написал Виталий Зюсько, который в итоге стал моим издателем, и с тех пор я двигаюсь в этом направлении. Мне просто в нём комфортно. И не то чтобы я представлял себе подростка-читателя и думал, как бы ему попроще объяснить.

Фото: предоставлено издательством

“Попроще объяснить” – верный путь к провалу, мне кажется.

Евгений Рудашевский: Мне трудно судить. Мне так самому неинтересно. Я стараюсь не упрощать и не усложнять искусственно. Для меня важна история и её герои, а не читатель. Пока я работаю над книгой, я просто пытаюсь рассказать историю. Но поскольку сами герои в основном у меня от 12 до 20 лет, это ограничивает их мировосприятие – а я люблю писать от ложного третьего лица, то есть – лицо вроде третье, но мир такой, каким его видят непосредственно герои. И, соответственно, их восприятие будет соответствовать их возрасту, что, наверное, и делает в конечном счёте мои книги подростковыми и что не мешает взрослым читателям их читать и давать обратную связь.

Как раз недавно прочла “Бзоу” и поразилась объёму уникальных, говорящих деталей – кусочки нартского эпоса, местные, абхазские названия предметов быта… Как долго вы обычно собираете материалы?

Евгений Рудашевский: Зависит от конкретной истории. Иногда полгода, иногда год. Да, я по образованию журналист. В хорошей журналистике говорят, что у любой новости должно быть три источника, соответственно, я погружаюсь в предмет в трёх направлениях. Первый источник – личный опыт: приехать в Абхазию, понаблюдать за местными жителями – их привычками, жестами, интонациями. Второй источник – литература. Научная, историческая, художественная, какие-то мемуары… Лучше всего, если мемуары очень даже скверно написанные, изданные тиражом экземпляров в триста и пылящиеся на полках местных бибиотек. А третий источник – живые люди, эксперты. В этом случае экспертами были местные жители, бабушки и дедушки из села Лдзаа под Гудаутой. Я приходил к ним домой, старался просто узнать у них, что они делали, как жили в те годы, когда происходит действие повести. Я-то в конце семидесятых не жил, тем более не знал Абхазии. Иногда доходило до нелепых ситуаций: у меня тогда не было диктофона, и я всё старался конспектировать на листке бумаги. Соответственно, если ты приходишь в село и начинаешь за всеми записывать, это смущает. Даже если заранее предупредить, это вызовет определённую настороженность, скованность, человек не будет настолько естественно себя проявлять. В итоге я поступил ещё хуже: у меня были просторные штаны с большими карманами, и я пытался прямо не доставая бумагу из кармана, на ощупь что-то основное набросать.

Вот это шпионские навыки!

Евгений Рудашевский: Выглядело как-то не очень. Сидишь ты за столом, общаешься с человеком, а рукой постоянно роешься в штанах. Поэтому иногда это вызывало ещё большее удивление, чем мог бы вызвать простой блокнотик на столе. Потом, конечно, стало легче собирать материал, потому что уже появился опыт.

Фото из личного архива Евгения Рудашевского

Я могу плохо помнить, но вы ведь росли в Сибири, почему начали с Абхазии?

Евгений Рудашевский: Я родился под Москвой, детство действительно провёл в Сибири, мы много переезжали… Абхазия была случайностью. Я собирался подняться к перевалу Чха, пройтись по Бзыбскому ущелью. Мои планы полностью провалились, когда я ненадолго остановился в селе Лдзаа и от одного из местных жителей услышал историю дружбы мальчика Амзы и дельфина. История была рассказана буквально в нескольких предложениях, но я понял, что надо за неё хвататься, что я хочу её написать, а чтобы написать, нужно отказаться от всех задуманных походов, сидеть на месте и собирать материал. Это была случайность, но как известно, случайность – это совпадение закономерностей. Здесь мне помог, с одной стороны, в принципе интерес ко всему национальному – колориту, к историям малых народов, особенно тех, которые уже сильно изменились и едва напоминают тех, кем были раньше, а с другой стороны – любовь к морским млекопитающим. Я работал дрессировщиком в нерпинарии, немного был знаком и с дельфинами, поэтому у меня уже в принципе был материал, который я бы мог использовать. Я по крайней мере мог смоделировать, как именно будет проходить общение человека с черноморской афалиной. Вот почему я мог написать эту историю. А вообще взялся за неё потому, что был интерес к дельфинам.

А ещё и по стилю, и по проблематике ваши книги мне напомнили хороших советских писателей вроде Катаева или Тендрякова – такая серьёзная и умная литература для юношества. И, конечно, дух походов и приключений тоже как будто “оттуда”. А насколько вас лично изменила любовь к походам? Ощущаете ли их как важную часть своего творчества? Каким бы вы были без туристического бэграунда?

Евгений Рудашевский: Любой опыт – это, в конечном счёте, материал. Постепенно перехожу к такому утилитарному отношению к жизни. Это, может быть, звучит отчасти цинично, но я не особо задумываюсь об этической стороне этого утверждения потому, что прежде всего обращаю его на самого себя. Любой мой опыт – материал, который я могу использовать. Лучше всего писать о том, что ты знаешь хорошо. В моей жизни походы занимали большую часть – поскольку детство я провёл в Иркутске, Байкал, прибайкальская тайга, Забайкалье были хорошо освоены, исхожены с рюкзаками и с палатками.

А ещё нерпы!

Евгений Рудашевский: Нерпы тоже оказались в моей жизни случайно – это была подработка на месяц, которая затянулась на два года. Но это отдельный разговор. А походы – они были. Они преследовали меня. Где бы я ни оказался, мне хотелось взять рюкзак и отправиться исследовать ближайшие края. И в какой-то момент я понял, что могу об этом писать. Приключения тесно связаны с походами, я люблю и приключения, и походы, поэтому эти два направления сошлись у меня воедино. На самом деле, до сих пор, работая над книгами, я обращаюсь к тому материалу, который начал собирать в 14-15 лет. Это теперь я называю тогдашний опыт материалом. Та же серия “Экстремальный пикник” часто возвращала меня в детство. Потому что есть смысл использовать весь свой жизненный опыт – он и будет в первую очередь интересен читателям, потому что любая книга – это некий итог субъективного опыта автора. И чем более насыщен этот опыт, тем интереснее он покажется.

Фото из личного архива Евгения Рудашевского

Вы говорили, что случайно послали дебютную повесть на “Книгуру”, а со стороны ваш писательский путь выглядит как такой гармоничный путь к успеху, вертикальный взлёт – Крапивинская премия, дважды “Книгуру”, вот свежая “Книга года”... Когда приходят премии, признание – как это воспринимается изнутри?

Евгений Рудашевский: Сначала это было действительно важно. Премия – как определённая форма признания критиков. И до сих пор премии радуют, но сейчас для меня стала более важна реакция самих читателей. Другое дело, что любая премия – способ привлечь ещё не знакомых с моими книгами читателей, и это хорошо… Вот, тоже во многом отношение стало утилитарное. В общем, я готов насладиться наградами, когда они есть, но они – не тот ориентир, к которому я буду стремиться. Для меня важнее, чтобы книга нашла своего читателя.

Живой читательский отклик как-то сложнее достаётся. Вряд ли вам пишут тысячи писем подростки со всей страны… Или пишут?

Евгений Рудашевский: Ну, я довольно-таки открыт к такого рода общению, потому что я понимаю, что если сейчас могу двигаться в направлении, которое мне нравится – то есть заниматься литературой, – то это, в первую очередь, только благодаря читателям. Огромный вклад моего издателя и людей, которые меня поддержали изначально, я не обесцениваю, но если посмотреть в корень, то именно каждый читатель, который пошёл в магазин, купил книгу и принёс к себе домой, даёт мне возможность заниматься любимым делом. Поэтому я всегда открыт к общению по поводу своих книг, и действительно приходят сообщения – в основном в соцсетях – от совершенно разных читателей: от взрослых, от бабушек, от подростков. Например, было послание от восьмилетнего читателя, которому понравилась “Тайна пропавшей экспедиции” – вообще-то маркированная 12+, и, как мне казалось, совершенно сложная для такого юного ума. И сам он написать или не мог, или не решился, но написала его мама – с его слов. С вопросами, с откликом, с просьбами написать продолжение. За последние пять-семь лет я провёл, думаю, не меньше трёхсот встреч по всей России от Калининграда до Камчатки, от Астрахани до казахского Алтая. Были малые поселения, деревенские библиотеки – самая-самая разная аудитория. Иногда встречал людей, которые читали, но не имели возможности связаться – не пользовались соцсетями, стеснялись написать, но при живой встрече подходили, заводили разговор, задавали вопросы. Так что живой отклик хорошо чувствуется.

Фото: предоставлено издательством

А не чувствуется, что премии и признание загоняют в какие-то рамки? Возникает необходимость быть взрослым и серьёзным?

Евгений Рудашевский: Да я не против. Любые рамки необходимы – читателю, книжному магазину, библиотеке. Просто чтобы классифицировать. Меня не смущает, никаких ограничений не накладывает. Нет такого, что вот я стал дважды лауреатом “Книгуру” – и теперь не могу позволить себе бранное слово использовать, а то как же так – как низко я паду. Нет, внутренних ограничений это не приносит.

Вы работали по всему миру, много где учились. У вас практически судьба странника-сказителя.

Евгений Рудашевский: Ну, не зря говорят, что любой нормальный писатель первые тридцать лет копит материал.

А что вам дала журналистика помимо умения собирать материал?

Евгений Рудашевский: Многое в моей жизни происходит – или происходило раньше – довольно спонтанно. Возникали желания, я им следовал. Когда я учился на юрфаке в Университете Южного Парка в Чикаго (про это у меня есть “Бессонница”), в один прекрасный вечер я решил, что это совершенно не моё, нужно этот университет бросить и отправиться на поиски амишей – это такие американские староверы, живущие уединённо и отрицающие современную цивилизацию. Ну как отрицающие… в кавычках. У них там своя интересная атмосфера, а я просто как-то вечером увидел про них передачу по телевизору и решил – почему бы к ним не сгонять и не бросить заодно учёбу, которая мне не очень нравилась. В какой-то момент я почувствовал, что мне не хватает некоторой структуры, академической базы. Я был непоседлив, недисциплинирован. До журфака я, как правило, не мог писать рассказы, на которые уходило больше одного дня. Если рассказ можно сесть и написать за раз – сяду и напишу, а чем-то дольше заниматься скучно, неинтересно, теряю концентрацию. И я пошёл на журфак просто чтобы как-то дисциплинировать себя. И не пожалел. Но, думаю, не пожалел бы о любом опыте, который удалось бы получить, и смог бы его использовать. Но если говорить о конкретных навыках, журфак научил меня собирать материал. Я учился и параллельно работал в нескольких изданиях – писал заметки, ходил вести репортажи, записывал интервью – и для этого впервые для себя освоил библиотеки и архивы, освоил поиск материала, просто недоступного для обычного человека, потому что он не знает, где искать. Ну и, конечно же, научился общаться: быть разным с разными людьми – чтобы сблизиться с каждым, увидеть сокровенное, а не то, что для всех и на поверхности. Журфак был очень полезен. Научил использовать людей к взаимной выгоде.

Ну и самый банальный вопрос напоследок: ваши пожелания начинающим писателям?

Евгений Рудашевский: На банальный вопрос – банальный ответ: во-первых, как можно больше читать, а во-вторых – просто жить, не запираясь в себе, получая как можно больше разного опыта. Бывать в разных ситуациях, анализировать их. На мой взгляд, важна не техника, которая очень быстро нарабатывается – важен жизненный опыт. На мой взгляд, страшнее научиться писать, но не найти, о чём.