Мария Желудева. «Верочка»

Автор: Мария Желудева, Екатеринбург

1.

На остановке возле магазина было людно. В вечернем закатном солнце края сугробов белого снега — а точнее, его остатки — были похожи на краешки обгоревшей бумаги. Их угольная чернота пропадала в ложбинках весенних ручейков и, смешиваясь с грязью, утекала куда-то вдоль главной улицы по своим делам.

— Эть! Ну-ка! — кряхтела девка лет двадцати, подхватывая на руки ребёнка в розовом комбинезоне и норовя подсадить её повыше. — Ууу, шпала, — любя хмыкнула она и затянулась, держа сигарету правой рукой.

— О!.. А ты чё, с ней сегодня, что ли? — подошла её подруга и спросила, не здороваясь.

— Но, — ответила девка. И, затянувшись снова, она махнула рукой и принялась объяснять, почему.

2.

Верочка ждала автобус. Хотя ей и сказали, что никакой автобус в семь вечера уже не придет, она всё равно отправилась на остановку. В одной руке — пакет с гостинцами, в другой — маленькая собачка. Рядом на остановке радостно материлась какая-то тётка. Автобуса не было.

У весеннего солнца есть одна особенность: садится оно резко, стремительно; ухнет за деревья, и всё тут, будто окунается в ледяную прорубь. Раз, два, три, ну!.. И накрывает ночь, будто огромным плюшевым пледом.

Верочка стояла, не двигаясь, сжав зубы смотрела вдаль, на дорогу. Сквозь очки и слезившиеся от прохлады глаза огни редких машин и фонарей ехали куда-то вбок, плыли, как те весенние ручейки, целыми гирляндами, угасая и загораясь вновь. Несколько раз ей казалось, что идет автобус, но это были то местные грузовики, то машины. Наконец приехала маршрутка.

3.

— Ну ладно, давай! — Тётка на пассажирском поправила шапку, перехватила тугую сумку, которую всю дорогу везла на коленях. — До завтра!

Она вылезла из маршрутки и захлопнула дверь.

— Извините, — сказала Верочка, глядя на дорогу вдаль и обращаясь будто бы не к ней. — А автобус будет?

— Не, уж не будет, — сказала тетка. — Вон, у него спроси!

Она ткнула в сторону водителя, который заглушил мотор и доставал сигарету. Водитель вопросительно повернулся в сторону окна и медленно начал опускать стекло, но Верочка уже открыла дверь. Она повторила свой вопрос; нет, автобуса не будет, сам он дальше едет в другую сторону, и вообще: какого хера он вообще всё это начал, пришлось взять кредит на эту маршрутку, вечно на его линии нет пассажиров, и платить в итоге совершенно нечем: работы-то нет!..

Он махнул рукой и присел на остановку, продолжая рассказывать всё это первому попавшемуся мужику, куря сигарету.

Верочка отметила, что все они тут реагируют как-то безболезненно. Махнут рукой, закурят, поматерятся, выпьют, и ничего. Живут дальше.

4.

В жизни есть такое понятие, как пространство вариантов. Об этом понятии Верочка узнала чуть позже, когда всё-таки добралась до города. Но до того момента она искренне была убеждена в том, что её пространство и её вариант — только один, тот, стенами которого она ограничена, этот огромный старый дом.

До того, как её сюда перевезли, она была обычной девочкой. Ходила в детский сад и школу, играла во дворе с друзьями и даже ездила на своём личном блестящем велосипеде.

Но потом в отношениях родителей что-то, кажется, надломилось. Однажды папы не было дома, а маму Верочка после школы нашла спящей на полу в большой комнате. Рядом стояла пустая бутылка из-под красного вина. Верочка аккуратно убрала бутылку в мусорку и попыталась растолкать маму.

Мама испуганно вздрогнула и открыла глаза. Опершись на руку, она поднялась и села, держась другой рукой за голову. Верочка помогла ей встать; вместе они дошли до дивана и присели на край.

— Мам, — прошептала Верочка. — Что с тобой?..

— У меня депрессия, — одними губами ответила мама, глядя перед собой и раскачиваясь, как маленький маятник с небольшой амплитудой.

Тогда Верочка не знала, что такое депрессия и отчего она возникает. Но поняла, что это что-то страшное и липкое, вязкое. Как будто тебя медленно окунают в кастрюлю с тягучей и жидкой смолой, но холодной, а уж когда достанут — то ты совсем пропал, застыл там навечно с лицом, как у героев на картинах Эдварда Мунка. Такую куколку сложно растопить, расколоть, но если добраться до сути, аккуратно, не обломив тоненького крылышка, смахнуть, сдуть пылинки и бережно положить на ваточку, а ваточку убрать в спичечный коробок, коробок тот закрыть, завернуть в платок, а потом — в полиэтилен от чужих и своих слёз, то, в принципе, можно ещё как-то существовать.

5.

Пытаясь ещё хоть что-то сохранить, родители Верочки решили спасаться бегством. От себя, как известно, не убежишь, но они были настроены решительно. Скорее всего, это была банальная истерика: так они переехали за несколько сотен километров от родного большого города.

Их дом был большим; второй этаж она так толком и не решилась исследовать. Взрослые говорили, что нечего там делать, и однажды, конечно, Верочка там была. Довольно прозаично: дощатый пол, сухой от того, что без конца залит солнцем, да снопы золотистого сена валяются то тут, то там.

«Мало ли, жуки», –– подумала Верочка. «Или ещё какие другие дурацкие насекомые. Жуть!» От страха она жмурилась, холодела, немела всем телом и сразу же спустилась на ватных ногах. Назад тоже попробуй-ка спустись: лестница высокая, деревянная, приставная: а если упадёшь?..

Оттуда Верочка выбегала в сени: там тоже было страшно, потому что в дальнем углу темно. Вечно стояла какая-то огромная старая телега с большими колёсами, обода которых давно покосились и проржавели. «Такую только в музей древности», –– сказала Верочка не то восхищённо, не то разочарованно.

Дальше она попадала на веранду, постепенно выбираясь из хищных углов дома. Там было безопаснее: всё-таки, что ни говори, а почти улица. Крыша над головой, а вдоль двух деревянных стен приколочены полки, служившие так же столами: это была мастерская. Вся она сплошь была усыпана остатками ржавых гвоздей, инструментом, щепками. Страсть как боялась Верочка наступить на такой гвоздь, ходила аккуратно, шажочками, проверяя каждый сантиметр. Однажды нашла старый ржавый серп.

Мастерская ей полюбилась. Оттуда открывался вид на огромный садовый участок, такой огромный, будто целый стадион. Там росла низкая и мягкая зелёная трава, по которой так приятно было пробежать босиком, а еще, если смотреть правее, стояло старое скрюченное дерево. Это была яблоня. Ни листьев, ни яблок давно на ней не было, но она была покрыта удивительной шапочкой из тоненьких своих веток. Под яблоней стояла старая панцирная кровать: на ней Верочке дозволялось прыгать, сколько вздумается, а на самом яблоневом стволе можно было лежать, так извилисто он изогнулся за столько лет.

Одним жарким днём обедали семьёй на кухне. Из окна было видно двух местных алкашей, мать с сыном. Они шли, качаясь, по дороге. В руках у одного из них была трёхлитровая банка с огурцами, другая почётно несла бутылку мутного самогона. Внезапно банка выскользнула и, печально булькнув напоследок, аккуратно раскололась на несколько частей.

Они молча стояли над осколками, покачиваясь, и будто бы обдумывая что-то. Потом так же молча сели на корточки возле остатков. Мать достала бутылку, и они принялись закусывать прямо там, посередине дороги.

– Мам, – спросила Верочка. – А можно на речку?

– Можно, только аккуратно: глубоко не заходи, играй рядом с ребятами.

Верочка кивнула и, доев спешно свой завтрак, устремилась на берег.

Она бежала по зелёной лужайке, круглой, яркой, будто нарисованной. Мимо шли гуси на выпас, они были особенно белыми, а клювики их были неожиданно яркими, оранжевыми.

«Ущипнёт!», –– с опаской подумала Верочка, стремглав пробегая мимо. Внизу блестела река.

Местные уже собрались. Один, особенно вихрастый, драный, кажется, Костик, лет десяти, завидев Верочку, радостно присвистнул.

– А, городская! – И ощурился на солнце, задирая верхнюю губу и демонстрируя отсутствие передних зубов. – Хочешь, что-то покажу?

Восторженная Верочка подбежала ближе, хотя Костика, на всякий случай, побаивалась, замерла, распахнув глаза с улыбкой, которая значила только лёгкий затаившийся вздох чуда, сказку, новое, будто открываешь долгожданный подарок.

– Сюда, ближе подойди!

Верочка ступила перед ним, и осторожно выглянула с оврага вниз, туда, где блестела вода.

– Хыааа!! – заржал, как леший, Костик, и в ту же секунду перед глазами у Верочки всё закрутилось в бешеном вихре.

Она не сразу поняла, что случилось; было больно, остро и темно, а потом резко – холодно, она падала, нет, кубарем летела вниз. Мокро. Вода. С обрыва она упала в воду, по камням, крапиве, угодив в самую серединку блестящей ленточки-реки.

С трудом отдышавшись, со слезами, с плачем, выбралась она на берег. Обидчиков нигде не было видно: они давно скрылись.

Потирая ушибленные места, красная от крапивного жала, ссадин, плача и обиды, ковыляла Верочка домой.

– В чём дело? – с ужасом спросил её отец.

Рыдая, Верочка рассказала всё, как было.

Отец нахмурился, встал, надел лёгкую куртку и решительно взял Верочку за руку.

– Пойдём, – сказал он. – Знаешь, где живёт?

Всхлипывая, Верочка кивнула. Они вышли за ворота и пошли по той дороге, где закусывали алкаши, от пикника которых осталась лишь лужица рассола да осколки на асфальте. Дойдя практически до конца дороги, Верочка издалека показала на Костькин дом. Был он похож на гигантский лошадиный амбар, а звуки оттуда доносились такие же. Будто огромная толпа пьяных людей вопила и бесновалась, на секунду Верочке даже показалось, что в окнах горит огонь.

– Кхм, – сказал отец, не выпуская Верочкину руку. – Ну… Давай я потом сам зайду.

Он отвернулся, высвободил руку, достал сигарету и закурил.

Домой они шли молча, а когда пришли, то Верочка сразу побежала в свою мастерскую. Там она нашла особенно старый и гнутый ржавый гвоздь, подобрала какой-то камень, и принялась править. Она била и била, что есть сил, молча, пыхтя, пока не заметила, что от влаги, ветра, прочих факторов, главный из которых – время, металл превратился в труху. Ржавые чешуйки отлетали во все стороны, она прикрыла глаза, чтоб не попало. Когда с этим было покончено, Верочка взяла второй камень и, орудуя, будто жерновами, стёрла всё в труху.

Тяжело дыша, вытирая ржавые слёзы обиды и неотмщения, Верочка сгребла в горсть то, что осталось от её труда. Она спустилась по ступеням мастерской, посмотрела на такое же ржавое заходящее солнце, и побежала по лужайке, на ходу рассыпая из маленького кулачка всю эту пыль; в золотой час она оставалась за ней небольшим шлейфом, который потерялся в траве, затоптался, а что-то унёс лёгкий летний ветер.

6.

Каких-то особенных обид Верочка не таила. Во всяком случае, ей так казалось; правильнее будет сказать, что к подобному она в итоге привыкла. Старалась просто в передряги больше особо не попадать, а если уж что и случалось – то сама, как могла, решала свои исходы.

Став постарше, Верочка стала замечать, что каждое утро в семье начинается со звенящей тишины. Мама вставала раньше: готовила завтрак на всех молча на кухне, варила кофе. После будила остальных. Отец выходил к завтраку уже заранее встревоженный и всегда с громко включенным портативным радиоприёмником в руке.

Мама заранее ставил тарелку на стол, большую кружку чаю, маленькую чашку кофе, чистую ложку – всё это было для него, как для ребёнка, за которого лучше знают, что ему есть, что ему пить и в какой момент нужно вытереть рот салфеткой, встать из-за стола и поблагодарить за пищу.

Чаще всего он был не в духе: сказывалась вчерашняя выпивка, оттого – хроническая раздражительность, капризы, где-то недосып. Он садился за стол, ставил приёмник рядом, и утренняя благословенная тишина наполнялась шорохами, треском голосов, интонаций, суждений, информационным шумом, будто большая мусорная свалка работала во всю головушку. Ту-ту-ту!.. Ехали мусоровозы, с грохотом сгребая консервные банки мировой политики, перемалывали их, пережёвывали, выплёвывали обратно. Мама всегда демонстративно уходила тогда на веранду, или иной раз молча заканчивала свой завтрак за столом, зачем-то терпя это всё и переживая нарастающий ком щекочущего, разрывающего раздражения изнутри. Красивыми руками отец брал ложку, ел и пил, глядя перед собой светлым голубым взором, за которым с утра не угадывалось ничего: глаза его были в такие моменты просто витриной.

После он уходил позаниматься своими делами, и в доме наступала благоговейная тишина. Казалось, его внутреннее, невысказанное, ещё витает, но потом уходит вслед за ним, туда, где его ждут поля и леса окрестностей. Он всё время шёл, бежал от себя, так и не давая себе возможности принять иное решение, возможности поверить в себя и положиться лишь на себя самого. В распорядке всё было предельно ясно: утро, завтрак, прогулка, обед, а вечером он заводил свой автомобиль и ехал за выпивкой. Всегда.

7.

Мама же сглаживала эти углы. Ей так важно было, чтобы всё было хорошо. Иной раз Верочке казалось, что живут они по принципу «худой мир лучше доброй ссоры». Они любили друг друга, воистину любили все, но, отчего-то, совершенно не могли друг с другом никак договориться.

Каждый из них троих хранил внутри какую-то затаённую печаль, будто нечто сокровенное, совершенно особенное, отличавшее одного из них от другого. Будто в претензиях можно было достать это из-за пазухи, развернуть тряпицу и аккуратно достать двумя пальцами, придерживая за краешки, не дыша. Вот оно – моё личное горе, полюбуйтесь! А у меня совершенно другое, вот, погодите, гляньте!.. Ну уж это разве горе? Ха! Вот уж проблема так проблема!.. Так они жонглировали ими между собой.

Вечерами, разбредясь по комнатам, каждый из них, занятый своим делом, выпивал свою дозу вина. После они выходили из комнат, будто начиная знакомиться заново. Верочка и сама до выпивки стала охоча: а что? Вот так раз – и нет никаких проблем, и снова можно улыбаться, и всё решается, и всё легко. Вот она и красива, вот она – талантлива, и вовсе не так уж и одинока! А вы что могли подумать? Теперь у неё есть она сама, по вечерам они встречались, знакомились, радовались своим мечтам, строили планы, хлёсткие, остроумные, дерзкие… Благодаря вину можно было хоть как-то достучаться до этого холодного царства и растопить льдинки памяти, будто застывшей где-то глубоко внутри. С вином открывались глаза и души-оранжереи, цветущие сады, переплетались истории и играла музыка; были признания в любви, была искренность, была семья.

Но на утро это всё пропадало. Живые глаза медленно затягивались, как октябрьские лужицы, тоненькой корочкой льда.

И Верочка дула на них, растапливала ладошками, растирала кулачками, желая добраться, вернуть эту суть, оттаивала их снова и снова, но всё повторялось опять.

8.<...>