Текст: Ольга Лапенкова
Писательство — дело непростое: садясь за стол, никогда не знаешь, что из этого получится. Не только начинающим, но и вполне опытным авторам иногда приходит в голову шедевральная, на их взгляд, задумка. Окрылённые, они хватаются за перо… и спустя несколько десятков страниц обнаруживают, что там, где им представлялся оазис, оказалась безжизненная пустыня. И не потому что им не хватило мастерства, чтобы справиться с замыслом, а потому что сама идея на поверку оказалась не очень.
Мы уже писали о том, как милейший роман «Княгиня Лиговская», чуть не вышедший из-под пера М. Ю. Лермонтова, превратился в желчного «Героя нашего времени». Писали и о том, как из «Капитанской дочки» А. С. Пушкина исчез приличный клок, посвящённый Швабрину, а из «Евгения Онегина» — несостоявшемуся побегу Татьяны Лариной с неугодным возлюбленным. Однако Лев Николаевич Толстой, думается, только посмеялся бы над злоключениями коллег из Золотого века. Потому что он по-новому подходил к «Войне и миру» более десяти раз. И не успокоился даже после того, как произведение было напечатано.
«Декабристы»
Не все нынешние школьники осведомлены, кто такие декабристы. А тем более — сколько их было, откуда они взялись и что с ними стало. Но во времена Льва Николаевича фамилии Рылеева, Бестужева-Рюмина, Каховского, Пестеля и Мурьвьёва-Апостола знали все от мала до велика. Этих пятерых декабристов — как предводителей и идеологов восстания — в начале 1826 года, после попытки государственного переворота, приговорили к смертной казни. Но оставалось ещё больше сотни других, которые были отправлены в Сибирь.
Несмотря на то что декабристы действовали, само собой, незаконными методами (как и любые бунтовщики во все времена и эпохи), в народной памяти они остались не как преступники, а как, напротив, мученики царского режима. Ведь они боролись за равенство всех сословий, отмену крепостного права, введение конституции, справедливый суд и другие очень правильные вещи.
Декабристами становились преимущественно военные, многие из которых прославились как герои Отечественной войны 1812 года. После победы над Наполеоном у них было всё, о чём только можно мечтать: прекрасное положение в обществе, титул, богатство, множество подданных. Так что на Сенатскую площадь они вышли в борьбе не за свои привилегии, а за права всех обездоленных. Хотя казалось бы — можно было спокойно сидеть дома, не рискуя собой. И не отстаивать интересы угнетённых крестьян, а, наоборот, жить на всём готовом, пользуясь результатами их труда...
Николай I, сославший декабристов на каторгу в Сибирь, осудил их на так называемое «вечное поселение». Вернуться домой — а большинство декабристов жило в Петербурге — они не могли. Однако Александр II, который взошёл на престол через 30 лет после вынесения приговора, объявил амнистию. И бесстрашные бунтовщики (некоторые — со своими жёнами, отважившимися разделить с ними тяготы заключения) наконец-то потянулись в родные края.
Именно об этом и хотел написать Лев Николаевич Толстой. В 1860 году он начал роман, который так и назывался — «Декабристы». Главным героем его должен был стать некто Пётр Иванович Лабазов, подозрительно похожий на Пьера Безухова, вот только в «Декабристах...» ему было прилично уже за пятьдесят. Сам Лев Николаевич обрисовывал персонажа так:
«Декабрист мой должен быть энтузиаст, мистик, христианин, возвращающийся в 56-м году в Россию с женой, сыном и дочерью и примеряющий свой строгий и несколько идеальный взгляд к новой России».
Как и Пьер в начале «Войны и мира», Лабазов пользовался неоднозначной репутацией. Но если Безухов провинился перед «приличным» обществом, устраивая вызывающие кутежи, то Лабазов вызывал у некоторых светских львов вполне понятные опасения. Каким-то он окажется, этот своенравный человек? Ведь вряд ли, отбывая срок в Сибири, он отказался от своих воззрений?
Вопреки ожиданиям читателей, Лабазов представал не столько грубым несгибаемым революционером, сколько тем же привыкшим к всеобщему вниманию барином — любителем и на других посмотреть, и себя показать. И за тридцать лет каторги он умудрился не растерять любви к лоску, хороших манер и даже французского выговора:
«Как бы мне ни хотелось представить моим читателям декабрьского героя выше всех слабостей, ради истины должен признаться, что Пётр Иваныч особенно тщательно брился, чесался и смотрелся в зеркало. Платьем, которое было сшито не слишком хорошо в Сибири, он был недоволен и раза два то расстегнул, то застегнул сюртучок. Наталья же Николаевна пошла в гостиную, шумя чёрным муаровым платьем с такими рукавчиками и лентами на чепце, что хотя все это было не по самой последней моде, но так придумано, что не только не было ridicule [смешно], но, напротив, distingué [изящно]. <...> Соня тоже была так пристроена, что хотя всё было на два года сзади моды, но ни в чём упрекнуть нельзя было. На матери темно и просто, на дочери светло и весело. Серёжа только проснулся, и они одни поехали к обедне».
Также в тексте упоминалось, что сын Петра Ивановича «так хорош, любезен, образован, как будто вырос в Париже». А вернувшись в Москву и бессовестно проспав церковную службу, он первым делом отправился покупать себе одежду и единым махом просадил 250 рублей (для сравнения: Акакий Акакиевич из «Шинели» за год зарабатывал 300 рублей).
Однако дальше нескольких десятков страниц дело не пошло. Толстой понял, что писать о последствиях восстания декабристов, не рассказав о нём самом, было бы странно. И «открутил» повествование на сорок с лишним лет назад.
«Три поры»
Немножко погоревав о том, что столько страниц было написано зря, Толстой принялся за работу с новым усердием. В новой версии романа о декабристах — в черновиках она сохранилась под названием «Три поры» — должен был фигурировать ещё один герой: Андрей Болконский.
Правда, Толстой никак не мог решить, каким он предстанет. Поначалу автор намеревался создать образ довольно-таки безответственного молодого человека, не отличающегося особым почтением к отцу. В примечаниях к полному собранию сочинений Л. Н. Толстого читаем:
«Заглавие „Три поры“ и подзаголовок: „Часть 1-я. 1812 год“ раскрывают замысел того времени, неразрывно ещё связанный с романом о декабристе. По этому замыслу, первая часть, то есть „первая пора“ из трёх, посвящена „молодости главного героя“; следующие две „поры“ — 1825 г., год декабрьского восстания, и 1856 г., год возвращения декабристов из ссылки — должны были, очевидно, составить следующие части.
Первой главе дано заглавие: «Генерал-аншеф». Набросок начинается с рассказа о старом князе Волхонском: приведены краткие биографические сведения, описаны его привычки, образ жизни в Лысых Горах. <...>. Сын старого князя ещё не фигурирует. <...>
Отрывок о семье старого князя переделывался несколько раз. Первоначально <...> о сыне никаких упоминаний нет. Этот набросок тут же зачёркивается и пишется новый <...>: „Князь жил один с дочерью и француженкой m-lle Silienne <...>. Сын князя, ещё бывши 19 лет от рода, ослушался отца, выйдя из университета и поступив в гусары. И с тех пор князь сказал, что у него нет сына. Никто не смел упоминать про него. <...>“. Этот текст также не удовлетворил писателя; он начал создавать новую ситуацию в отношении сына: „...сын этот женился бог знает на ком, <...> и молодая княгиня, оставленная им без средств в Москве, <...> была привезена в Лысые Горы и жила во флигеле. Она была на сносях“. Не докончив и этого варианта, Толстой зачеркнул его, заменив другим: „...сын этот женился бог знает на ком, как говорил князь, и отец его знать не хотел, хотя теперь перед кампанией [войной 1805 года. — Прим. О. Л.] он позволил привезти к себе жену, чтобы не бросить её на улице, и самому приехать проститься“. Так, в процессе работы над первым вариантом начала романа, постепенно подготавливалось в сюжете место будущего князя Андрея».
Однако и теперь Толстой чувствовал: что-то не то. И всё сильнее убеждался, что начало действия должно располагаться ещё раньше. В идеале — в 1805 году.
Впоследствии Лев Николаевич сформулировал это так:
«Мне совестно было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама. <…> Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений. Итак, от 1856 года возвратившись к 1805 году, я с этого времени намерен провести уже не одного, а многих моих героинь и героев через исторические события 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 года».
«Всё хорошо, что хорошо кончается»
Поскольку «пор» в ещё одной версии романа получалось больше трёх, название тоже пришлось менять. Снова хорошенько подумав, Лев Николаевич остановился на небезызвестной русской пословице. Если бы финальной стала эта версия, то она полностью оправдывала своё название: в ней и у Андрея Болконского, и даже у Пети Ростова всё закончилось благополучно. А Наташа после несостоявшегося побега с бесчестным Анатолем нашла успокоение не в обществе Пьера, а в церкви. Раскаявшись в измене Андрею, она серьёзно (а не формально, как многие дворяне того времени) подошла к поездке в храм, исповедовалась, причастилась и с тех пор стала благочестивой христианкой, хотя «уже никогда к ней не возвращалась прежняя живость и весёлость».
Работа над этой версией шла бодро, и Лев Николаевич был уверен в успехе замысла. Но недолго. В какой-то момент он опять махнул рукой и решил: «Всё не так! Надо переделывать!»
Что в этот момент подумала жена классика Софья Андреевна Толстая, которая всё это переписывала, представить нетрудно.
«1805 год»
Убив парочку полюбившихся персонажей и решив, что Наташе всё-таки негоже становиться истовой христианкой, Лев Николаевич наконец-то написал ту версию, которую мы знаем. Сначала он опубликовал её в журнале «Русский вестник» по частям, под заголовком «1805 год». А потом, в 1867-м, издал отдельной книгой — и кстати, не в четырёх, а в шести томах.
Читатель вряд ли удивится, узнав, что и этого ему показалось мало. Всего через шесть лет, в 1873-м, вышло ещё одно переиздание романа. Там, в частности, не осталось ни одного французского диалога. Вот бы обрадовались нынешние школьники, если бы «канонической» признали именно эту редакцию! Но нет.
Вышло так, что в наши дни «Войну и мир» печатают по второму изданию. А от третьего сохранилась только «разбивка» на четыре тома вместо шести.
Вишенка на торте
Когда Толстой закончил работу над третьей (а по-хорошему, пятнадцатой или даже семнадцатой) версией «Войны и мира», ему было 45 лет. А прожил он целых 82 года. Как думаете, как он впоследствии относился к своей титанической работе?
Если вы думаете, что Лев Николаевич ею гордился, то вы сильно ошибаетесь. Ещё на этапе финальной переделки, в 1871 году, Толстой написал А. А. Фету: «Как я счастлив, <...> что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану!»
Да и спустя долгие годы, в 1909 году, он не упускал возможности кинуть камень в собственное творение. Когда один из преданных читателей стал рассыпаться в комплиментах, благодаря его за «Анну Каренину» и «Войну и мир», Толстой оборвал его, сказав: «Это всё равно, что к Эдисону [учёный, который изобрёл телефон и лампу накаливания. — Прим. О. Л.] кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“».
Надеемся, Софья Андреевна этого не слышала.
Использованные источники: Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений (с комментариями).
