Автор: Шамарина Нина
Каждую ночь, в которую выпадало полнолуние, Борис Иваныч не спал.
Помня об этой своей бессоннице и отмечая в календаре большую луну, проветривал перед сном комнату, плотно задёргивал шторы, выпивал ромашковый настой. Ничего не помогало!
Неясное беспокойство охватывало его, беспокойство, граничащее с паникой. Борис Иваныч беспрестанно ворочался, укладывал давно сломанную и неправильно сросшуюся руку так и эдак, массировал больные суставы. Пробовал считать, но сбивался, скатываясь в тревожные мысли и прокручивая их в голове по кругу. Главное, поводов для особого беспокойства у Бориса Иваныча нет: в соседней комнате спит его жена; и пусть плохо видит левый глаз и сын настаивает на операции, Борис Иваныч полагает, что на его век хватит и того зрения, что есть; в квартире тепло, есть вода и газ, не то что во времена его детства. Конечно, в мире неспокойно: бушует коронавирус и шарик сотрясают локальные войны, но всё это не мешает спать Борису Иванычу в другие дни.
Борис Иваныч, кряхтя, встаёт, нашарив тапки босыми ногами, бредёт к окну и распахивает шторы, шепча себе под нос, что врагу нужно смотреть в лицо. Жёлтый фонарь во дворе, грязный снег, голые деревья… Всё как вчера, как неделю назад, как будет завтра. Отчего ж тоска гонит его прочь из постели?
В детстве луна ему не мешала, да и в армии Борис луной не интересовался.
После армии Борис в свою деревню не вернулся, остался в большом богатом селе Тропинино, где и встретил Галю, свою первую любовь. До чего ж красива была Галя, до чего в работе спора!
В её комнатке в бараке постоянно хороводились люди: то репетировал кружок самодеятельности, то накрывались со всего барака стащенные столы, то просто бабы лузгали семечки да чесали языками. После одного из застолий, правда, не в комнатке, а в парке на лужайке, и остался Борис с Галиной, словно околдованный. Как приворожила! Вот тогда он, вероятно, в первый раз луну и узрел, особо отметил. Висела над головой, пуще электрического фонаря светила, добавляла волшебства в Галины темные омутовые глаза.
Первый год жили – взгляда от Гали отвести не мог! И так всё чудесно сладилось: и комната в бараке, и работка непыльная: возить директора совхоза на новёхонькой «Победе» в Москву или в райцентр на совещания, пленумы и конференции, случающиеся, почитай, каждый день.
Всё б хорошо, только Галя старше Бориса на одиннадцать лет, и поэтому Боря сторожился, штампом о браке паспорт не пачкал. Это сейчас Галя бойкая да сноровистая, пока ей тридцать пять, а что через десять лет будет? Старуха!
Меж тем дочка родилась крепенькая, здоровенькая, ручки в перевязочках; квартиру им от совхоза дали – с отдельным входом, на центральной улице: и магазин рядом, и до колодца недалеко; и молоко парное каждый день с белым хлебом – мелюзга, вроде, мелочь – а до чего ж душевно! Дочка Гали, что от первого мужа, на одни пятёрки учится, и его, Бориса, уже нет-нет, да папой назовёт. А младшая – Люсенька – общая Бориса и Гали – уж такая разумная, уж такая ласковая! Малышка ещё, а повадилась Бориса с работы встречать. В окошко высмотрит, как только он покажется, бегом за калитку, обнимет за ноги крепко-крепко, и пока Борис её на руки не возьмёт, не отпустит.
Так бы славно и жили, верно, дальше, но приехала в их село по распределению из института девушка, тоже Галя, приключится же такое! Тоже умница, тоже красавица, на лисичку немножко похожая. Росточку маленькая, ладненькая, и что главное – чуть-чуть Бориса моложе. Борис как раз в самую сочную пору вступил – двадцать девять…
Раз он новой Гале подмигнул, другой… Без какой-либо цели, так… И сам не понял Боря, как стали они с новой Галей встречаться, несмотря, что до̀ма первая старая Галя его дожидалась. И как-то быстро Борис снова в барак переехал, теперь с Галей-второй жить стал. Не так просто далось ему. Борис – парень добрый, зла никому не желает. Теперь, как с работы идёт, дочку свою встретит: бежит она ему навстречу, глупышка. Ноги обнимет, как прежде, и стоит. Только теперь Борис её на руки не вскидывает, а наоборот, отодвигает слегка со своего пути и дальше идёт, в барак.
Галя, Борина теперешняя жена, как только срок отработки по распределению закончился, решила поближе к Москве перебраться. Нет, о самой Москве не мечтала – профессия не та: агроному что в Москве делать? И Борис Иваныч всячески жену в этом стремлении – из Тропинина уехать – поддерживал. Ему всё равно куда, только б подальше от Гали-старой да от Люсеньки. Она с некоторых пор уж не выбегала ему навстречу, но от калитки нет-нет да поглядывала из-под насупленных бровей.
И покатилась-повилась новая жизнь с новой семьёй на новом месте. Переехал Борис Иваныч с молодой женой в другой район.
Ах, какие дали в этих местах, какие просторы открываются! Едет, бывало, Борис Иваныч на чистенькой «Волге» (снова директора везёт, хотя и другого, но на похожее очередное заседание в город), с холма на холм катится и в те три секунды, что в невесомость попадает, ничего в мире, кроме чистого восторга, не ощущает.
Повезло Борису Иванычу с женой. Сыночка Галя родила. Борис его как в первый раз увидел, из роддома забирая, даже запнулся на минутку: его первая дочка Люсенька из кулька выглядывает! Но вечером, бреясь, руку с бритвой опустил, в зеркало глядя внимательно: конечно! И дочь, и сын с его чертами, потому так и показалось. Никогда Борис Иваныч не придавал своей внешности значения, а тут рассмотрел себя пристрастно: светлые, как льдышки, глаза, выпуклый лоб, полноватые губы, узкий слабый подбородок, делающий лицо треугольным. Не красавец, но с шармом.
Сын, наверное, его копией вырастет, а дочка? Глазки у неё пуговками чёрными, как у пичужки какой, это он помнил точно, а остальное стало забываться. Не ездил Борис Иваныч в богатое и большое село Тропинино, где Галя-первая с Люсенькой остались, только деньги из его зарплаты аккуратно им отправлялись по исполнительному листу.
И вот однажды позднёхонько Борис Иваныч по сумрачному шоссе ехал, дальним светом светил. А навстречу – как баба с полными вёдрами – луна выплывает! И такой её свет чародейный, так она в своём свету Борис Иваныча выкупала, что сердце закололо и заныло:
«Как они там? съездить бы, глянуть».
И как только выдался свободный от работы денёк, отправился Борис по знакомому навеки адресу. Жене Гале сказал, что в командировку надо ехать, ничего не попишешь.
Отпросился Борис у директора и оказался в ста пятидесяти километрах от своего нынешнего дома.
У конторы «Волгу» остановил, посидел в ней немного, посматривая по сторонам. Заметил двух парней – Толика и Витю, работавших в автоколонне вместе с ним, поспешил за ними в столовую. То-то радости увидеть старых друзей!
Сдвинули с ребятами кружки за встречу, сдули с поверхности пену… Борис выпил торопливо, жадно: всё ж таки не к ребятам он приехал.
Таясь, выскользнул за дверь и осторожно открыл заветную калитку. Присел на лавочку под сиренью, погладил оструганные доски: это он давным-давно вкопал эту скамейку. Закурил, решаясь.
Растворилась дверь на террасу, и Галя, спрятав руки, несмотря на душную ночь, под тёплым платком, спустилась с крыльца.
– Ты что же, и не зайдёшь? – спросила она буднично, как будто ожидала его.
– Зайду. Докурю только.
– Люся спит уже. Ты на неё хотел посмотреть?
– И на неё тоже. Как живёшь, Галя? Замуж не вышла?
– А тебе Толик не рассказал разве? Живём, хлеб жуём…
Они помолчали. Борис бросил окурок на землю, поднялся и побрёл следом за Галей в дом. Зачем он приехал? Кто ему здесь рад?
Обстановка в квартире совсем не изменилась: тот же выскобленный стол на кухне, та же белоснежная печь, рукомойник у двери. Свет из кухни освещает полкомнаты за приоткрытой дверью. Борис вопросительно взглянул на Галю, не желая, узрел, как она хороша в венце кос, уложенных вокруг головы, с выбивающимися пушистыми прядками, краше, чем раньше. Глубоко посаженные глаза казались ещё темнее, чем были на самом деле.
Вплотную придвинутая к окну незнакомая Борису узкая кроватка с никелированными шарами бугрилась небольшим холмиком, под белой простынёй угадывалось детское тельце. Борис потянул простынку с головы дочки, но руки её, крепко вцепившись, простыню не отпускали. Борис не настаивал, лишь измерил руками холмик от одного конца до другого. Мелькнула обнажившаяся пятка, но быстро убралась обратно.
– Большая выросла дочка! – только и смог выговорить Борис и вернулся на кухню. – Учится хорошо?
– Отличница.
Борис поднялся и подался вон. Провожать его Галя не вышла. И только свет всё горел и горел в кухонном окне, пока Борис трусил по улице к конторе, пока, развернувшись, выезжал на шоссе. И долго стоял перед его глазами белый холмик на кровати, и руки помнили сопротивление детских ручонок, так и не позволивших стянуть с головы одеялко.
Галю-первую с того дня он видел всего один раз. Они встретились в суде, когда Галя подала заявление на повышение алиментов. Она просила двадцать против тех десяти, что получала от Бориса. В который раз Борис похвалил себя, что в законный брак с первой Галей не вступил, а то отдавал бы ей на Люсю четверть зарплаты. В перерыве вышли в скверик, и Борис попенял Гале:
– Яблоки б продавала, всё лишняя копейка! Я ж яблони сажал, только урожая не видел.
– Болею я, Боря. Не до торговли мне.
Присудили пятнадцать. Борис негодовал – лишнюю пятёрку от семьи оторвали! Сынок (Боренька, Борис Борисович) рос, то велосипед нужен, то коньки, не говоря уж о зимних пальто и ботинках. Да и Галя любила приодеться. Что ж, не простушка какая, главный агроном совхоза!
А дочку Люсеньку Борис Иваныч увидел ещё раз спустя шесть лет после той поездки к первой жене.
Теперь уж Борис Иваныч и не вспомнит, как он узнал, что Галя-первая умерла. Ошибался в молодости Борис – не успела Галя состариться, умерла в сорок девять. На похороны Борис не попал, оно и к лучшему – не знаешь, что говорить, куда ступить. Долго упрашивал жену поехать с ним вместе. Галя поднимала тонкие брови, недоумевала:
– Зачем ехать?
– Пойми, Галя, если мы вдвоём будем, все поймут, что мы разумно действуем и сообща.
– Кто все, Боря? Что ты задумал?
– Как же, Галя! Я должен забрать дочь, она без матери осталась!
Галя хмурилась, кривила красивые губы, но ровно через неделю они приехали на своём голубом «Запорожце» в Тропинино.
– Можно? – громко спросил Борис Иваныч.
Две девушки одновременно поднялись из-за стола ему навстречу, старшая – решительно, младшая – с испугом в тёмных, как у матери, глазах. Своё предложение Борис выдал скомканно и путано – волновался. И перед кем? Перед двумя девчонками, одна из которых его дочь. Хорошо, что Галя молчала, иначе он сбился бы вконец. Но облизывая пересохшие губы, Борис всё-таки договорил, закончив, как на собрании:
– Будем вместе жить, учиться и строить коммунизм.
Люсенька за всё время ни разу не посмотрела ему в лицо, и он видел всё более и более наливающееся красным ухо дочери и подрагивающие руки, как будто она порывалась что-то сделать, но не давала себе воли.
Через три дня, когда Борис приехал за ответом (на сей раз один, Галя сказала, что у неё нет времени мотаться по его делам, своих полно), Люсенька, едва он переступил порог, глядя ему в переносицу, выпалила: «Нет!!!», и выскочила в палисадник.
Борис Иваныч вернулся к машине, словно оплёванный. Он честно, искренне хотел как лучше, представлял, что греха таить, как будут восхищаться им знакомые: не бросил дочь, не оставил. Чего ему стесняться? Не каждый отважится на такой поступок, к тому же и Гале это не нравится, он же видит… поперёк её воли, вот уж глупость так глупость. Ну и пусть живут, как знают девчонки эти.
«Наше дело предложить», – бормотал Борис Иванович, выезжая на шоссе и чувствуя при этом одновременно досаду, но и некоторое облегчение, потому как всё дальнейшее он представлял довольно смутно.
Но постепенно и эта встреча, и дочка заслонились другими делами и другими событиями.
Жена Галя с возрастом становилась всё красивее, и Борис Иваныч прикипал к ней всё больше и больше.
Боренька закончил школу, отслужил в армии. К двадцати пяти собрался жениться. Девушка родителям не нравилась, но они – люди прогрессивные, перечить не стали и купили молодым кооперативную двушку на соседней улице.
Иногда до Бориса Иваныча доходили слухи, что Бореньку то с одной девицей видели, то с другой, но он не придавал этим слухам значения: перебесится. Сам по молодости наглупил, хорошо, что теперешняя жена – Галя – встретилась.
Иногда Борис Иваныч ловил себя на том, что вспоминает свою жизнь в Тропинино как холостяцкую, словно и не было Гали-первой, словно не было Люсеньки.
Изредка по ночам, особенно если ночь выдалась лунная, светлая, представлялись на потолке глазки-пуговки, но к утру сны улетучивались, оставляя, правда, шлейф неясного самому недовольства.
Встретились они с дочерью на Боренькиной свадьбе… Боренька раньше и слыхом не слыхивал не только о Люсеньке, но и о Гале-первой, но вот, поди ж ты, доложил какой-то доброхот, чтоб ему. Боренька Люсю разыскал, пригласил на свадьбу, усадил подле себя, ласково называл «сестрёнкой». Люся, надо сказать, не жеманилась, не заносилась, словно каждый день встречалась и с братом, и с отцом. Вот тогда первый раз Борис Иваныч сказал ей «прости меня, дочка», а она ответила: «Бог простит, а мне не за что».
Через пять лет жизнь Бориса Иваныча круто изменилась, но не дочь стала тому причиной.
Родился внук, только уже не от первой жены сына, а от второй или третьей – Борис Иваныч давно сбился со счёта. А внуку Сашеньке радовался несказанно, как же – первый!
Сынок опять встрял, поправил:
– Как первый, бать? А у Люсеньки две дочки, большие уже. Ты что, забыл?
Нет, внук – первый, чтоб там сын ни говорил, Люсенька как была чужая, так и осталась.
И за радостью такою (внучок!) свалилась на Бориса Иваныча большая беда: Галя слегла. Ладно б обезножела или ещё какая болезнь, но нет! Помутился у Гали рассудок, смотрела на Бориса Иваныча, и не понять – узнавала или нет? Всё больше молчала, только руки бегали неустанно по одеялу, чертили в воздухе круги.
Борис Иваныч часто разговаривал с женою. И пусть она смотрела неподвижным взором на его губы, читал вслух газеты, малыша Сашеньку приносил. Тот агукал, пускал пузыри, улыбался. Но и на него Галя смотрела без улыбки, будто просто наблюдала за движущейся фигуркой.
Ко всему, говорят, человек привыкает, привык Борис Иваныч и к этому, смирился. И спал спокойно во все ночи, кроме полнолуния.
И только в эти самые длинные клятые ночи восклицает Борис Иваныч, на луну глядя: за что мне всё это? Я ж никому не сделал никакого зла!
И кажется ему в эти светлые ночные часы, что Вселенная смотрит на него равнодушным белёсым глазом, и ничего, ничего с этим не сделать! Ни убедить, ни объяснить.
– Ерунда, – говорит сам себе Борис Иваныч, – потерпим. Скоро новый день.
