Текст: Пётр Кабанов
Фото: из личного архива Томаса Венцловы/Книга «Метелинга: Стихотворения и не только»
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с изданием «Областная газета» (Екатеринбург)
Томасу Венцлова 80 лет. Свою встречу в Екатеринбурге он проводит в Доме писателя. В зале — аншлаг. Пропустить такое событие никак нельзя. Да и слушать Томаса одно удовольствие: он мастер не только стихов, но и устной речи. После практически трёхчасовой встречи и чтения стихов я подхожу к нему с просьбой об интервью. Томас принимает моё предложения и добавляет: «Спрашивайте. И если я буду знать ответы — обязательно отвечу».«В Екатеринбурге я второй раз. Последний мой приезд был два-три года назад, по личным делам, — вспоминает Томас. — В этот раз меня попросила провести встречу мой переводчик — Анна Герасимова, она же Умка. А вообще я много путешествую, стараюсь увидеть как можно больше. Сегодня Минск, завтра Екатеринбург, послезавтра, быть может, Тобольск. Такая у меня жизнь. У вас в городе посмотрел очень много. Понравился мне Краеведческий музей. Шигирский идол — замечательная вещь».
Если говорить про встречу, то вы читали много стихов. В том числе по-литовски. Зачем, ведь в зале никто не говорил на нём?
Томас Венцлова: Чтобы дать ощутить язык. Это очень важно, ведь литовский весьма своеобразен. Я всегда говорю, что серьёзный европейский лингвист обязан знать шесть классических индоевропейских языков — санскрит, древнегреческий, латынь, готский, церковнославянский и литовский. Литовский — единственный среди них живой и даже развивается. Литовское стихосложение мало отличается от русского — те же ямбы, те же анапесты.
Как у вас с языками?
Томас Венцлова: Я прожил 40 лет в США. Но я как черепаха - построил себе панцирь из русского языка. Дома с женой говорю по-русски, она у меня родом из Питера, с друзьями-славистами тоже и даже со студентами. Я много лет преподавал в Йельском университете. Там курсы по немецкой литературе читают, естественно, по-немецки, по французской — на французском. Про русскую литературу такого правила не было, но это и не запрещено, и я настоял на русском курсе. Говорю своим студентам: «Если вы понимаете стихотворение Бориса Пастернака «Сестра моя жизнь», то мою лекцию освоите и подавно». Для меня английский — это каторга. Я до сих пор его по-настоящему не выучил. Знаю, конечно, литовский, свободно говорю на польском.
Кстати, о Пастернаке. Вы однажды были у него дома. Так?
Томас Венцлова: В Вильнюсе было четыре человека, которые любили читать Пастернака. В конце 50-х мы решили письменно поздравить его с выдвижением на Нобелевскую премию. И почему-то бы уверены, что он её получит. Через несколько знакомых Борису Леонидовичу это письмо вручили. Когда ему уже премию присудили и началась ужасная травля, то я решил попасть к нему в гости. Наталья Трауберг (переводчик. — Прим. «Облгазеты»), близко знавшая Пастернака, повезла меня в Переделкино. Пастернак спешил в театр и уделил нам минут, наверное, сорок. Наталья тогда сказала, что я пробую переводить его стихи, на что Борис Леонидович категорично ответил: «Ни в коем случае. Мои стихи манерны, претенциозны и никуда не годятся. Единственное, что я написал стоящее — это роман». Кстати, Пастернак никогда не говорил «Доктор Живаго». Он всегда говорил слово «роман».
А теперь, пожалуй, к самому главному. Томас, страшно представить, сколько раз вам задавали вопрос, как вы познакомились с Бродским.
Томас Венцлова: Энное количество раз. Не считал, конечно, но очень часто. Но я легко об этом говорю, потому что это было конкретное время и конкретное место. В 1966 году его друг — переводчик Андрей Сергеев — зная, что Иосифу в Питере трудно (по разным причинам), предложил ему поехать в Вильнюс, отдохнуть и пообщаться с интересными людьми. Бродский приехал и стал жить у моего друга Рамунаса Катилюса. Через несколько дней прибыл я, был представлен Бродскому, и с тех пор мы стали часто общаться. Дружили 30 лет.
В одном из интервью о моменте вашего знакомство вы сказали: «Бродский - человек с божьей искрой». Однажды я брал интервью у близкого друга Бродского — Евгения Рейна. Он тогда о своём знакомстве говорил не так возвышенно, а именно: «Ко мне вышел худой, рыжеватый, застенчивый парень». Вы сразу видели в нём, если так можно сказать, гения?
Томас Венцлова: Могу вам объяснить. Дело в том, что я читал его стихи до того, как познакомился с ним. Я понимал, что он гениальный поэт, но в момент первой встречи впечатление гения, как вы говорите, он не произвёл. Бродский показался мне человеком сложным, ранимым, в некоторые моменты резким. Умным, конечно, но не гением точно. Когда мы пообщались около года, то образ поэта и человека объединились в одно, и тогда я точно понял: Бродский — гений.
Вы были с ним в последний день перед отъездом из СССР?
Томас Венцлова: Да, плавали на пароходике по Неве, разговаривали. Он попросил не ехать в аэропорт, чтобы не накачивать эмоции.
В недавней книге Эллендеи Проффер «Бродский среди нас» довольно подробно описывается его отъезд из СССР. Там есть мысль, что Бродский не думал, что он уезжает навсегда. Он вам что-то говорил про это?
Томас Венцлова: Недавно я прочёл эту книгу. Я знаю Эллендею, был знаком с её покойным мужем Карлом. Действительно, там описаны какие-то конкретные разговоры и истории. Книга в общем получилась хорошая. Но в упомянутой вами мысли я не уверен. Мне кажется, что Бродский всё-таки знал, что уезжает навсегда, и очень волновался по этому поводу. Он тогда сказал мне: «На Западе, может, напишу «Божественную комедию», но поскольку я еврей и пишу справа налево, то начну раем, а кончу адом». Что тут скажешь. Поэт всегда немного в аду, конечно, но на Западе Бродский сильных трудностей не испытал. Он женился, завел ребёнка, добился мировой славы. Его эмигрантская судьба была лучше, чем он ожидал.
Вы также были приглашены Бродским на вручение Нобелевской премии.
Томас Венцлова: Лауреат имеет право за счёт шведского правительства пригласить 12 человек. Я был одним из них. Была ещё Наталья Горбаневская (поэт, переводчик. — Прим. «Облгазеты»), упомянутая выше Эллендея Проффер, Лев Лосев. Остальных уже не вспомню. Это был единственный раз, когда я носил фрак! Не смейтесь, это очень трудно. В Стокгольме есть такой магазин, который два раза в год сдаёт напрокат фраки. Один раз на какой-то государственный праздник, а второй — на Нобелевскую премию. И на этом магазин делает прекрасный бизнес.
Помните последний разговор с Бродским?
Томас Венцлова: Разговаривали по телефону за пару дней до его смерти. Я тогда писал статью об Илье Эренбурге для американской прессы. Мы говорили с Бродским об Эренбурге, почему он вернулся в Союз, зачем служил Сталину. Иосиф сказал: «Он мог остаться и мог даже стать французским писателем. Что, антр ну (между нами), не так уж и трудно». И засмеялся в трубку. Потом сказал, что дарит мне эту остроту, которую я, кстати, включил в свою статью, но редакция вычеркнула. Это был наш последний разговор. На совершенно обыкновенную литературную тему…
Как он оценивал ваши стихи?
Томас Венцлова: Когда любил, когда нет. Иногда ему что-то нравилось.
В вашу новую книгу попали стихи, которые ему нравились?
Томас Венцлова: В книге собраны тексты лет за 60. Я пишу мало, но регулярно. Много лет уже пишу. Хотя были годы без стихов. Например, первые годы эмиграции. Также в книге есть литовские оригиналы, воспоминания, письма и интервью. А ещё комментарии к стихам. Вот, например, в стихотворении у «Берегов Атлантиды» рассказывается про Балтийск, куда в 1963 году приезжал Бродский. А «Ода городу» — окончательное прощание с Вильнюсом. Я считаю, что это важно. Потому что иной раз вообще не очень понятен сам контекст.
Оригинал статьи: "Областная газета"
