Анна и паровоз: антология экранизаций «Анны Карениной», часть 1

Лекция: Андрей Геласимов

Фото: кадр из экранизации Джо Райта, 2012. В роли Анны - Кира Найтли

В декабре Андрей Геласимов при пособничестве Тотального диктанта (напомним, что именно Андрей напишет текст для сезона-2020) прочитал в медиацентре "Российской газеты" лекцию об экранизациях "Анны Карениной" — одном из самых экранизируемых романов всех времен. Длинную и увлекательную стенограмму этой лекции мы вам и предлагаем прочитать — когда еще, если не на каникулах.

Я уверен, что у каждого из нас свое прочтение «Анны Карениной». И те фильмы, которые я буду упоминать, их интерпретация и оценка — сугубо моя личностная. Если вы со мной не согласны, то, пожалуйста, говорите: "Нет, ты совершенно не прав, потому что режиссер имел в виду другое, и образ Анны там трактовался не так. И это хороший фильм, зря ты его ругаешь". Я постараюсь быть максимально субъективным и максимально пристрастным. Это просто мое мнение, и я ни в коем случае не буду говорить как кандидат филологических наук, доцент Литинститута.

Специально для встречи с вами я насмотрел, наверное, экранизаций 12—14.

Самую первую русскую экранизацию я не нашел, потому что это буквально снято после смерти Льва Николаевича. По-моему, 1913 год.

И этот фильм не сохранился. А жаль: специально для него выписывали французскую актрису и французского режиссера. Исторически самое раннее произведение, которое вы можете найти в интернете: венгерская экранизация 1918 года. Разумеется, это немое кино со всеми плюсами и минусами немого кинематографа. Если вам интересно, можете посмотреть. Это не очень продолжительная лента, по-моему, она идет минут 40—45. То есть там очень все сокращено. В основном положена в основу любовная линия Анны Карениной и графа Вронского, больше там практически ничего нет. Она действительно интересна с точки зрения истории кинематографа, но не с точки зрения сегодняшнего нашего разговора — психологии в этой экранизации практически нет. Игра актеров ужасающая: они там с заламыванием рук, с выпучиванием глаз друг к другу бросаются, и иногда появляется такой закадровый текст на черном экранчике: «Ах, Анна...» Но они честно в конце паровоз сняли, все как нужно. В общем, это такая милая, наивная попытка венгерского кинематографа сделать это.

Я сегодня остановлюсь на четырех культовых кинопроизведениях по роману Толстого. Анну ведь играли величайшие актрисы: начиная с Греты Гарбо в 1935 году, Вивьен Ли в 1948-м, и дальше, включая замечательнейшую советскую актрису Татьяну Самойлову в экранизации Зархи. И две более поздние вещи с известными нам актрисами, которые живут до сих пор, слава Богу: это Софи Марсо и Кира Найтли в совсем недавней экранизации Джо Райта. Именно эти пять актрис интересуют меня больше всего.

Анну должна была играть даже Софи Лорен.

Совместная итало-советская постановка должна была состояться в 70-е годы, итальянский режиссер Карло Понти собирался снять тогда свою жену Софи Лорен, но что-то у них не срослось в переговорах с «Мосфильмом». А это наверняка было бы любопытно. Потому что Софи Лорен не только красивая женщина, но она действительно великая актриса. Я думаю, этот образ она бы интересно трактовала.

Хотя иногда мне кажется, что слишком красивые женщины... Я недавно разговаривал с Сергеем Александровичем Соловьевым, на радио записывал свою авторскую программу, и мы говорили о его экранизации, где Анну играет удивительной красоты Татьяна Друбич. Я смотрел за Татьяной Люсьеновной в этой роли, и есть такое ощущение, что красота мешает в интерпретации этого образа. Толстой все-таки говорит о каких-то других чертах в этой героине, не о ее внешней привлекательности. Но продюсеры и режиссеры чаще всего идут на поводу у кинокассы, им нужен бокс-офис и т.д. Им нужно привлекать внимание, поэтому Анну часто играют наиболее знаменитые и красивые актрисы.

Прежде всего, хочу сказать, что если в общем говорить о значении этого романа в мировой культуре, то стоит сказать, что переоценить его очень сложно.

Потому что на протяжении ста последних лет роман экранизировался во всем мире несколько десятков раз. Пожалуй, это самый экранизируемый роман во всей мировой литературе.

Ни одна другая литературная конструкция не выдерживала столько экранизаций. Причем и телевизионных, и кинематографических, полнометражных. Есть даже индийская версия, которую я не нашел. Но мы можем представить, что, наверное, она была с танцами, в красивых платьях, какие-то песни прекрасные индийские и т.д.

Я тут подумал, какое это интересное странное совпадение - Россия дала миру два мировых супербренда, аббревиатура которых совпадает: «АК». Это будет автомат Калашникова и Анна Каренина. По убойности, по значимости, по рейтингу узнаваемости эти два бренда могут вполне соперничать с другими. Все знают и автомат Калашникова, и Анну Каренину. Поэтому я бы на месте современных режиссеров следующую «Анну Каренину» в театре или в кинематографе так и назвал бы — «АК-47». Ну, чтобы привлечь внимание.

На самом деле, если уходить от шуток, история экранизаций "Карениной" настолько богата, что в принципе всю историю мирового кинематографа, включая эволюцию операторской работы, развитие режиссерских навыков и актерской игры, вы можете отследить по одним ее экранизациям. Вы наглядно увидите, как все интереснее работает оператор, как режиссеры предлагают все более сложные решения... Это произошло именно потому, что количество этих экранизаций превышает все разумные пределы.

И вот размышляя о причинах столь очевидной популярности, я попытался сделать какой-то анализ и понять, почему так произошло. Почему в течение ста лет произведение находится в топе.

Ведь, как говорят нынешние блогеры, хайпануть в принципе может любой человек. Стать знаменитым на час, на неделю, на месяц. Но когда этого хайпа хватает на 120—130 лет, вот тут ты начинаешь задумываться: а как так? Автора уже давно нет, этих актрис уже давно нет. Но это все по-прежнему в топе. И новые режиссеры приходят и снова делают это. Снова сценаристы приходят и пишут сценарии. Актеры снова приходят. Люди вкладывают деньги. Люди зарабатывают огромные деньги на этом сюжете. Люди теряют огромные деньги на этом сюжете. Но тем не менее, все время обращаются к нему с какой-то бесконечной силой. И думая о том, почему то или иное произведение становится классикой, я себе условно определил несколько пунктов: что этот роман дает кинематографистам и, естественно, читателям. Мы сегодня все равно будем говорить и о литературе, так или иначе.

Во-первых, Толстому удалось предложить многослойную конструкцию любви.

Скажем, если в «Грозовом перевале», который тоже является великим произведением о любви и экранизировался не раз, это классика британской литературы — там все-таки любовь находится в одной плоскости. Она только в трагическом ключе есть, и все. А Лев Николаевич... Такое ощущение, что в силу своего универсального таланта понимать Вселенную он исследовал все типы любви, какие только возможны. Прежде всего, это романтическая любовь. Это линия Кити Щербацкой и Константина Левина. Дальше у него есть трагическая любовь, это, естественно, Анна Каренина и граф Вронский. Любовь, которая приводит к гибели героини. Причем трагическая, конечно, очень сильная. Она срабатывает всегда. Даже если она будет одна, и как в «Грозовом перевале», и как в фильме «Английский пациент», если вы помните, фильм конца 90-х годов. «Ромео и Джульетта» работает точно так же.

Там есть еще любовь безответная, на которую не всегда мы обращаем внимание в романе, но кинематографисты практически всегда ей уделяют свое внимание: безответная любовь самого Каренина к Анне. Всегда образ Каренина интересует и режиссеров, и артиста, который его исполняет. Если вы посмотрите, например, работу Джуда Лоу в экранизации Джо Райта, вы поймете, о чем я говорю. Его чувства к Анне потрясающи и всеобъемлющи. Они ровно такие же, как у графа Вронского. Я уж не говорю про ту сцену примирения у ее смертного одра, когда она практически умирает, и она думает, что она умрет.

Олег Иванович Янковский удивительно тонко, нежно, иногда иронично играет Каренина в экранизации Сергея Александровича Соловьева. Причем так убедительно они оба играют, и Джуд Лоу, и Олег Янковский, что мы к этому персонажу начинаем относиться не так, как в романе. Они прямо хитрят, перестраивают конструкцию этого образа. В кинематографе всегда присутствует тема безответной любви и разбитого сердца этого человека. Мы начинаем понимать и его драму, а вот когда мы читаем, мы воспринимаем его все-таки как отталкивающего персонажа. И так он был сделан в советской экранизации Зархи, где его играл артист Николай Гриценко. Если помните, он его неприятно модулировал даже в произношении некоторых слов. Он был такой скучный, унылый сухарь, который мучает эту бедную Дюймовочку. Но в советской экранизации понятно, почему так произошло. Люди постарше меня поймут, молодые пока не смогут, но я объясню: этот вопрос был строго идеологический. Потому что в советское время к царскому чиновнику высокопоставленному иного отношения просто быть не могло. Он изначально определялся как отрицательный персонаж. И не потому, что он обманутый муж, не потому, что он мучает бедную Анну, а просто потому, что это царедворец, это придворный какого-то там проклятого царя, который мучает угнетенных граждан России. Поэтому там таким образом и интерпретировался этот образ.

Есть в романе и любовь к жизни, к простым жизненным удовольствиям. Тип такой гедонистической любви отражен в образе Стивы Облонского, с него начинается и роман, и часто фильм. Стива любит женщин, любит еду, и если помните начало романа, он просыпается у себя в кабинете и говорит: сон приснился, были графинчики, и графинчики были женщины, и столики пели. На столиках была еда. То есть это такая любовь к плотскому наслаждению. И желательно, чтобы за него не надо было платить. Вот есть и такой тип любви в этих фильмах.

И еще один очень важный аспект любви: это любовь материнская, которая отражена во всех экранизациях. Она тоже, в свою очередь, подразделяется на несколько категорий.

Например, в самом начале романа мы встречаемся с графиней Вронской — часто с этого и фильмы начинаются, — и у нее есть материнская любовь к Алексею Вронскому, к своему сыну. Не просто потому, что это ее сын, нет, это любовь-гордость, это любовь-тщеславие материнское. "Смотрите, какой у меня сын! Он покоряет Петербург, он гвардейский офицер. У него все есть, он самый лучший". Это такое материнское тщеславие.

Второй тип материнской любви — это Долли. Вообще тема материнства для Толстого крайне важна. Она краеугольная для него, я думаю, во всем его творчестве. Долли олицетворяет собой подлинно материнскую любовь. Если помните, есть прекрасная сцена в романе: сцена купания детей, когда они уезжают за город. Одна из самых красивейших, самых нежных сцен вообще в мировой литературе о взаимоотношении матери и детей. Здесь Толстой, конечно, интегрировал свои ощущения от родительского отношения к детям.

И третий тип материнской любви — это Анна Каренина, которая манкирует своим сыном ради любви трагической. Она оставляет Сережу, она делает выбор не в пользу своего сына и начинает жить своей жизнью. Отсюда у нее возникает колоссальный комплекс вины, разбитое сердце и чувство, что она многое недодала своему сыну. Как ни странно, этот тип сейчас становится очень современным. Не в смысле, что женщины бросают своих детей и уходят к другим мужчинам — вернее, не только в этом смысле. А в том, что при современном развитии отношений общества и женщины, женщины становятся все более заняты. И они если не физически бросают своего ребенка, то все-таки часто заняты в карьере, в работе, в самореализации. И вот это ощущение, что ребенок у нянек, в каких-то пансионатах... Неизбежно из-за этого чувство вины, и что она недодала сыну-дочери чего-то, и недополучила от него обратного... Это совершенно гениально Толстой предугадал в этом разбитом материнском сердце, в теме Анны Карениной и ее сына Сережи.

Смотрите, что получается:

столько разновидностей любви взял Толстой, да еще и материнскую расслоил на разные типы, и вся эта всеобъемлющесть — она, конечно, позволяет в экранизациях интерпретировать роман как угодно.Собственно, поэтому режиссерам и сценаристам удобно браться за этот материал и вылавливать то, что им интересно.

Поэтому он бесконечен. Но это в силу гениальности Льва Николаевича Толстого: он умудрялся любой аспект нашей с вами жизни рассмотреть детально.

Я сегодня ехал к вам на встречу, и ехал со своим другом. Он приехал из Якутска. Мы шли в метро, а он театральный режиссер, он посмотрел, и сказал: "Ты знаешь, Москва сильно отличается от Якутска. Типажей много. У нас в Якутске, да и в любой глубинке, типов меньше. Там два-три типа". Я говорю: "Ну, да, они же со всего мира съехались. Москва город мировой. Поэтому есть такие и такие, на любой вкус выбор". Просто в метро идут смешные, серьезные, трагические, уставшие. Хипстеры, буржуазные — любые. Так вот, Толстой как раз и отличается от обычных писателей тем, что он как Москва — он дает очень много типов. Он держит их каким-то образом в голове. И не только персонажей, но, как видите, даже типы линий развития. В данном случае, любовные линии развития.

Еще одна из причин популярности этого романа — то, что Толстой очень точно считал проблему социума.

Проблему взаимоотношений нас с вами и социального окружения. Потому что, если помните — и если говорить об отличии кинематографа от литературы, в кинематографе этого почти нет, а в литературе это очень сильно заметно, — Вронский атакует Анну из тщеславия. Это потом у него возникает к ней чувство глубокое, привязанность, любовь, и т.д. Но изначально он атакует неприступную крепость. И для него это вызов, чтобы доказать всем, насколько он неотразим. Чтобы его матушка им гордилась. И у них даже есть диалог, когда она его буквально поощряет к этому. Она его и предупреждает, что это опасно, вступать в такой роман, но, тем не менее, она как бы восхищается сыном. Она говорит: "Неужели ты уведешь жену даже у Каренина?" И вот этот социальный аспект, который возникает — нашей зависимости от социального мнения — он тоже дает роману совершенно свежие вещи, которые не дают ему устареть.

Сама Анна, если помните, страдает прежде всего не оттого, что к ней Вронский охладел, потому что он не охладел, он ей говорит: "Я здесь, я вот, пожалуйста". Нет, она страдает оттого, что ее подвергают остракизму ее знакомые. Они говорят: "Мы не можем тебя принять, потому что ты теперь не комильфо". Поэтому она вынуждена сидеть дома. Она от этого злится, бесится. У нее головные боли, она начинает принимать опиум как болеутоляющее, и дальше проблема идет по накатанной. В этом смысле кульминационной сценой является ее появление в опере. Когда она настаивает на том, что хочет пойти в театр, Вронский ее предупреждает: не надо этого делать. Эта сцена есть в каждой экранизации, она ключевая — именно в смысле отношений героев и социума.

Насколько мы зависим от оценки окружающих? Отношения Вронского и Анны во многом рухнули из-за того, что на них смотрел весь свет. Они были прямо в рампе внимания. Это подчеркивается несколько раз, кто-то говорит Анне: «Слушай, у многих из нас есть любовники. Просто надо делать это тихо. Не нужно делать так, чтобы знали все» . Но Анна такой персонаж, который хочет настоять на этом. Она говорит: "Да, я сделала свободный выбор. И вы должны это принять". То есть она еще и хочет жить так, как ей велит ее сердце, с одной стороны. А с другой стороны, еще и требует от социума, чтобы он ее не осуждал. Чтобы социум принял ее выбор."Ну, а что? Я же полюбила", - говорит Анна. Но нет, не получается.

Каренин, если говорить о социальной подоплеке всей этой истории, несколько раз Анне повторяет: "Вы можете вести себя так, как вам велит ваше сердце, но недопустимо, чтобы об этом знали в свете". То есть, видите, Каренин даже идет на компромисс. Он говорит ей: пожалуйста, ради бога, встречайтесь за закрытыми дверьми. Можете даже рога мне наставлять. Он буквально ей это говорит. Но это не должно стать легитимно известным. Вот в чем штука.

Леонид Андреев, замечательный русский писатель, чуть позже после Толстого написал очень смешной рассказ о том, как один человек, который хотел хайпа — именно в нынешнем его понимании, то есть социального одобрения, социального внимания к себе, — его персонаж вдруг заявляет о том, что он любит негритянок. На каком-то вечере у своего начальника он говорит: а я люблю негритянок. И все говорят: какой оригинал. И он буквально становится знаменитым, в течение недели — сначала в своем окружении. Дальше он делает карьеру. Его начальник говорит министру: слушай, у меня в департаменте работает человек, который любит негритянок. Ему говорят: однако, большой оригинал. И общество начинает испытывать к нему интерес. И он оказывается в топе. Все говорят, что это тот человек, который любит негритянок. Он получает новую должность, даже становится начальником. Леонид Андреев это очень иронично показывает: как социум человека меняет и затягивает его в ту сеть, в которой он не собирался быть. И Леонид Андреев даже делает страшную вещь, этот герой влюбляется в девушку, и она не чернокожая. Он в нее влюблен, и она в него влюблена, но он не может признаться, потому что все же скажут: "Ты же любишь негритянок?" В итоге его знакомят с чернокожей девушкой, он на ней женится. Ненавидит ее всю жизнь. В общем, у них рождается какой-то лилово-серый ребенок. А девушка, которую он любил и которая любила его — они так и остаются с разбитыми сердцами. Это уже чуть позже Толстого, но это новое ощущение XX века. Отношение зависимости человека от социума, оно у Леонида Андреева очень здорово сделано, иронично, смешно. Но Толстой его делает не смешно, а драматично и порой трагично. Вот это вещь крайне важная.

Мне кажется, что современные писатели (да и сам я этим грешу), мы бросили эту тему, мы не уделяем ей достаточного внимания. А она очень сильная — ведь мы сейчас все с соцсетях. И мы все смотрим, сколько лайков.

Я где-то слышал, есть даже какой-то термин зависимости от лайков: сколько поставили под вашим постом. И Анна Каренина просто чувствовала, что ей перестали ставить лайки.

Еще Толстой молодец в том смысле, что он угадал тренды. Сама тема женского вопроса стала важнейшей в XX веке: эмансипация женщины. Что ей можно, насколько она значима в обществе, что ей нельзя, насколько она самостоятельна в своих решениях. И не только в вопросе поведения Анны Карениной, а еще и в образе Долли. Потому что если Толстой рисует нам Долли действительно настоящей матерью, которая несет эту колоссальную материнскую любовь, то сейчас в современном обществе образ такой женщины воспринимается уже с некоторой легкой долей иронии. И подруги ей скажут, и мужчины скажут: ну, наседка какая-то, домохозяйка. Кухня, дети, муж, и все. Но у Толстого в конце XIX века по-другому этот образ воспринимается. Поэтому это тоже крайне важная тема в романе: весь XX век социальное положение женщины меняется, развивается. И здесь Толстой улавливает тренд, которого хватает на все столетие. И это тоже привлекает кинематографистов.

Если говорить о конструкции произведения, он зачастую использует интересный прием симметрии, которая тоже привлекает кинематографистов.

Дело в том, что Анна приезжает из Петербурга в Москву, потому что хочет решить проблему брата. Вы же помните, роман начинается с того, что все смешалось в доме Облонских, потому что Стива соблазнил учительницу своих детей, гувернантку. Супружеская измена. И вот Анну выписывают из Петербурга в Москву для того, чтобы она решила проблему супружеской измены брата. Но дело в том, что, приехав сюда, она инициирует у себя такую же проблему. Она уже по дороге знакомится на вокзале с Вронским. Это прекрасная, блестящая симметричная конструкция: а кинематографистам очень нравится, когда все взаимосвязано, все вытекает из всего. Обязательно нужна причинно-следственная связь, и желательно с зеркальной конструкцией. Я об этом говорю, потому что большое время отдал кинематографу. Пять или шесть моих произведений экранизированы, и я писал к ним сценарий. И я знаю, что требуют продюсеры: они требует этого всегда. Толстой до изобретения кино и сценарного мастерства уже придумал отличную сценарную конструкцию. Анна, еще раз повторяю, приезжает решить проблему и сама же ввязывается ровно в такую же проблему. Она сама изменяет мужу.

Эта симметрия прослеживается на многих этапах романа и в разных его параметрах. Например, вы все прекрасно помните, что Алексея два: Алексей Вронский и есть Алексей Каренин. Это та же самая симметрия зеркальная. Две Анны. Анна Каренина старшая, и дочь, которую она рожает Алексею, называют Анной. Видите, это все делается не просто так. Далее две сестры Щербацких страдают из-за брата и сестры Облонских. То есть там две сестры, здесь брат с сестрой. Кити Щербацкая — ей разбивает сердце Анна, когда уводит у нее Вронского на балу. А сердце Долли разбито, потому что брат Карениной изменил ей с гувернанткой. Таким образом, эти брат с сестрой причиняют страшный сердечный вред этим двум сестрам. Видите, опять симметрия.

Даже если говорить о гигантской конструкции романа, вы эту симметрию видите в том, что на самых первых страницах — я был очень удивлен, когда это в который раз перечитывал и наконец это заметил, — дети там третий день не кормлены, поваров рассчитали, все няньки ушли. Мама заперлась у себя в спальне и не выходит, Стива живет в кабинете. На детей никто не обращает внимания. А дети тем временем — внимание! — играют под столом в паровоз. У них игрушечный поезд. И получается, что Лев Николаевич буквально на старте произведения дает нам поезд. Пока он игрушечный, но, тем не менее, он связан с темой супружеской измены. Я не знаю, какую надо иметь мощь повествовательную и композиционную, чтобы знать, что через 800 страниц текста ты снова вернешься к поезду. И снова на этом же уровне. Вернее, уровень-то другой. Если здесь измена шуточная, она пока дурацкая, Стива просто от избытка жизненной энергии занимается тем, чем он занимается. А там уже не дурацкая, там все очень серьезно.

Здесь могу байку рассказать, которую рассказал Сергей Александрович Соловьев, опять же, насчет симметрии и расчлененки, раз уж мы подошли к поезду и разрезанному телу.

Они приехали в Польшу на какой-то кинофестиваль, и там была какая-то очень высокопоставленная дама из Европарламента. А они привезли скульптуру Анны Карениной из белого пластика, это была Татьяна Друбич в натуральную величину. Но они ее не могли в поезд загрузить, поэтому мы ее разобрали на детали. Привезли. И их художник, чтобы ее собрать, разложил ее на полу: Голова отдельно, ноги, руки, туловище, все отдельно. А та высокопоставленная дама подходит к кинотеатру, смотрит, а там лежит разрезанная Анна Каренина. Получился такой перформанс. Я спрашивал у Сергея Александровича, специально ли он это сделал. Он сказал нет, но думаю, что с него станется сделать это специально. "Посмотрите, мы привезли вам разрезанную Друбич".