Текст: Денис Безносов
1. Kate Atkinson. Shrines of Gaiety
Doubleday, 2022
Жила-была в ревущие двадцатые ирландская владелица лондонских ночных клубов Кейт Мэйрик. За тринадцать лет оглушительной карьеры она заработала и потратила целое состояние, отсидела пять (коротких) тюремных сроков и стала прообразом Ма Мэйфилд из Brideshead Revisited Ивлина Во. Самой известной площадкой Мэйрик был так называемый «Клуб 43» на Джерард Стрит в Сохо. Судьи называли ее заведения «пляшущими преисподними и сточными канавами аморальности», но для истории они оказались олицетворениями Века джаза.
У Кейт Аткинсон лондонская «королева ночных клубов» предстает под именем Нелли Кокер; ей помогает вести дела сын, только что вернувшийся с полей Первой мировой. Нелли оказывается втянута в полицейское расследование – дело в том, что дочери одной библиотекарши и военной медсестры пропали без вести, и их пути обрываются как раз в Сохо, в одном из местных ночных клубов. Расследует исчезновение инспектор по имени Фробишер, походящий одновременно на Мегрэ и Порфирия Петровича.
Аткинсон явно задумала пестрый триллер с обилием персонажей, безумно-ошеломительными вечеринками à la Гэтсби, увлекательными расследованиями, впечатляюще детальной работой с историческими фактами и неизбежной Первой мировой на фоне. Для этого она сладила многоголосное полотно, где повествование постоянно скачет от одного носителя к другому, путая и не отпуская читателя ни на секунду.
Временами буффонада в Shrines of Gaiety ожидаемо (и вполне уместно) зашкаливает – так пьянка достигает своей кульминации, и ее участники потихоньку теряют связь с реальностью. Но чего Аткинсон явно не удается – так это по-настоящему передать атмосферу царящего безумия, как это получилось у Гэддиса (The Recognitions), Кувера (Gerald’s Party), Малькольма Брэдбери (The History Man) и в других сочинениях об умопомрачительных вечеринках, где веселье неминуемо влечет за собой разрушительные последствия.
2. Joyce Carol Oates. 48 Clues into the Disappearance of My Sister
Mysterious Press, 2023
В последний раз Джорджина Фалмер видела сестру в 7:20 утра 11 апреля 1991-го. Маргарит Фалмер куда-то ушла, мелькнув отражением в зеркале прихожей, но вовсе не в местный колледж, где преподавала скульптуру, а куда-то еще – и никогда оттуда не вернулась. Поскольку официальное расследование, как обычно, не приносит никаких плодов, а частный детектив, влетевший в копеечку, тоже не обнаруживает ничего существенного, Джорджина берется за поиски сама.
Выясняется, что отношения у девушек были сложносочиненные. У Маргарит все всегда получалось, она без проблем поступила в хороший колледж, получила несколько престижных стипендий и с легкостью устроилась на хорошую работу, а Джорджина – своего рода неудачница, вынужденная работать на почте. Возможно, Маргарит спряталась от влюбленного в нее флегматичного биолога Уолтера Янга или стала жертвой местного маньяка, который признался в убийстве десяти женщин, – а может, стала жертвой собственной сестры.
Так или иначе Маргарит Фалмер (напоминающая о Лоре Палмер) почему-то превратилась в персонажа картин пожилого художника и странновато галлюциногенной эссеистики Джорджины. То есть образ героини собран из разрозненных версий сонма ненадежных рассказчиков, каждый из которых звучит убедительно и вместе с тем страдает от одержимостей.
Ветеран американской романистики Джойс Кэрол Оутс пишет, как всегда, бойко и несколько схематично, отчего ее многочисленные романы замечательно подходят для экранизаций (потолще – для сериалов, потоньше – для кино). В этом смысле 48 Clues into the Disappearance of My Sister – идеальный триллер-мини-сериал на восемь серий в духе Little Fires Everywhere. Следить за сорока восемью версиями исчезновения Маргарит Фалмер довольно увлекательно, но помимо сюжета, книге явно не хватает чего-то еще.
3. Louise Glück. Marigold and Rose
Farrar, Straus and Giroux, 2022
Двойняшки Мэриголд и Роуз проживают первый год своей жизни. За этот год, изложенный в десяти коротеньких главках, умирает бабушка, мама пытается вернуться на работу после беременности и научиться совмещать детей с возобновленной карьерой, а девочки тем временем одерживают новые триумфальные победы – сначала потихоньку научаются ползать, затем ходить, карабкаться и, наконец, немного говорить.
«Как она это делает, думала Мэриголд, ведь ей известно то же, что и нам. Все будет потом исчезать. Все еще, она думала. Теперь я знаю больше слов. Она составила у себя в голове список из слов, которые знает: мама, папа, мишка, пчелка, шляпка. И то, и другое продолжит происходить: все будет исчезать, но я узнаю много слов. Еще и еще, и еще, потом напишу свою книгу».
Рассказчики Луизы Глик – сами девочки, которые, очевидно, пока не могут говорить, но уже начинают взаимодействовать с языком. Marygold and Rose встраивается в своеобразную традицию новорожденных либо совсем маленьких рассказчиков, которая тянется от Тристрама Шенди до Nutshell Макьюэна, но сама полупоэтическая стилистика повествования напоминает в первую очередь о Вирджинии Вульф (прежде всего, The Waves). К тому же проза Глик весьма условна, неотделима от ее поэзии, отчего целесообразно воспринимать абзацы и главки как отдельные строфы.
Самое любопытное – это нелинейный диалог двух девочек. «Все понимали, что Мэриголд жила у себя в голове, а Роуз жила внутри мира». В этом принципиальная разница их оптик – одна подсознательно отгораживается от реальности, другая, наоборот, обращена в реальность, одна нащупывает метафизику, другая – позитивизм. Таким образом, книга Глик становится медитативной притчей о двух полярностях, между которыми балансирует в процессе роста человеческое мироощущение.
4. Kathryn Schulz. Lost & Found
Picador, 2022
Свое объемное автобиографическое эссе пулитцеровский лауреат Кэтрин Шульц начинает с рассуждения об эвфемизмах. Так, чтобы не травмировать собеседника, потерпевшего недавнюю утрату, мы говорим «ушел», «покинул нас», реже официальнее – «скончался», – все что угодно вместо «умер». То ли так делается из почти суеверного страха перед смертью, то ли по этической привычке. Потеряв отца, Шульц отказывается от эвфемизации, старается признаться себе в случившемся честно и прямо, потому что человека, без которого невозможно представить существование мира, больше в этом мире нет.
«Проживание смерти человека, которого любил, – предельно интимное действие, которое память неизбежно собирает из причудливых, особых вещей: твое голосовое сообщение для двоюродного брата, которое он никогда не услышит; телепрограмма, которую показывали фоном, когда телефон зазвонил, несущий страшное провидение; затемненное окошко входной двери, которое становится красным, синим, затем снова красным от полицейской мигалки». Смерть отца разворачивает в сознании рассказчицы целую череду других утрат, во многом схожих между собой, прежде всего на уровне психоэмоциональных переживаний и трудоемкого преодоления.
Но Шульц пишет не только об утрате, но и об обретении. Следуя логике названия, ее двухполярная книга сначала говорит о потерянном, затем – о найденном. Так, после потери близкого героиня внезапно обретает близкого, влюбляется, заводит отношения, переключается с уютного прошлого на неясное, но любопытное будущее. Она сводит к этой встрече всю историю Вселенной, как бы прорастающую из конкретной пространственно-временной точки – поэтому текст начинается тридцать пять миллионов лет назад с метеорита и эпохи Эоцена и приводит к непосредственному соединению двух людей.
Кроме потери-обретения в заголовке книги Шульц присутствует союз «и», обозначаемый в английском специфическим символом «&». До XIX века этот знак был последним в алфавите, то есть предлог не связывал, а метафорически завершал последовательность звукобуквенных знаков. Именно «&» выступает своеобразным маркером перехода от «lost» к «found», от смерти к жизни: переходом, ради которого, вероятно, задумана вся книга.
5. Eleanor Catton. Birnam Wood
Farrar, Straus and Giroux, 2023
Новозеландская писательница Элеанор Каттон прославилась в 2013 году, когда в двадцативосьмилетнем возрасте получила Букера за восемьсот-с-чем-то-страничный The Lumunaries, сложносочиненно-астрологический детектив-патиш, где повествование движется в обратную сторону, а главы постепенно уменьшаются, подобно фазам Луны. После своего второго романа (первый – The Rehearsal, социальная драма о связи студентки с преподавателем) Каттон замолчала на десять лет и только сейчас наконец вернулась с не менее захватывающей книгой – политическим триллером о схватке экоактивистов с местным миллиардером.
В центре романа конфликт группы под названием Birnam Wood (или «Бирнамский лес») со всемогущим богачом из-за участка новозеладской земли. В то время как они фанатично стремятся возделывать плодородную землю и жить в согласии с природой, он роет котлован и строит для себя убежище вдали от громокипящей цивилизации, поскольку уверен, что вот-вот разразится конец света.
Название экогруппы (и вместе с ней всего романа) отсылает к шекспировской строке – «Пока Бирнамский лес не выйдет в бой на Дунсинанский холм», означающей в контексте пьесы нечто вроде «Когда рак на горе свистнет». Во всяком случае, когда ведьма предрекает королю, что только в таком случае он будет повергнут, Макбет искренне радуется, но только до тех пор, пока «лес» действительно не идет на него боем. (Кстати, по словам самой Каттон, весь роман в некоторой степени навеян этой пьесой.)
Как и прежде, невероятно плотная проза Каттон полна осязаемых подробностей, а реплики персонажей до того точно имитируют живую речь, что кажутся расшифровкой диктофонных записей. Ее внимание, как обычно, сосредоточено на общностях – в The Rehearsal основной акцент делался на реакции большинства на разразившийся скандал, The Lumunaries и вовсе обладали мозаичной структурой, где персонажи выступали составными частями единого механизма, а в Birnam Wood схватка борцов за экологию с миллиардером представлена как столкновение глобальных полярностей, на которых зиждется современный мир. И те и другие, одержимо стремящиеся к цели, зачастую напоминают героев уже не шекспировской пьесы, а пьесы абсурда.
Мир Каттон кинематографичен и самодостаточен, возможно, поэтому экранизация The Lumunaries, по ее же сценарию, не сказать, чтобы удалась. В остросюжетном Birnam Wood не только разговаривают и спорят, здесь взаправду свистят пули, а сюжет периодически делает «твист» и выворачивается в неожиданную сторону. Писать убедительный экофикшн или нечто, напоминающее экофикшн, чрезвычайно трудно (см., например, занудную The Overstory Ричарда Пауэрса), но Каттон это явно удалось.
