Интервью: Михаил Визель
В феврале прошлого 2024 года, который в России был объявлен для Пушкина юбилейным, в независимом миланском издательстве La vita felice вышла необычная двуязычная книга, собравшая под одной обложкой "Египетские ночи" и все незаконченные прозаические фрагменты Пушкина, включая начало "Повести из римской жизни", а также несколько стихотворений, разрабатывающих ту же тему оскудения старого дворянства и необходимости жить литературным заработком.
Нельзя сказать, чтобы такой выбор был совсем уж неожиданным для издательства, чье название значит буквально "Счастливая жизнь" и которое, видимо, имеет счастливую возможность издавать далеко не самые очевидные произведения — например, мало кому известную и в России юношескую повесть Лескова "Старые годы в селе Плодомасове"; но все-таки выбор именно этих произведений вызывает любопытство. Которое мы имели возможность удовлетворить, обратившись непосредственно к переводчику и вдохновителю этой книги Марчелло Фанфони (Marcello Fanfoni). Который вообще-то ничуть не славист и, по его уверениям, до 2016 года, то есть уже перевалив на пятый десяток, вообще не интересовался русским языком, а интересовался, в частности, Джойсом, о котором выпустил пару книг нон-фикшн ("Дублин Улисса", "Джойс в кинематографе"), а также писал мистические романы и даже детские детективы.
Синьор Фанфони оперативно ответил на наши вопросы. И из его ответов становится видно, что "Онегин" в Италию попадает не только в виде оперных постановок, вызывающих порой недоумение (как недавно — у обозревателя "Российской газеты" Юрия Грымова), но способен впечатлить в своем натуральном, так сказать, виде.
Вы — автор книг нон-фикшн о Джойсе, мистических романов и даже детских детективов; что и когда привело вас к русской литературе и, в частности, к Пушкину? Как вы учили язык?
Марчелло Фанфони: Любовь и искусство — это для меня всё; и моя история с Пушкиным — тому подтверждение. В сентябре 2016 года я познакомился с женщиной по имени Наташа. На тот момент я совершенно не знал русского языка, но мне хотелось чем-то поразить ее. Тогда я обнаружил стихотворение Пушкина «К Наташе», написанное, кстати, еще в Лицее, в пятнадцать лет. Я выучил это стихотворение наизусть, по-русски, не зная языка, ставя произношение с помощью роликов YouTube. И вот я представился Наташе, прочитав стихотворение и очень удивив ее. Но что же произошло дальше? С Наташей всё быстро закончилось, а я тем временем безумно влюбился... в Пушкина!
Музыка всегда была моей большой страстью, с самого детства, а в стихах Пушкина я находил музыку, одну из самых прекрасных, когда-либо написанных. Поэтому я начал изучать русский язык самостоятельно, помогая себе только учебниками издательства ASSiMil и параллельно читая Пушкина, медленно-медленно, прямо в оригинале. Я перечитал «Евгения Онегина» бесчисленное количество раз, так что он стал для меня почти личным дневником: читая и перечитывая его в разные периоды моей жизни, я неизбежно связывал множество строк и строф с определенными людьми и ситуациями, имевшими место в тот или иной момент.
Во всем западном искусстве есть только одно имя, которое я бы сравнил с именем Пушкина, — это Вольфганг Амадей Моцарт. Помимо некоторых внешних, биографических сходств — оба были вундеркиндами, оба состояли в масонах, оба страстно влюблялись в женщин, оба умерли преждевременно при нелепых и трагических обстоятельствах, почти в одном и том же возрасте — и Моцарт, и Пушкин выражают один и тот же олимпийский идеал красоты, через который буря страстей проносится с невыразимым ритмом и мерой. И ни у одного другого художника мы не найдем такого понимания «кьяроскуро», светотени, такого уникального умения создавать атмосферу, чувства, смутные воспоминания, перетекающие друг в друга. Это неповторимое сочетание нежности, ностальгии, счастья, подавленности, спокойствия, боли, мечтаний, любви, очарования, разочарования, иронии, чувственности и эротизма присуще как Моцарту, так и Пушкину.
Встреча с Пушкиным буквально изменила мою жизнь — так же, как встреча с Моцартом изменила меня в десять лет. С тех пор я живу погружённым в русский язык и литературу.
«Египетские ночи» Пушкина — это ваш дебют как переводчика и редактора-составителя? Почему вы выбрали именно эти произведения для своего дебюта?
Марчелло Фанфони: Да, «Египетские ночи» — мой дебют как переводчика и редактора. Я выбрал этот незаконченный рассказ всего на несколько страниц потому, что считаю его абсолютным шедевром. В этом я нахожусь в хорошей компании: великий Достоевский считал этот короткий отрывок ни больше ни меньше как вершиной русской литературы.
Таков случай «Египетских ночей», которые обрываются в тот момент, когда Клеопатра потрясена видом юноши, охваченного любовным экстазом и готового к смерти. Как поступит Клеопатра? Подавит ли она своё чувство сострадания и, блюдя обещание, позволит, чтобы утром топор палача опустился на голову юноши? Или спасёт его? Мы этого не знаем, и эта неопределённость ужасно захватывает. Она полностью соответствует поэтике Пушкина, а финал, оставленный в medias res (на середине действия), может быть соблазнительным, неотразимым литературным приёмом. Подобное уже случалось в мастерском завершении «Евгения Онегина», где Пушкин внезапно оставляет своего героя «в трудный для него момент»: проникнув в дом Татьяны, Онегин получает её отказ и остаётся в одиночестве. В этот момент звон шпор возвещает о прибытии её мужа.
Итальянскому читателю я хотел предложить нечто практически новое. До февраля 2024 года «Египетские ночи» не были доступны на рынке: их можно было найти только в старых томах полного собрания сочинений Пушкина у букинистов.
Будучи прежде всего поэтом — с присущими этому всеми сложностями перевода — Пушкин, к сожалению, не так известен и любим в Италии, как Толстой и Достоевский, которые являются чистыми прозаиками. Однако именно с Пушкина начинается чудо русской прозы — это неповторимое сочетание ясного, плавного, кристально чистого стиля и глубины мысли. Толстой, перечитав в очередной раз «Повести Белкина» (1830), которые по праву можно считать основой русской прозы, воскликнул: «Вот так надобно писать!»
Этим изданием я хотел внести свой вклад в то, чтобы Пушкин стал более близким итальянской аудитории.
Почему к прозаическим произведениям Пушкина, считающимися незавершёнными, были добавлены полностью законченные стихотворные работы?
Марчелло Фанфони: Полностью законченные стихотворные произведения являются, можно сказать, частью комментария к «Египетским ночам» и другим незавершённым фрагментам. Я хотел собрать все произведения Пушкина, которые напрямую связаны с темами, затронутыми в этих рассказах, чтобы одно произведение могло комментировать и объяснять другое, и наоборот. Например, элегия «Клеопатра» (1824), которая практически без изменений вошла в импровизацию итальянского поэта, а также «Разговор книгопродавца с поэтом», «Поэт и толпа» и «Пророк» — все эти стихотворения исследуют отношения между художником и публикой. Эта тема является ключевой также в «Египетских ночах», где проституирование Клеопатры — помимо его соблазнительности и экзотичности в прямом смысле — становится метафорой отношений между поэтом и публикой, между вдохновением и превращением этого вдохновения в предмет торговли. Эта дилемма блестяще разрешена в финале «Разговора книгопродавца с поэтом», когда первый ставит точку в споре: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать».
«Моя родословная» включена потому, что развивает ту же тему, которую мы находим в третьей главке «Гости съезжались на дачу…», а именно полемику о новой знати — выскочках, придворных льстецах, всей этой толпе «пирожников, денщиков, певчих и дьячков». Она противопоставляется древнему русскому дворянствy, к которому принадлежал и Пушкин, и которое «упало в неизвестность и составило род третьего состояния». «Наша благородная чернь, к которой и я принадлежу, — пишет там Пушкин устами своего героя, — считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха».
Этот вопрос может показаться техническим, но, мне кажется, он интересен не только переводчикам. Во времена Пушкина в Европе действительно существовала мода на поэтов-импровизаторов, которые сочиняли стихи на глазах у публики. В частности, Пушкин, возможно, имел в виду итальянца Томмазо Сгриччи, который поражал европейскую публику умением создавать длинные рифмованные поэмы «на лету», почти как современные нейронные сети. Однако в вашем «обратном переводе» (потому что, как мы помним, подразумевается, что импровизатор декламирует по-итальянски) рифма исчезла; я понимаю, что такова современная практика поэтического перевода, но ведь при этом пропадает и тот эффект, который так поражает Чарского, а вместе с ним и читателей. Вы размышляли об этом аспекте? Советовались со своими издателями?
Марчелло Фанфони: Нет, издателю я предложил к публикации уже готовую работу, и тот её принял. Что касается рифмы, я всегда буду избегать попыток воссоздать её в переводе, поскольку стремление сохранить рифму сообщает переводу другой приоритет, можно даже сказать — противоречащий его основной задаче. Стремясь сохранить рифму, переводчик неизбежно идет на чрезмерные вольности. Например, «Евгений Онегин», опубликованный издательством Rizzoli в переводе Этторе Ло Гатто — образцовый, в то время как издание Mondadori, в рифмованном переводе Джузеппе Гини, для меня просто ужасно. Я считаю, что если читатель хочет в полной мере насладиться поэтическим произведением, он должен просто выучить язык, на котором оно было написано. Ведь смысл перевода — как можно лучше передать смысл и красоту, мысль, и семантический и лексический мир автора. Если перевод — это равновесие, хрупкое и тонкое, между буквой оригинала и красотой передачи на другом языке, то перевод в рифму слишком сильно отклоняется как от буквы, так и от красоты, если только, говоря о красоте, переводчик сам не является гениальным поэтом, равным переводимому поэту.
И, наконец, неизбежный вопрос о творческих планах. Намерены ли вы продолжать путь переводчика русской литературы? Если да, то с какими авторами и произведениями?
Марчелло Фанфони: Да, я очень хотел бы продолжить! Было бы замечательно опубликовать сборник стихов Пушкина в моем переводе и с моими комментариями! Также мне хотелось бы опубликовать «Демона» Лермонтова, «Горе от ума» Грибоедова. Конечно, у меня есть несколько проектов: один уже начат и снова связан с Пушкиным, и снова касается произведения, которое трудно найти в Италии. Но об этом я предпочитаю ревностно молчать!
