Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
От него осталась только легенда. Точнее – пересуды, слухи. Нестор Кукольник – поэт нашумевший, соперничавший с самим Пушкиным, не говоря о Владимире Бенедиктове, приятель лучших из лучших – Карла Брюллова и Михаила Глинки. Песни и романсы, которые написал Глинка на его стихи, бессмертны и памятны всем.
Сын профессора, выдающегося правоведа, Кукольник, по собственному признанию, «увидел свет Божий и Царство Русское из окон здания Санкт-Петербургского университета», ректором которого был его отец. Воспитывался юноша в абсолютно художественной атмосфере: домашний театр, музыкальные вечера, разговоры о живописи и истории – всё это с детства окружало будущего поэта.
Давно отшумели споры о нём, воспитаннике Нежинской гимназии, друге Николая Гоголя, чья популярность во времена Николая I какое-то время превосходила всех русских литераторов. И осталась в истории театра легенда о необыкновенном успехе трагедии в стихах «Рука Всевышнего Отечество спасла», после которой император назначил личным цензором Кукольника шефа жандармов Александра Бенкендорфа, который уже выполнял схожие функции по отношению к Пушкину. Собратья по перу, кстати, в большинстве своём относились к Кукольнику критически. Коробили напыщенные монологи его героев и дух «патриотического фарса», превращавший пьесы Нестора Васильевича в прямолинейные иллюстрации к идеологическим установкам николаевского времени. Вдобавок тот был слишком молод и самоуверен. И всё-таки он нашёл единомышленников – да каких! Дружбу Кукольника с композитором Михаилом Глинкой и художником Карлом Брюлловым называли «союзом трёх искусств». «Наружность Кукольника была замечательно неуклюжа. Он был очень высокого роста, с узкими плечами, и держал голову нагнувши; лицо у него было длинное, узкое, с крупными неправильными чертами; глаза маленькие, с насупленными бровями; уши огромные, тем более бросавшиеся в глаза, что голова была слишком мала по его росту», - писала Авдотья Панаева. А на портрете Брюллова он – романтический красавец. Кто слукавил – художник, мемуаристка или она оба? Мы можем только предполагать.
В 1838 году Кукольник написал одно из лучших русских безрифменных лирических стихотворений.
- Уймитесь, волнения страсти!
- Засни, безнадежное сердце!
- Я плачу, я стражду, —
- Душа истомилась в разлуке.
- Я плачу, я стражду!
- Не выплакать горя в слезах…
- Напрасно надежда
- Мне счастье гадает, —
- Не верю, не верю
- Обетам коварным:
- Разлука уносит любовь…
- Как сон, неотступный и грозный,
- Соперник мне снится счастливый,
- И тайно и злобно
- Кипящая ревность пылает…
- И тайно и злобно
- Оружия ищет рука…
- Минует печальное время,
- Мы снова обнимем друг друга.
- И страстно и жарко
- Забьется воскресшее сердце,
- И страстно и жарко
- С устами сольются уста.
- Напрасно измену
- Мне ревность гадает, —
- Не верю, не верю
- Коварным наветам!
- Я счастлив! Ты снова моя!
- И все улыбнулось в природе;
- Как солнце, душа просияла;
- Блаженство, восторги
- Воскресли в измученном сердце!
- Я счастлив: ты снова моя.
Это стихотворение стало романсом, гениальным по глубине и силе эмоций – «Сомнение». Обыкновенно, рассуждая о нем, мы отдаем должное Глинке и снисходительно говорим о талантах Кукольника, а они в этом произведении достойны друг друга. Иначе не получилось бы и шаляпинского исполнение – он, через годы после смерти авторов, стал третьим в их содружестве, открыв в этом романсе новые глубины… Кукольник написал эти стихи во многом по законам музыки – и получилось гармонично. Кстати, поэт недурно музицировал, даже Глинку не раздражало его игра на фортепьяно.
Всем известен и другой романс Глинки на стихи Кукольника – «Жаворонок»:
- Между небом и землей
- Песня раздается
- Неисходною струей
- Громче, громче льется.
- Не видать певца полей,
- Где поет так громко
- Над подружкою своей
- Жаворонок звонкий
- Ветер песенку несет,
- А кому — не знает.
- Та, к кому она, поймет,
- От кого — узнает.
- Лейся ж, песенка моя,
- Песнь надежды сладкой…
- Кто-то вспомнит про меня
- И вздохнет украдкой.
В доме Глинки жили певчие птицы, и поэт, и композитор учились у них – и в этой песне благодарил их, замечательных лесных музыкантов. И «Жаворонок» - одно из немногих стихотворений Кукольника, которое все эти годы переиздавали – хотя бы в детских хрестоматиях.
Не менее известна и общая песня друзей, которую они посвятили первой русской железной дороге – «Попутная». Здесь – совсем другая стихия. Сталь, дым, скорость… Глинка точно передал ощущение технического чуда: «Дым столбом — кипит, дымится Пароход… Пестрота, разгул, волненье Ожиданье, нетерпенье…» И всё это – в быстром, нарастающем темпе. Сердце готово выпрыгнуть из груди – такая мелодия. Глинка не только погружал нас в миры легенд и сказаний, но и рассказал в музыке о своем времени, о своей эпохе.
Содружество трех творцов принесло нам немало замечательных зарисовок, романсов, стихов... Они творили, кутили, обменивались остротами. Но богемная жизнь оказалась слишком обременительной для Глинки – он не выдержал этого ритма и полюбил уединение. Но мы немного забежали вперед.
В 1833 году Кукольник написал пьесы «Джакобо Санназар» и «Торквато Тассо». Последняя драматическая фантазия о поэте, о его миссии, о его отрешенности от земной суеты. Эта драма стала фантастически популярной. Кукольник был молод – и притягивал молодую публику, самую шумную. Но и некоторые опытные знатоки словесности и поэты высоко оценивали его. Например, Вильгельм Кюхельбекер утверждал, что «Торквато Тассо» -«лучшая трагедия на русском языке, не исключая и «Годунова». Многим он напоминал Шекспира – но с налетом романтизма. Некоторым казалось, что в образе Тассо самолюбивый поэт представил самого себя. А о звучности стиха этой полузабытой пьесы можно судить, например, по такой реплике:
- Идите, Тасс! Больничные законы
- Для вас нарушены. Одежда, пища,
- Прислуга, все для вас не так, как прочим;
- Но этого не можете нарушить.
- Пойдемте! Все уже в саду гуляют.
- Не хорошо, когда придет мой дядя
- И нас застанет.
А на следующий год, в бенефис знаменитого актера Василия Каратыгина, на сцене Александринки поставили патриотическую пьесу (разумеется, в стихах) «Рука Всевышнего Отечество спасла». Первоначально ее сценическая судьба складывалась непросто. Новую драму о преодолении смуты, о Трубецком, Минине и Пожарском ставить побаивались. Выучили актеры, предвидевшие успех. Как считалось, она соответствовала тогдашней государственной идеологии – триаде, которую сформулировал министр просвещения Уваров: «Православие, самодержавие, народность». Кукольнику приписывали экзальтированное восклицание: «Прикажет мне государь быть акушером — сейчас же стану акушером!» Годы спустя Тургенев назовет стиль патриотических пьес Кукольника «ложно-величавым». «проникнутые самоуверенностью, доходившей до самохвальства, посвященные возвеличиванию России во что бы то ни стало, в самой сущности не имели ничего русского: это были какие-то пространные декорации, хлопотливо и небрежно воздвигнутые патриотами, не знавшими своей родины». Но эти рассуждения увидели свет гораздо позже, а в 1834-м казалось, что ради Кукольника будет возрожден институт придворной поэзии. Николай I благосклонно принял «Руку Всевышнего» и даже подарил поэту драгоценный перстень. Готов был приблизить его… Николая Полевого – знаменитого писателя и редактора «Московского телеграфа», — за критику пьесы даже подвергли аресту. Кукольник взлетел высоко!
Он устраивал вечера, на волне славы некоторое время любил находиться в центре внимания. По свидетельству язвительных собратьев по перу, Нестор Васильевич любил приглашать чиновников и офицеров, восторженных поклонников его пьес. Любил, чтобы на него смотрели, как не гения.
Пушкин познакомился с Кукольником в марте 1834 года. В тот вечер он записал в дневнике: «Он, кажется, очень порядочный молодой человек. Не знаю, имеет ли он талант. Я не дочел его «Тасса» и не видел его «Руки» etc. Он хороший музыкант. Вяземский сказал об его игре на фортепияно: Il bredouille en musique, comme en vers (Он лепечет в музыке, как в стихах — франц.). Кукольник пишет «Ляпунова», Хомяков тоже. — Ни тот, ни другой не напишут хорошей трагедии. Барон Розен имеет более таланта». Во многом Пушкин был прав: позерства и громких словес в поэзии Кукольника хватало. Но, думаю, стоит прислушаться и к определению «порядочный человек». Пушкин угадал в Кукольнике одного из подвижников Просвещения, которых всегда было маловато.
Пушкин так и не поверил в дарование Кукольника. Он оставался для него пародией на поэта. Смеялся над его высокопарностью, над его молодым позерством. А популярность Кукольника заставляла Александра Сергеевича говорить о нем язвительно: «Он Нестор именем, а Кукольник делами», «В Кукольнике жар не поэзии, а лихорадки». К счастью, Нестор Васильевич не был злопамятен – и в 1837-м искренне оплакивал Пушкина, которого ценил высоко, хотя надеялся превзойти. Узнав о гибели поэта, он сделал такую запись: «Пушкин умер… Мне бы следовало радоваться, – он был злейший мой враг: сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанес – и за что? Я никогда не подавал ему ни малейшего повода. Я, напротив, избегал его, как избегаю вообще аристократии: а он непрестанно меня преследовал… Но в сию минуту забываю все и, как русский, скорблю душевно об утрате столь замечательного таланта». Интересно, что Кукольник, приметив, что Пушкин не принимает его стихов, счел это аристократическим высокомерием, хотя дело было, конечно, в ином. Его высмеивал и другой аристократ – Михаил Лермонтов, которому не пришлась по душе драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский»:
- В Большом театре я сидел,
- Давали «Скопина»: я слушал и смотрел.
- Когда же занавес при плесках опустился,
- Тогда сказал знакомый мне один:
- «Что, братец! жаль! — Вот умер и Скопин!..
- Ну, право, лучше б не родился».
Правда, после 1937 года 27-летний Кукольник уже не сомневался в том, что стал первым поэтом России.
Нет, он не почивал на лаврах. Нестор Васильевич рефлексировал, раздумывал, где применить талант. После первых успехов несколько разочаровался в театре: «В гордости, едва свойственной моему возрасту, при необыкновенном успехе моего труда я вообразил, что в самом деле могу оживить сколько-нибудь нашу осиротевшую сцену... Вторая пьеса новым успехом еще более убедила меня в ложных предположениях, но, по счастью, третья, лучшая, по моему мнению, наиболее обдуманная, с большею внимательностью обработанная, вполне разрушила очарование».
В 1840 году Кукольник с Глинкой написали цикл романсов «Прощание с Петербургом». Тема этих 12-ти песен – скитания, путешествия. Туда вошли и «Жаворонок», и «Попутная», и «Прощальная песня». Последняя несомненной стала поэтической удачей Кукольника:
- Прощайте, добрые друзья!
- Нас жизнь раскинет врассыпную;
- Всё так, но где бы ни был я,
- Я вспомню вас и затоскую.
- Нигде нет вечно светлых дней,
- Везде тоска, везде истома,
- И жизнь для памяти моей
- Листки истёртого альбома.
Недаром эту песню так любил исполнять Глинка. Это настоящий гимн их тройственному дружескому союзу.
Но вольным сочинителем Кукольник оставался недолго. Женившись, он поступил на службу в военное министерство – чиновником по особым поручениям. Колесил по России, как гоголевский ревизор. Не Хлестаков, а настоящий ревизор. Он занялся экономикой – изучал каменноугольную промышленность, налаживал снабжение армии. К нему снова прислушивался император. Кукольник понимал необходимость строительства новых железных дорог. Жаль только дело развивалось медленно, к его предложениям не прислушивались. Отсутствие магистрали, которая связала бы центральные губернии с Причерноморьем, стало роковой проблемой во время Крымской войны. Но работа со снабженцами убивала вдохновения. В отчаянии Кукольник писал: «Вместо того чтобы писать исторические романы и драмы, учиться и приготовляться к Истории, наконец, пожалуй, и служить по части науки, художеств, просвещения, высших служебных соображений, я отправился считать кули с мукою и смотреть, только смотреть, искусно ли плутают и мошенничают люди! Насмотрелся!»
В 1857 году, выйдя в отставку в 48 лет, Кукольник поселился на берегу Азовского моря, в тихом Таганроге – после бурной столичной кутерьмы. Здесь не обошлось без разочарования в петербургской суматохе, вдобавок после смерти Глинки и Брюллова единомышленников у поэта не осталось. С этого времени он посвятил себя развитию Приазовья. Кукольник стоял у истоков создания первой городской газеты, помогал строительству оперного театра и заботился об учебных заведениях. А строительство железной дороги, которая бы связала Таганрог со столицами, стало его заветной мечтой.
Служитель муз, он не гнушался работой на благо государства. В 1860 году Кукольник составил для правительства «Записку о построении железных дорог в России». Поэт, служитель муз, оказался знатоком техники и социальной политики. Его идеи оказались кричаще актуальными: дело в том, что в это время как раз строились Петербурго-Варшавская и Петербурго-Нижегородская железные дороги. Размах, прежде неслыханный. Кукольник рассуждал, кроме прочего, о том, как избегать растрат и мздоимства. Эта записка не прошла мимо нового императора, знавшего Кукольника и как поэта, и как управленца. При Александре II строительство железных дорог в России активизировалось. В этом есть и заслуга Нестора Васильевича.
Вскоре встал вопрос о возведении стальных магистралей в южных губерниях империи. И тут не обошлось без острых дискуссий. Ростовские чиновники считали, что достаточно протянуть трассу на Дон, а тянуть ветку до Таганрога бессмысленно. Кукольник предложил более масштабный план: построить дорогу от Харькова на Иловайское и Таганрог. Этот проект, по замыслу поэта, должен был помочь разработкам угольных месторождений на Донбассе. Он понимал, что транспортная сеть – основа экономики. Таганрог же – город, который Пётр Великий задумывал со столичным размахом, – могла ожидать судьба безнадёжной периферии. Кукольник понимал, что столь важный порт нельзя отрезать от сети железных дорог. В 1863 году он возглавил городской комитет по строительству железной дороги, которая свяжет Таганрог с Курско-Харьковской веткой и Ростовом. Сохранилось письмо Н. Кукольника видному петербургскому издателю, журналисту и общественному деятелю Андрею Александровичу Краевскому, датированное 1863 годом. В нём Кукольник впервые изложил позицию комитета и, естественно, свою личную относительно строительства южной железной дороги: «Если начнётся дорога из Харькова в Таганрог, то жизнь Таганрога примет совершенно другие фазы. Не потому, что я живу в Таганроге, а потому, что я зело изучил этот край. Скажу решительно, что Таганрог для России важнее Одессы и Риги, но Вам известно, как хромает и как близорука наша администрация. Почему и надо бить и бить на эту дорогу, пока вразумеют».
Интересно, что Харьковское земство было против маршрута дороги на Таганрог. «Харьковское земство, как будто ничего не зная о свершившихся фактах, продолжало отвлекать своё внимание от других земских дел рассуждениями о железной дороге, предлагая изменить линию направления вместо Таганрога на Мариуполь, и <...> чтобы контроль и наблюдение за сооружением были предоставлены земству», – писал Кукольник в статье «Азовская железная дорога», опубликованной в 166-м номере газеты «Голос» за 1866 г.
Кукольник дотошно продумал экономическое обоснование проекта. Но высочайшего одобрения пришлось ждать пять лет. Только в 1868 году император одобрил строительство этой трассы.
После Крымской войны Кукольника всё чаще преследовали тёмные мысли. Он критически оценивал политический курс, который привёл Россию к поражениям, программа реформ Александра II также не вызывала у него восторга. Он сетовал, что в России «есть жители, но нет граждан». Кукольник видел спасение в развитии народного просвещения и железных дорог. В одном из писем поэт пришёл к такому выводу: «Дороги и школы, школы и дороги; а тогда научимся и поедем прямым путём». Грустил ли он, что ему, поэту, приходится заниматься экономикой? Вряд ли. Скорее – считал это одним из своих призваний. Но музу не оставлял. Правда, писать стал иначе – более едко.
В 1860-е литературные дела Кукольника шли скверно. Цензура не пропустила его сатирическую драму «Гоф-юнкер», да и публицистику пропускала неохотно. Бывало, что император Александр II лично запрещал его вещицы. Всё это не добавляло ни здоровья, ни сил. «8 декабря 1868 они сидели с другом семьи, пили чай. Потом Кукольник встал и пошёл в другую комнату переодеваться. Перед этим, как вспоминает его слуга, он выпил бокал шампанского. Переодевшись, он вышел из комнаты и, подойдя к столу, протянул жене коробку шоколадных конфет и тут же сразу упал мёртвый. Через пять минут привели врача (он жил рядом) но Кукольник был мёртв», – писал замечательный таганрогский краевед Александр Николаенко, ставший биографом поэта. Кукольник не дождался плодов своих стараний, не увидел в Таганроге воспетых им паровозов. Но на берегах Азовского моря и в наше время помнят, что автор «Попутной песни» больше других сделал для того, чтобы в этот край пришла спасительная «чугунка».
В последние годы жизни он почти растерял читателей. «Талант Кукольника не так слаб, чтобы ограничиться безделками, доставляющими фельетонную известность, и не так силен, чтобы создать что-нибудь, выходящее за черту посредственности», - наотмашь писал Виссарион Белинский. Его вытеснили из литературы, хотя Кукольник не оставлял мечтаний о триумфальном возвращении… Незадолго до смерти он грустно назвал себя экс-чиновником и экс-писателем.
На его похоронах присутствовал восьмилетний Антон Чехов.
Пожалуй, в истории русской литературы нет примера второго столь резкого забвения поэта, который, при жизни, несколько лет был несомненным любимцем публики. Причем, во времена расцвета русского стихотворчества, в наш Золотой век. А сейчас Кукольника не переиздают. Уже больше ста лет. Правда, его романсы мы по-прежнему слушаем почти ежедневно.