Проект «Черновики»: как Раскольников не попал на исповедь, а Лизавета — на стол патологоанатома

Текст: Ольга Лапенкова

Чтобы доказать, насколько подобное представление далеко от истины, мы разобрали уже множество историй создания классических произведений — и обнаружили, что подчас авторам приходилось несколько раз переписывать свой труд чуть ли не с нуля, прежде чем получалась «конфетка». А если к авторским метаниям добавлялись требования цензуры, то работа затягивалась на годы и даже десятилетия. Это, в частности, произошло со следующими произведениями:

•комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума», которая была собрана по кусочкам и полностью опубликована лишь после смерти создателя;

•роман А. С. Пушкина «Капитанская дочка», написанный на слишком острую тему;

•поэма Н. В. Гоголя «Мёртвые души», в целом принятая благосклонно, — но цензоры ужасно прикопались к вставному эпизоду «Повесть о капитане Копейкине».

Однако Достоевскому было, пожалуй, труднее, чем всем этим авторам вместе взятым. Попавший, как и Пушкин, на заре своей творческой деятельности в ссылку (причём не в тёплый Крым, а в Сибирь, где ему пришлось соседствовать с всамделишными зэками), Фёдор Михайлович потом «бодался» не только с цензурой, но и с издателями. Ведь в отличие от многих авторов, происходивших из пышных дворянских семей, Достоевский не имел дополнительных источников дохода — и жил только на гонорары.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Именно отказу нескольких издателей мы обязаны тем, что роман «Преступление и наказание» получился именно таким, каким мы его знаем. И, возможно, любим: это уже нужно спрашивать у школьников.

Первая половина задумки

Попав на каторгу как член кружка вольнодумцев, Достоевский провёл целых четыре года по соседству с убийцами, ворами-рецидивистами, насильниками и прочими, мягко говоря, малоприятными личностями. Надо ли говорить, что Фёдора Михайловича, который, по их мнению, попал в ссылку «по глупости», каторжане не любили.

Но Достоевский этого от них и не ждал. Зато он попытался извлечь из сложившихся обстоятельств хоть какую-то выгоду. И, наблюдая за преступниками и изучая их психологию, задумал роман-исповедь, который собирался написать от лица убийцы. Вернувшись в 1854 году из Сибири, он «покрутил» замысел в голове ещё два года, а затем начал рассказывать о нём друзьям и близким. Так, он написал А. Н. Майкову:

«Не могу Вам выразить, сколько я мук терпел оттого, что не мог в каторге писать. А, между прочим, внутренняя работа кипела. Кое-что выходило хорошо; я это чувствовал. Я создал там в голове большую окончательную мою повесть. Я боялся, чтобы 1-я любовь к моему созданию не простыла, когда минут годы и когда настал бы час исполнения, — любовь, без которой и писать нельзя.

Но я ошибся; характер, созданный мною и который есть основание всей повести, потребовал нескольких лет развития, и я уверен, я бы испортил всё, если б принялся сгоряча неприготовленный. Но, выйдя из каторги, хотя всё было готово, я не писал. <...> Я работал; но я отложил мое главное произведение в сторону. Нужно более спокойствия духа».

Достоевский рассказывал о будущей «окончательной повести» и брату, и возлюбленной, так и не ставшей ему женой, — А. П. Сусловой, которая как-то записала в дневнике, что Фёдор Михайлович делился с ней задумкой работы о «наполеонах». Однако окончательное «спокойствие духа» к писателю пришло ещё через десять с небольшим лет: работу над романом Ф. М. Достоевский начал летом 1865-го. А перед этим случился неприятный инцидент.

Вторая половина задумки

Инцидент заключался в том, что Достоевский, практически всю жизнь выплачивавший огромные долги (и в основном за брата), не смог «подоткнуть» ни в один из тогдашних литературных журналов свой новый роман.

Роман этот существовал, правда, только в виде краткого содержания — но в те времена это была нормальная практика. Писатель приходил к издателю с синопсисом, а издатель читал и выносил вердикт: опубликует он будущее произведение в своём журнале или нет. Если ответ был положительный, то автору выдавали аванс, а когда произведение появлялось на страницах журнала, писатель получал основную часть гонорара.

Итак, 8 июня 1865 г. Достоевский писал А. А. Краевскому — редактору журнала «Отечественные записки»:

«Роман мой называется “Пьяненькие” и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч.».

В черновиках Фёдора Михайловича сохранились кое-какие наброски, вокруг которых, очевидно, и должен был вертеться основной конфликт. Достоевский, в частности, набросал вот такой диалог безымянных собеседников:

"— Оттого мы пьём, что дела нет.

— Врёшь ты, — оттого, что нравственности нет.

— Да и нравственности нет оттого — дела долго (150 лет) не было.

<...>

— Отчего у нас заблуждаются?

— Потому что дела не знают.

— Позвольте вас спросить, откуда мы узнаем дело?»

<...>

— Ты немногим задайся, братец, и лучше немного, да хорошо сделай.

— Нельзя русскому человеку задаваться немногим. Это немецкая работа. Русский человек лучше сделает много, да нехорошо".

Доставить роман в редакцию Достоевский обещал в начале октября, то есть на столь масштабный труд он планировал потратить четыре месяца. Звучит идеалистически, но Фёдор Михайлович — ввиду печальных финансовых обстоятельств — научился работать очень, очень быстро. (И. А. Гончаров, двенадцать лет писавший «Обломова», наверняка завидовал.)

Однако Краевского замысел романа не заинтересовал. Не выдал аванса и В. Ф. Корш — редактор журнала «Санкт-Петербургские ведомости». И Достоевский понял, что нужно реализовывать другие задумки. И наконец-то уселся за свою «окончательную повесть» — куда, впрочем, утащил из невостребованной задумки и пропойцу Мармеладова, и его несчастную семью.

Попытка не пытка

Работа над «Преступлением и наказанием» велась в три этапа — и заняла намного больше, чем четыре месяца.

На первом этапе, в июле-августе 1865 г., Фёдор Михайлович работал над кратким содержанием будущей работы — и предполагал, что роман, написанный от первого лица, будет представлять собой некую исповедь, правда, не в религиозном, а в более широком смысле. Однако вскоре Достоевский понял, что форма исповеди имеет значительное «неудобство». Ведь при таком построении работы не получилось «высветить» те уголки, в которых Раскольников не бывал, — тогда как там тоже происходила масса интересного и нравоучительного. «Исповедью в иных пунктах будет не целомудренно и трудно себе представить, для чего написано», — так сформулировал своё затруднение Фёдор Михайлович.

Но как же тогда построить роман? Вскоре Достоевский пришёл к выводу, что нужен «рассказ от имени автора, как бы невидимого, но всеведущего существа, но не оставляя его ни на минуту». Ещё на этом этапе Достоевский придумал большинство персонажей, которые поселились на страницах итогового варианта, и дал им имена-фамилии.

На втором этапе Фёдор Михайлович назвал будущий роман «Под судом» и отправил краткое содержание редактору журнала «Русский вестник» М. Н. Каткову:

«Это — психологический отчёт одного преступления. Действие современное, в нынешнем году. Молодой человек, исключённый из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по шатости в понятиях, поддавшись некоторым странным „недоконченным” идеям, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, жадна, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. Он решает убить её, обобрать, с тем чтоб сделать счастливой свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого семейства, докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твёрдым, неуклонным в исполнении „гуманного долга к человечеству” чем уже, конечно, „загладится преступление”... Неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет своё, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести».

Катков — о чудо! — заинтересовался идеей, и Достоевский наконец-таки решил часть финансовых проблем. Конечно же, он с усердием принялся за работу. Правда, первый блин оказался комом, и рукопись романа «Под судом» Фёдор Михайлович сжёг. Но не чтобы забыть о нём как о страшном сне, а чтобы, наоборот, сделать ещё лучше, ярче и выразительнее. В письме к другу, А. Е. Врангелю, автор признавался: «В конце ноября было много написано и готово; я всё сжег; теперь в этом можно признаться. Мне не понравилось самому. Новая форма, новый план меня увлек, и я начал сызнова».

Достоевский знал, что делал: судя по немногочисленным обрывкам, роман «Под судом» должен был закончиться тем, что Раскольников пускал себе пулю в лоб или становился жертвой пожара. В таком случае не получилось бы показать картину духовного возрождения.

И, наконец, третий этап, занявший у писателя ещё около года, оказался самым плодотворным, и роман появился в том виде, в каком он печатается и по сей день. За исключением одной маленькой детали.

Раскольников убил троих?

Черновики Достоевского свидетельствуют о том, что картина расправы главного героя над семьёй Алёны Ивановны задумывалась ещё более мрачной (хотя, казалось бы, куда уж там). Убив Лизавету, Родион должен был загубить ещё и её нерождённого ребёнка. Однако из финальной версии Достоевский решил эту подробность исключить — чтобы, думается, не делать Раскольникова совсем уж беспросветным чудовищем.

Незадолго до публикации всех частей романа в «Русском вестнике» Достоевский написал сцену, согласно которой тело Елизаветы было отправлено на вскрытие. Там выяснялось, что Лизавета должна была родить уже в начале зимы.

«А ведь её ж потрошили. На шестом месяце была. Мальчик. Мёртвенький», — произносила Настасья, та самая, которая по мере сил ухаживала за ослабевшим Раскольниковым. И добавляла: «А ведь ребёнок-то лекарский был!»

Лекарский — то есть от врача Зосимова, который и в финальной версии романа славится нездоровой тягой к женскому полу и едва ли не облизывался при виде Дуни. Однако в более ранней версии указывалось, что, в отсутствие других вариантов, он был не прочь надругаться над беззащитной Лизаветой, в силу особенностей своего развития не понимавшей, что с ней происходит.

В итоге упоминание беременности и вскрытия Достоевский убрал — а вот фразу про лекарского ребёнка устранить забыл. Поэтому, штудируя первый выпуск романа, читатели не поняли, о чём идёт речь, и строили предположения одно другого страннее.

Именно оттуда, судя по всему, и пошла волна теорий и догадок — волна, докатившаяся до наших дней. Если сомневаетесь, попробуйте найти учителя литературы, который ни разу бы не слышал столь кровожадную версию от чрезмерно любопытного ученика.

Использованные источники

• Фёдор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества (официальный сайт)
• К. Львов. «Я — кирпич, который упал старухе на голову»
• Б. Н. Тихомиров. «Лизавета поминутно была беременна / Преступление и наказание»