Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Он каноничен, он кажется воплощением традиции – и фольклорной, и литературной – и в то же время не вписывается в каноны. Ему не нравились поэтические ритмы ХХ века – и он стал классиком советской поэзии, отрицая Маяковского, да и Блока.
«Вместо этой дедовской плесени»
Польскую фамилию русский поэт получил благодаря деду, который артиллеристом служил под Варшавой и, скорее всего, за гордый нрав получил прозвище «пан Твардовский». Никаким паном он не был, но фамилия прижилась и, когда он вернулся в родную Смоленскую область, ее стал носить и его единственный сын, который считался справным кузнецом и приобрел хутор неподалеку от деревни Сельцо – больше десяти десятин. Его он называл «своим имением». «Земля эта была дорога ему до святости», – вспоминал поэт об отце. Кузнец держался с достоинством, даже носил шляпу – единственный в округе. Взял жену, Марию Митрофановну, из зажиточных крестьян, которые вели свое происхождение от служилых людей, «однодворцев». В семье любили литературу, вслух читали Пушкина, Ершова, Некрасова. И стихи Александр начал сочинять, еще будучи неграмотным. А в 14 лет, уже собственной рукой, он писал небольшие заметки для смоленских газет – в духе того времени.
Отец, в отличие от сына, скептически относился к новациям советской власти, в особенности – к «колхозии». К тому же, когда он узнал, что сын решил посвятить себя литературе – вовсе не пришел в восторг. По сравнению с крестьянским или кузнечным трудом сочинение стихов и «статеек» казалось ему делом пустячным. И начинал Александр со скрытого конфликта с отцом. В 1925 году в газете «Смоленская деревня» вышло стихотворение Твардовского «Новая изба». Первая публикация. Вполне «политически грамотное» стихотворение, подходящее для советской власти, даже с перехлестом:
- А в углу мы «богов» не повесим
- И не будет лампадка тлеть.
- Вместо этой дедовской плесени
- Из угла будет Ленин глядеть.
У публикации имелся девиз – «Крестьянин, сделай газету и книгу оружием против старого быта!» Всё это Твардовский принимал и понимал. Его другом и наставником стал молодой, но уже именитый смоленский поэт – Михаил Исаковский, у которого имелся небольшой, заваленный рукописями, кабинет в редакции газеты «Рабочий путь». Оставив отцовский дом, Твардовский переехал в Смоленск, вошел в Ассоциацию пролетарских писателей.
Тем временем его отцу приходилось туго. В 1931 году семейство, оставшееся на хуторе Загорье, раскулачили и переселили в село Русский Турек, что под Уржумом (ныне – в Кировской области). Твардовский – уже известный в Смоленске поэт и журналист – отправился к секретарю обкома Ивану Румянцеву, которому объяснил, что семья его кулацкая, а скромный дом «на куриных ножках» отец построил собственными руками. И работал он кузнецом – то есть был сельским пролетарием. На опытного партийного работника доводы поэта не произвели впечатления, Румянцев ответил так: «Вам придётся выбирать: или революция, или отец с матерью. Но вы же разумный человек, не ошибетесь». Через несколько дней Твардовский послал письмо в Русский Турек: «Мужайтесь! Писать вам, к сожалению, не смогу. Александр». Но он не отрекся от семьи. В 1934 году добился их возвращения в родные края и устроил в смоленской квартире.
Вопросы Моргунка
В то время Твардовский учился в педагогическом и активно печатался. В 1934 году задумал поэму о «колхозной революции», о которой так много знал. Ее герой – крестьянин Никита Моргунок – не принимает новых порядков. Он ищет идеальную страну, жизнь в которой зажиточна и справедлива для честного человека: «Ведёт дорога длинная // Туда, где быть должна // Муравия, старинная Муравская страна. // И в, стороне далёкой той — // Знал точно Моргунок — // Стоит на горочке крутой, // Как кустик, хуторок». Фабула напоминает «Кому на Руси жить хорошо». У Некрасова Твардовский учился и разнообразной оркестровке стиха – чтобы поэма не воспринималась монотонно. Моргунок попадает к разбойникам и в цыганский табор – какая же длинная поэма без приключений? После долгих сомнений и поисков он выбирает колхоз. Но патетического финала, привычного для тех лет воспевания колхозного строя, в поэме нет. «Муравию» напечатал «главный» литературный журнал того времени «Красная новь», в том же 1936 году, в Смоленске, вышло первое отдельное издание – и сразу шумный успех на всю страну. Ведь это настоящий современный эпос, 19 глав – грустных и веселых. После «Страны Муравии» Твардовский безоговорочно считался лучшим «крестьянским» поэтом, а многие видели его истинным наследником Маяковского, на которого, впрочем, стихи смоленского самородка нисколько не походили. Ходили слухи, что поэма понравилась самому Сталину – и это не оказалось преувеличением. В 1941 году, сразу после учреждения Сталинских премий, Твардовский получил эту награду – именно за свою «колхозную» поэму.
В 1936 году, на волне успеха «Страны Муравии», он переехал в Москву – и доучивался в знаменитом Институте философии, литературы и истории. Будучи уже знаменитым поэтом, учился всерьез, мог целую ночь просидеть над книгой, добывал в библиотеках редкие издания – словом, провел студенческие годы не в богемном стиле. Он был уже семейным человеком. В многотомном наследии Твардовского вы почти не найдете стихов о любви. Редчайший случай для крупного поэта. Твардовский всегда стеснялся этой темы, считал ее слишком личной. Повторять банальные клише не желал, а писать о любви откровенно считал чем-то неудобным, почти постыдным. Он и сборник Константина Симонова «Лирический дневник» 1942 года, в котором много стихотворений о любви, считал нарушением хорошего тона. Даже в самых разухабистых реалистических сценах «Василия Теркина» маловато рассуждений о женах и зазнобах, которые бойцы оставили дома. Слишком целомудренно, прикровенно относился Твардовский к личному. Иногда доходил до основательного крестьянского ханжества. Требовал от поэтов степенности…
Даже последние стихи Маяковского, обращенные к женщине, не принимал. Сам поэт был однолюбом. Сорок лет, до конца своих дней, был счастливо женат на своей первой смоленской любви, на Машеньке Гореловой. И каждый год в день ее рождения, в январе, обязательно каким-то чудом добывал букет белой сирени.
Книга про бойца
Как корреспондент газеты ленинградского военного округа «На страже Родины», Твардовский стал участником советско-финской войны. Именно тогда он создал образ смекалистого бойца Василия Теркина, короткие юмористические стихи о котором регулярно писал в газете. Имя для своего героя он позаимствовал у романиста XIX века Петра Боборыкина, опубликовавшего в 1892 году роман «Василий Теркин», заглавный герой которого был крупным коммерсантом. Но Твардовский счел эту фамилию подходящей для бывалого бойца – «тертого» парня.
В Великой Отечественной он участвовал с первых дней, будучи одним из лучших военкоров. Путь отступления он прошел вместе с армией. Только весной 1942 года сумел вернуться к стихам, записав в дневнике: «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез». Он вернулся к образу Василия Теркина – только на новом уровне. Теперь это было легкое по форме, но удивительно глубокое осмысление войны. Твардовский публиковал главы будущей поэмы в «Красноармейской правде», но их перепечатывали все центральные газеты. Читатели засыпали поэта письмами, требовали продолжений. Поэту удалось создать народный эпос, достойный великой войны. Сбылся его замысел:
- Я мечтал о сущем чуде:
- Чтоб от выдумки моей
- На войне живущим людям
- Было, может быть, теплей,
- Чтобы радостью нежданной
- У бойца согрелась грудь,
- Как от той гармошки драной,
- Что случится где-нибудь. <...>
- Пусть читатель вероятный
- Скажет с книжкою в руке:
- — Вот стихи, а все понятно,
- Все на русском языке…
Здесь и программа Твардовского, и ворота во фронтовой эпос.
Как трудно добиться в стихах такой безыскусности. Некоторые строки напоминают народные песни или частушки, многие стали крылатыми: «Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль…» Но «Теркин» сложен еще и изобретательно, а порой и изысканно, к своим стихам – даже в годы войны, когда их приходилось выдавать на-гора – Твардовский относился взыскательно, всё сырое и фальшивое отбрасывал – оставалась поэзия, насыщенная точными наблюдениями настоящего художника:
- И усталая с похода,
- Что б там ни было, — жива,
- Дремлет, скорчившись, пехота,
- Сунув руки в рукава.
- Дремлет, скорчившись, пехота,
- И в лесу, в ночи глухой
- Сапогами пахнет, потом,
- Мерзлой хвоей и махрой.
С необыкновенным азартом Твардовский описал рукопашный поединок – натуралистично, дотошно, с гомеровской силой:
- Бей, не милуй. Зубы стисну.
- А убьешь, так и потом
- На тебе, как клещ, повисну,
- Мертвый буду на живом.
Константин Симонов писал: «Где-то в 44-м году во мне твердо созрело ощущение, что “Василий Теркин” — это лучшее из всего написанного о войне на войне. И что написать так, как написано это, никому из нас не дано». Даже Иван Бунин, редко хваливший советских поэтов, писал о «Теркине»: «какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык - ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова». Долго можно цитировать эту поэму, говорить о ней, как и перечитывать «Теркина» – великое наслаждение.
«Речь не о том…»
В 1946 году Твардовский опубликовал стихотворение, написанное от лица павшего фронтовика – «Я убит подо Ржевом». Оно, как считали многие, не пришлось ко времени. Страна старалась залечить фронтовые раны, а поэт снова бередил их:
- Я - где крик петушиный
- На заре по росе;
- Я - где ваши машины
- Воздух рвут на шоссе. <...>
- Фронт горел, не стихая,
- Как на теле рубец.
- Я убит и не знаю -
- Наш ли Ржев наконец?
Стихи во славу павших он писал до конца дней. В 1966 году создал строки, которые стали поэтическим мемориалом для погибших фронтовиков:
- Я знаю, никакой моей вины
- В том, что другие не пришли с войны,
- В том, что они — кто старше, кто моложе —
- Остались там, и не о том же речь,
- Что я их мог, но не сумел сберечь, —
- Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Этот мотив очень близок Твардовскому – больная совесть, чувство стыда перед павшими героями.
За далью – даль
А потом – быть может, до срока – он счел, что пришло время подводить итоги жизни – и своей, и страны – в поэме «За далью – даль», которую писал 10 лет. Он писал: «Ездил… по родной стране в командировки на Урал, в Забайкалье и на Дальний Восток. Впечатления этих поездок должны составить материал моих новых работ в стихах и прозе». В прозе он написал книгу очерков, в стихах – «За далью – даль».
И все в этой поэме связано с железнодорожным путешествием по стране – в основном на Транссибе. Трудно придумать лучшую фабулу для лирической поэмы, в которой Твардовский наиболее откровенно рассказал о своих взглядах и чувствах. На этот сюжет нанизываются и самые разные впечатления, и житейские впечатления. Твардовский подхватил дорожное настроение, которое понятно каждому:
- Пора! Ударил отправленье
- Вокзал, огнями залитой,
- И жизнь, что прожита с рожденья,
- Уже как будто за чертой.
В поэме есть ощущение человека, который только-только отдышался после нечеловеческого напряжения войны, получил, по словам поэта, «запас покоя» – и это тоже в то время чувствовали многие. Он, как и в «Теркине», сумел завязать разговор с тысячами, если не миллионами читателей. Но для этого следовало избежать повторов – для новой поэмы поэт выработал новый язык, освоил необычную для себя интонацию.
Алексей Сурков писал, что в поэме «За далью – даль» Твардовский сумел «встать над всем, что было раньше, не отрекаясь от самого себя, от своей природы и породы, найти новые краски и новые композиционно-сюжетные и жанровые возможности для выражения уже совершившегося факта нового виденья мира». Там действительно зазвучала новая интонация – мудрая, философская, отнюдь не прямолинейная. Под стук колес поэта обуревают и сомнения.
Железная дорога для Твардовского – свидетель исторических свершений, и славных, и драматичных, символ страны. Он объясняется ей в любви так, как никогда в стихах не обращался к женщине:
- Дорога дальняя моя,
- Окрестный мир страны обширной,
- Родные русские поля,
- В ночи мерцающие мирно.
- Не вам ли памятны года,
- Когда по этой магистрали
- Во тьме оттуда и туда
- Составы без огней бежали.
- Когда тянулись в глубь страны
- По этой насыпи и рельсам
- Заводы — беженцы войны —
- И с ними люди — погорельцы.
- Когда, стволы зениток ввысь
- Подняв над «улицей зелёной»,
- Безостановочно неслись
- Туда, на запад, эшелоны.
У Твардовского получилась поэма пути. Можно уточнить: это путь страны к коммунизму, ведь поэт говорил о возрождение жизни, о преодолении невзгод, о том, как страна взлетает. В то же время это путь, который суждено проделать каждому, путешествие во времени и пространстве. Увидеть поля, горы и города родной страны. Заводы, станции, перегоны… Любое путешествие начинается с вокзала и завершается там же. А стиль Твардовского отличается тем, что он в нескольких строках легко и точно набрасывает образ нового города, нового края… Только на поезде и можно так быстро проехать по всей нашей стране. Хотя Твардовскому для этого понадобилось несколько лет путешествий. А какой образ нашел поэт, чтобы показать проезд состава над Волгой, по новому мосту:
- Казалось, поезд этот с ходу-
- Уже спасенья не проси-
- Взлетит, внизу оставив воду,
- Убрав колеса, как шасси.
- Но нет, смиренно ход убавив
- У будки крохотной поста,
- Втянулся он, как подобает,
- В тоннель решетчатый моста.
- И загремел над ширью плеса,
- Покамест сотни звонких шпал,
- Поспешно легших под колеса,
- Все до одной не перебрал…
Поэма снискала всеобщее признание – вплоть до высшей в то время литературной награды, Ленинской премии. Отрывки из поэмы Твардовский исполнил по телевидению, читали поэму в концертах и наши лучшие актеры. И не только потому, что Твардовский касался самых злободневных тем – вплоть до осмысления культа личности Сталина, одним из «жрецов» которого он не без грусти числил и себя. Это был настоящий эпос – и о войне, и о том, что было до и после нее.
Редактор и аристарх
Твардовский ревниво относился к чужим стихам. С неизменным уважением отзывался, пожалуй, только о Самуиле Маршаке, даже о его «взрослой» философской лирике. Высоко ценил и прозу, и стихи Бунина, к собранию сочинений которого написал предисловие. И в «Новом мире» в его времена поэтическая рубрика была не самой сильной. Он говорил: «поэт тот, кого читают люди, обычно не читающие стихов». В «Теркине» ему это удалось – превратить поэзию в чтение миллионов людей. Даже о великих он рассуждал строго. О Есенине говорил: «Не влюбляйтесь, пожалуйста, в его кокетливое, самолюбивое нытье». Раздражал его и стихотворный «гул» Маяковского. Симоновскую лирику называл «пошловатой». О молодом Евтушенко и вовсе говорил: «Личности там не хватает. Скорее всего, он не читал «Капитанскую дочку». О Блоке, которого любил, обмолвился: «бумажные цветы его поэзии». Гладить по шерстке Твардовский не любил. Это проявилось в его «новомирской» работе. Там он выше всех ценил очеркистов. Искал правду жизни. Впрочем, в «Новом мире» публиковались представители разных литературных направлений – от «городского» Юрия Трифонова до «деревенщика» Федора Абрамова, от молодого сатирика Владимира Войновича до лидера «лейтенантской прозы» Юрия Бондарева.
В конце 1961 года Твардовскому передали рукопись повести «Щ-854. Один день одного зэка», подписанную «А.Рязанский». Вскоре «Новый мир» заключил договор с автором этого произведения – никому не известным Александром Солженицыным. Журнал с повестью, которая, по предложению Твардовского, получила название «Один день Ивана Денисовича», вышла в свет в ноябрьском номере 1962 года. Целый год Твардовский хлопотал, собирая положительные отзывы о рукописи и в писательском мире, и в ЦК. Он увидел в этой повести задавленный в лагере народный характер. Позже они чаще спорили с Солженицыным, чем соглашались. Писатель полностью отвергал революцию, Твардовский от коммунизма не отрекался. Но к концу 1960-х в опале оказались оба. Во-первых, линия журнала, слишком откровенно говорившего о перегибах сталинского времени, не устраивала ЦК, а во-вторых, Твардовский был неуправляем. Он изменился. Прежде поэт с опаской нарушал партийную дисциплину, а в конце 1960-х явно встал в оппозицию по отношению к власти, хотя оставался и членом партии, и всенародно известным и чтимым поэтом. Он отказался подписать опубликованное 30 октября 1968 года в «Литературной газете» «Открытое письмо писателям Чехословакии» в поддержку ввода войск «стран социалистического содружества» в эту взбунтовавшуюся страну. Классик, лауреат, которого изучали в школе, написал об этом стихи, которые немыслимо было опубликовать в советской печати:
- Что делать нам с тобой, моя присяга,
- Где взять слова, чтоб рассказать о том,
- Как в сорок пятом нас встречала Прага
- И как встречала в шестьдесят восьмом.
«Отжитое – пережито»
В 1965 году, после смерти матери, Твардовский посвятил ей чудесные, таинственные стихи о жизни и смерти, с таким финалом:
- Отжитое – пережито,
- А с кого какой же спрос?
- Да уже неподалеку
- И последний перевоз.
- Перевозчик-водогребщик,
- Старичок седой,
- Перевези меня на ту сторону,
- Сторону – домой…
Но его интересовал не только разговор с вечностью и тайнами мироздания – хотя никто не поведал об этом так просто и безыскусно. Он бросался в политический вихрь, пытаясь остаться свободным. Еще при Сталине, в 1952 году, поэта избрали членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС. Он вошел в ареопаг партийной власти – конечно, по большому счету, символически. Там он состоял до 1956 года. В 1961-м стал кандидатом в члены ЦК – тоже высокая честь и редкая почесть по тем временам. Но после 1966-го в партийное руководство Твардовского не избирали. Сохранилась записка председателя КГБ Владимира Семичастного, который докладывал товарищам по руководству партией и правительством, что Александр Трифонович негодует, что выпал из ЦК, и позволяет себе непозволительное: «Заслуживают внимания настроения А. Твардовского, который, болезненно переживая факт неизбрания в состав ЦК и считая себя незаслуженно обиженным этим, в одной из бесед заявил: "Что такое Серов в среде художников? Дружно презираемый человек. Творчески — ничтожество, а по человеческим данным подонок. Но зато — рад стараться, стою на платформе! Что ж, подойдёшь, Серов! Давай его к нам, оправдает себя. И выбрали...» А Тишка Хренников, композитор дрянненький, зовут его не Тихоном, а Тишкой. Но тоже всегда "чего изволите"». В нем громко говорила обида.
Главным грехом Твардовского в тогдашних представлениях стала публикация его поэмы «По праву памяти» (под названием «Над прахом Сталина») за рубежом. В СССР выходила только первая часть поэмы. Твардовский в советской прессе опубликовал протест против этой контрабандной публикации. Но спасти его репутацию в глазах власти было трудно. Стихи и поэмы Твардовского по-прежнему изучали в школах, но ему пришлось уйти из «Нового мира».
Невозможные стихи
Почему же в СССР не опубликовали эту поэму? Твардовский будоражил раны, которые еще не зарубцевались. Молодым поэтам это, быть может, прощалось, а у него каждое слово – как по мрамору. К нему спрос был особый. А он даже угрожал кому-то:
- А вы, что ныне норовите
- Вернуть былую благодать,
- Так вы уж Сталина зовите —
- Он богом был — Он может встать.
- И что он легок на помине
- В подлунном мире, бог-отец,
- О том свидетельствует ныне
- Его китайский образец…
Это не соответствовало программе конца 1960-х – не раскачивать лодку, по возможности, не вспоминать о темных сторонах советской истории. Сталина не расхваливать, памятников ему не ставить, уважительно вспоминать только в связи с победами Красной армии, но и не увлекаться разоблачениями. Позже появились исключения из этого правила – повести Юрия Трифонова, Федора Абрамова. Но Твардовский в своей поэме открыто выступал против примирительного курса. По крайней мере, его можно было трактовать именно так. У него получились невозможные стихи.
Классик демонстрировал непокорность, стремился к какому-то своему, не казенному, социализму. Считал, что через два-три десятилетия после войны пришло время для преобразований. С Твардовским принялись бороться – публиковали коллективные письма с критикой позиции «Нового мира», увольняли соратников… Твардовский в письме к Брежневу называл травлю журнала «рецидивом сталинизма». К 60-летию Союз писателей представил поэта к высокой награде, давно им заслуженной – званию Героя Социалистического труда. Кому еще полагается эта награда, если не Твардовскому? Знакомый работник ЦК посочувствовал Твардовскому: «Хотели мы дать вам звезду, а вы так себя ведете…» Он ответил: «Я не знал, что Героя дают за трусость».
После 60-ти он чувствовал себя бессильным стариком, которому трудно передвигаться по кабинету – не то, что бороться с литературными и политическими оппонентами. Незадолго до смерти Твардовскому присвоили Государственную премию: власть не хотела основательно ссориться с поэтом, которого при жизни признавали классиком. Автор «Василия Теркина» умер в конце 1971 года, не оправившись от инсульта. Голос его звучит до сих пор. Другого Гомера у нас нет.
