Текст: ГодЛитературы.РФ
7 октября 2023 года боевики палестинского движения ХАМАС напали на юг Израиля. В тот день было убито около 1200 израильтян, еще около 250 человек были взяты в заложники. Год спустя около 100 человек все еще находятся в плену, 117 были освобождены, а остальные погибли.
Эта трагедия с новой силой разожгла арабо-израильский конфликт и вылилась в самые масштабные боевые действия на Ближнем Востоке за последние полвека. Так, после начала ответной военной операции Израиля в секторе Газа, по данным палестинских властей, погибло почти 42 тысячи человек.
Роман Александра Иличевского, лауреата премий "Русский Букер" и "Большая книга", проживающего сейчас в Израиле - про то самое 7 октября. Начинается он с короткой зарисовки о том, как отряд военных, первым прибывший на территорию, подвергшуюся нападению ХАМАС, буквально "рвало" от зверств, учиненных боевиками. Их командир даже на несколько дней ослеп от увиденного, став жертвой "психологической слепоты, когда приходится видеть невыносимое", но герой этой книги - не командир, а бывший москвич Иван Глухов. В ходе этой ужасающей трагедии его разлучили с самым дорогим для него человеком - и теперь Глухов бродит переулками своей памяти и старается что-то предпринять.
Предлагаем для ознакомления фрагмент книги.
"7 октября". Александр Иличевский.
М. : Альпина нон-фикшн, 2025. — 168 с.
Впервые он увидел ее в общаге — в коридоре она восседала в позе лотоса перед приоткрытой дверью в комнату, из которой доносились завывания Роберта Планта: Led Zeppelin уже тогда были главной рок-группой жизни. На Ирине был красный спортивный костюм Adidas — недостижимый для смертных предмет моды его юности. Он подсел к ней и попросил прикурить. Он и сейчас помнит сладковатый привкус крепчайших Ligeros без фильтра, бумага которых делалась из сахарного тростника. Вскоре он увидел ее в факультетском клубе на дискотеке. Пьяная от счастья и шампанского, которое студенты пили по темным закуткам перед танцполом, она одиноко танцевала под Atom Heart Mother с лившимся шарфом в руках, подобно Айседоре Дункан — любительские движения тела, выражающие не то душу, не то пустое и неизъяснимое. Потом они отправились на ранней электричке в Москву и целый день гуляли по городу, к вечеру вернулись пешком в Долгопрудный. Это была большая прогулка, во время которой он не понял ничего, кроме того, что существует счастье жизни в весенней столице, где бульвары уже были усыпаны клейкой шелухой тополиных почек. Но что он помнит еще — первое впечатление тогда так и не сформировалось, и это было странно: вот Ирина курит на корточках, прищурив карие глаза (с пятнышком в левом) под челкой, вот они босиком бегут под ливнем по Сиреневому бульвару, вот она кладет голову ему на плечо в электричке и он замирает от важности момента и… непонимания, потому что это — не белая богиня. Такой загадочной, но скудной она для него и осталась, непроницаемой, как душа Айседоры Дункан. И смириться с тем, что имя его ситуации — «нелюбовь», ему пришлось только недавно.
А что такое любовь к детям? Животное чувство, смешанное с невротической досадой?
Вдруг Иван вспомнил, что Шерлоку недолго осталось. Года два — едва-едва. Но собачка прожила отличную жизнь. Он купил пса незадолго до отъезда в Израиль. Сделка состоялась под Ногинском, у заводчицы Натальи Петякиной. «Петякинские лабры» — хорошее название для псарни. Помнил, каким глупым был в первый год щенок. Сгрыз в доме все, до чего смог дотянуться. Кажется, рынок бытовой техники, сожранной лабрадорами, в одной только Америке превышает два миллиарда долларов. По лестнице его нельзя было спускать на поводке, поскольку сызмала слабые суставы — такая порода, — и Иван таскал его на руках. Пошли как-то по грибы в Мозжинке, так на обратном пути Шерлок настолько устал, что залез в ручей по уши и сидел там — отмокал, неженка. И снова Глухов вынужден был нести его на руках до дома. Но ничего, подрос и стал пловцом: неустанно гонял в озеро-реку-море за брошенной палкой или на треть наполненной пластиковой бутылкой.
Из детства Артемки он помнил четыре эпизода. То, как не уследил, как прозевал, когда сынок побежал по лужайке, споткнулся и стукнулся лбом о бетонную дорожку. Как отчаянно мчался по проселочному бездорожью в аптеку перед закрытием, потому что у ребенка поднялась температура. Как Артемка учился плавать и никак не мог пересилить себя и нырнуть, а тренерша макала его, макала, и как до слез было его жалко. Как он привел его в детсад — еще пустой, детей еще не доставили, — раздел, отвел в комнату для игр, а Артемка тихонько подошел к окну, взялся снизу за подоконник и стал с тоской смотреть на голые деревья, на ворон, в свете утренних сумерек кружащихся над ними.
В Москве они жили на Пресне, в купеческо-мещанском районе Малой Грузинской и Столярного переулка, рядом со Щукинским особняком, где в начале ХХ века во время визита в Москву бывал Анри Матисс. Многое Глухов на Пресне сумел, но главное — успел полюбить: лавки, сугробы, кафе, дворовые тропинки, магазины. Он ходил в гастроном «Мяснов» за венскими сосисками, в то время как Ирина из-за своего веганства питалась отдельно. Да и жили они словно рыба с собакой, по-вегански — такая разность темпераментов. К тому же Ирина мерзла при любой погоде, а Глухов изнемогал от малейшей оттепели. И тем хуже для него оказалась акклиматизация в Израиле, в Гуш-Дане, знаменитом своей влажной морской жарой: жизнь в нем возможна только вблизи кондиционера, который на Ближнем Востоке стал заменой семейного очага для бедняков. Но человек не блоха — ко всему привыкнет. Вот и Иван обучился летать на велосипеде по Тель-Авиву во влажных сумерках, выход из-под кондиционера в каковые, скажем на балкон покурить, равносилен был падению зассанного щенками матраса на голову: Шерлок в Рамат-Гане не пропустил ни одного бетонного угла — не миновали эти углы и другие собаки, обитавшие в городе чуть не в каждой квартире. Глухов научился терпеть во время пробежки по парку Яркон к морю и покрываться литрами пота. Еще и хозяин квартиры оказался незабываем, его звали Илан. Этот человек из Марокко регулярно повышал цену за съем и выкручивал Ивану руки, когда тот съезжал. Илан заставил его сделать ремонт, взял за каждую перегоревшую лампочку по сто шекелей и остался в памяти Глухова мучителем, ответственным за формулировку: «Лендлорд в Израиле страшнее, чем жизнь». В остальном квартира и житье в ней были прекрасны: соседство виллы английского посла придавало шарм местности, а когда Глухов выгуливал в ночи Шерлока, то, проходя у посольской калитки мимо подсвеченного герба Великобритании размером с щит Ахилла, невольно расправлял плечи — если бы он не был тем, кем являлся, то непременно был бы англичанином, потому что, будучи англичанином, легко быть немного сумасшедшим.
Конечно, Глухов скучал по Москве, вспоминал Пресню — баснословный все-таки район: когда-то бывшие мещанские огороды, зады Белорусского — выхода в Европу, главного военного вокзала страны, мест а стоянки цыганских таборов, мест а первого столичного зверинца, злачных притонов и водяных мельниц, красильных производств и портомоен, места баррикад и адреса «Облака в штанах» — Иван прожил в этой местности пятнадцать лет, и чего там только с ним не приключалось.
Жил он в Столярном переулке. Его пес, нынче завсегдатай Иудейской пустыни и Голанских высот, на Пресне обрел свой щенячий дом. Первой дрессуре его и Ивана обучил сосед по этажу Серега, купивший однокомнатную квартиру в столице, прибыв из лесов Белоруссии. Заработал он на нее поставками меда и картошки.
Мать Сереги — мужеподобная, коротко стриженная, вечно в джинсах — была сильно пьющей. Имелся у нее друг, с которым они частенько прикладывались к бутылке в конце дня, после работы на Ваганьковском рынке. Коренастый усатый мужик, имени которого за годы Ивану не суждено было узнать, он ладил с Серегой, но смертельно ругался с его матерью. Орали они на весь подъезд, однако до мордобоя не доходило.
Заядлый рыбак и охотник, Серега внушал уважение своими уловами, с которыми возвращался с подмосковных водохранилищ, и знанием собачьей жизни. Шерлока он любил как своего, всегда готов был приласкать и научить полезному.
Однажды Глухов заметил, как мать Сереги — Марья — вдруг переменилась. Она протрезвела и ходила теперь какой-то посветлевшей. Марья словно бы вспомнила, что женщина: стала носить платье, причесываться. Нелепые голубенькие сухоцветы появлялись то в ее коротких волосах, то приколотыми на платье. И все казалось, когда Иван здоровался с ней, что она хочет что-то сказать. Она кротко улыбалась про себя.
Как вдруг Серега поделился: «Мать ходила по врачам. Сказали, жить ей — месяц-другой».
Иван не поверил. Эта рослая грубая, крикливая женщина, казалось, не способна была умереть.
Порой Глухов задумывался, что же она ему сказала бы, если б смогла? Что умирает? Что смерть облагораживает при своем приближении?
Марья умерла, друг ее куда-то делся, и Серега стал жить один.
Перед отъездом Глухова он купил щенка русского спаниеля и назвал его Макаром. Шерлок теперь иногда гуляет по пустыне, Макар носится по лесам и Пресне.
А Иван все чаще задумывается о том, что звезды понятнее, чем самые простые сухоцветы жизни.
