Текст: Андрей Васянин
Фото и фрагмент книги предоставлены издательством
Это долгожданная книга. До сих пор о группе, перевернувшей отечественную эстраду в 70-х, не выходило под твердой обложкой даже достойных ее имени биографических трудов, не говоря уж о музыковедении. И вот можно поздравить нас с почином - к официальному 50-летию «Песняров» (в сентябре 1969-го решением худсовета минской филармонии группа «Лявоны», будущие «Песняры», получила право называться вокально-инструментальным ансамблем) вышел объемный том мемуаров, названных строкой из песни о «Вологде», а бремя биографа взял на себя флейтист и сооснователь «Песняров» Владислав Мисевич, правая рука лидера ансамбля Владимира Мулявина. Он и на сцене всегда стоял справа от Мулявина - высокий, худой, черноволосый.
«Песняры» начались со знакомства Мисевича с Мулявиным, тогда - солдатом, спешившим куда-то по коридору минского Дома офицеров солдатом с чемоданчиком (то был самодельный усилитель). С той поры Владимир и Владислав были вместе - вплоть до разрыва, описанной в таких же подробностях ссоры с переходом на личности в кабинете вице-премьера Беларуси в 98-м. А между этими эпизодами - жизнь группы музыкантов с конца 60-х до наших дней, описанная одним из этих музыкантов, человеком неравнодушным, профессиональным и - умеющим писать связно и с юмором.
Жизнь, как ее описывает Мисевич, была нескучной, за десятки лет они навыступались в колхозах и европейских залах, их концерты организовывали продюсеры Барри Уайта и секретари обкомов, они звучали через самопальные усилители и брали в руки гитары Fender, целовались с олимпийскими чемпионками и «дамочками» (по выражению Мисевича) в провинциальных гостиницах. О творческих и нетворческих столкновениях автор рассказывает без эмоций, языком обычного человека (порой, увы, недостаточно отредактированным издателями). После анекдотов из колхозной жизни в книге можно вдруг натолкнуться на откровенный «нуар» - как какой-то югослав гибнет на сцене от удара током, а брат Мулявина Валерий, напуганный поливальной машиной, падает с ялтинского парапета на камни и разбивается насмерть (автор приводит и неофициальную версию случившегося, страшную и пошлую).
Но самое интересное у Мисевича не житейские подробности и репортажи с концертов (репортажей тут, кстати, немного - видно, музыканту вся эта музыка в жизни надоедает, когда еще не забылись гастроли с тремя выступлениями в день) и не приключения на американских гастролях. Музыкант вместе с нами пытается проникнуть в лабораторию Мулявина, пытается объяснить нам, что и в каких пропорциях добавляется в теплую белорусскую народную лирику, чтобы получить тот - фолк-? арт-? «Мулявин поначалу строго держался мелодии, из фольклорных сборников, - пишет Мисевич. - Но потом, аранжировка за аранжировкой, он снимал формальные препятствия, стал пропускать фрагменты текста, соединять разные вещи в одной, менять тональности, переводить народные мелодии из мажора в минор…» Соратник аранжировщика, автор с увлечением анализирует «химию» «Песняров», вместе с читателями восхищается гением их создателя и плодами его трудов.
Увы, ставших историей, по большому счету неповторенных и давших плоды только в «Песнярах». Рядом с первой пластинкой которых (на ней впервые и прозвучали «Рушники», «Косил Ясь конюшину», «Скрипят мои лапти», «Александрина») можно поставить в истории советской и постсоветской поп-музыки только «По волнам моей памяти» Тухманова.
На обложке диска «Песняры 1» - семеро музыкантов, в центре - Владислав Мисевич с флейтой у губ.
В. Мисевич "Песняры. Я роман с продолженьем пишу». - Екатеринбург, «Кабинетный ученый», 2018
ххххххххх
На минском радиозаводе нам сделали по знакомству колонки, силовой блок на 380 вольт, от него — блоки на три гитары. Комплект, далёкий от профессионального, собрали в единственном экземпляре. Ящики с техникой в мешках таскали сами. А запомнился аппарат тем, что шибанул Валеру Мулявина током и на метр в высоту подбросило! Конечно, до начальства это никто не доводил. Зато, когда примерно в то же время от удара током на подобном аппарате погиб югославский музыкант (на гастролях в Волгограде), всех ознакомили с приказом Министерства культуры: мол, совершенствуйте, товарищи, технику безопасности. Расписались все, но в первую очередь нужны были не эти подписи, а заводская, но не кустарная, паяная-перепаяная, аппаратура.
хххххх
В первое же лето концертов по БССР мы узнали истинную цену своей бригады в местном «шоу-бизнесе». Наш администратор забыл закрыть двери, когда вёл переговоры с председателем очередного колхоза. Тот, видимо, отпирался: мол, нет денег оплатить концерт. «Да какие проблемы? — убеждал “импресарио”. — Заколи колхозного кабана, сдай мясо — как раз хватит!» Это за всех! Сложно представить, сколько свиней полегло летом 1968-го в Беларуси, чтобы работники коллективных хозяйств республики могли насладиться искусством от тогда еще безымянной филармонической бригады из Минска.
хххх
Ну а первой по-настоящему популярной обработкой стала «Касіў Ясь канюшыну». До сих пор ни один концерт без неё не обходится. И «Яся» едва ли не чаще всего в «Песнярах» переаранжировали: появлялись новые лица или новая аппаратура — жди свежей версии. Например, «косьбу» во вступлении заложил Володя Мулявин, движение руками и гитарами изображать договорились на репетиции, а вот свист от взмаха появился попозже. Его предложил имитировать Лёня Борткевич буквально сразу после своего появления в «Песнярах». Даже удивительно, как мы сразу не додумались: ведь сам текст подсказывал! Правда, с этим «неканоническим» свистом Мулявин здорово рисковал. Фольклористы и без того сразу скривились на крамольный рок-н-ролльный ритм, а уж это — просто красная тряпка! Но в залах — «скандёж». А на сцене указом для Володи были не критики, пусть и самые маститые, а только публика. Так свист и прижился, даже через сорок пять лет он как родной в «Касіў Ясь канюшыну». Вроде мелочь, но без неё вряд ли о песне вспоминали бы не то что сейчас, а хоть бы и пару лет спустя. Скажем, когда мультфильм «Ну, погоди!» выходил. Ведь одна короткая сцена, в которой волк едет на комбайне под «Яся», но она на несколько поколений вперёд продлила память об ансамбле.
хххххх
В июле 1970-го возникла неожиданная проблема. На гастролях в Пинске Володе Мулявину позвонили из филармонии, поинтересовались подготовкой к Всесоюзному конкурсу артистов эстрады. В Министерстве культуры республики подумали, что ехать на всесоюзный конкурс с таким названием — курам на смех. Почему, собственно, «Лявоны»? Слишком простонародно. Чуть ли не дурачки! (В народе говорили даже, что переименовали нас потому, что Лявон — это по-русски Леонид, что могло напоминать о Брежневе.) В общем, «шапку» надо сменить! Вопрос ставили ребром: или мы едем с другим названием, или не едем вообще. Володя созвал всех, рассказал о ситуации, мол, это «звоночек», всё пошло по серьёзному. И поручил Лёне Тышко и мне искать название. Где? Да хоть в библиотеке! По канонам шоу-бизнеса такой экстренный ребрендинг — катастрофа, мы же тогда отматерили начальников и отправились в районную библиотеку в центре Пинска. В сборнике Янки Купалы Тышко выловил стихотворение «Песняру-беларусу». Там и зацепились за слово «пясняр». Всё! Другие варианты и не рассматривались! Нам и хотелось, чтобы название отражало национальный колорит. Ну и чтобы любого из артистов могли назвать одним словом: «Там пошёл “лявон”!» или «А вы не “пясняр”?» Кстати, тогда слово «пясняр» я услышал впервые, мне оно понравилось тем, что слово «песня» сразу прочитывалось. Ну а его истинное значение понял в процессе «копания» коллектива в белорусской поэзии. Так что не зря Володю Мулявина ставят в один ряд с гениями нации — Янкой Купалой и Якубом Коласом.
Хххххх
Как-то сразу стало очевидным: к содержанию нашей музыки надо добавить внешней органики. Нас эти вопросы тогда очень волновали: как запомниться зрителю, похожи ли мы на ансамбль в принципе, не выглядим ли глупо, когда поём по-белорусски? «Лявоны», а затем «Песняры» всё делали интуитивно, так, как понимали, — и не боялись этой своей неуверенности, не стеснялись. Появилась песня, исполнявшаяся в начале концертов, о том, что «себя мы “Лявонами” назвали». Первая жена Мулявина Лида Кармальская накупила перекиси водорода и перекрасила нас (в обязательном порядке и по общему решению) из русых и темноволосых в пшеничных блондинов. Причем ещё пару лет мы следили, чтобы тёмные корни не проступали, пока, скажем так, не надоело, пока не убедились окончательно в своих музыкальных преимуществах. Так что мы и на цветной телесъёмке в Сопоте пшеничной масти, и на обложке второй пластинки в этноинтерьере (из той же съёмки кадр пошёл на экспортное издание первого диска). До сих пор смотрю на эти кадры и не верю: как я, вчерашний «дембель» после восьми лет в армии, согласился на этот «цирк»? А Мулявин, которому набега́ло под тридцатку? И даже шепоток «вон крашеный мужик пошёл!» не смущал: до того хотелось смахивать на расхожий типаж белорусов — чтобы за версту узнавали! Да и на артистов хотя бы походили в придуманном нами же образе…
ххххххх
Дворец спорта выпивал всю кровь, концерты шли по пять — десять дней в крупном городе, да не по одному в день. Поездки даже выстраивались так, чтобы в одну гастроль попадало не больше двух дворцов. Но один — это как пить дать. А что такое Дворец спорта? Это огромный «ангар», который надо как-то «озвучить» без толковой аппаратуры. Даже в Минске это долго-долго были просто стены и крыша. Нам ещё везло — помогали строители, с которыми «Песняры» тесно общались в те годы. Тогда не было подвесок для аппаратуры, а техники у нас появилось достаточно (откуда и фура, которую таскали за собой по всему Союзу), и хотелось её использовать по максимуму. Так вот, к нашим концертам во дворце возводили настоящие строительные леса от пола до потолка, и весь аппарат устанавливали на них. Других приспособлений просто не существовало.
За выступления в этих многотысячных залах стали платить по двойной ставке — шестьдесят шесть рублей. Но дворец — это когда публика энергетически (правда, тогда это слово к артистам не применяли) и «жрёт» тебя, и раззадоривает. И сам ты возбуждён, увлечён, на сцену пустым, как барабан, не выйдешь. Но после ощущаешь себя выжатым лимоном.
Был дикий перегиб по количеству — до четырёх выступлений в день (порой они совпадали с перелётами-переездами). А более-менее ровно сыграть и спеть три-четыре концерта подряд просто невозможно, даже пару в день едва ли вытянешь на одном уровне (а два выступления при таком ненормальном графике считались выходным!). Так что кайф получался от первого концерта и, особенно, от последнего. Но только попробуй схалтурить на нём — следствие, суд и приговор будут молниеносными. Ну а дальше в гостиницу, водочка-коньячок, с дамочкой пообщаться… А как ещё себя привести в порядок, если завтра ждёт то же самое?
Во дворце ледовое покрытие? Значит, после холодной парилки гарантированно простынешь или голос сорвёшь. Подстраховки никакой: ни фонограммы, ни даже «подписок» сложных кусков. Так что вокалисты сразу протаптывали знакомую дорогу в на ингаляции, а то и стаканом водки «стабилизировались» уже после трёх концертов в пограничном с болезнью состоянии. Впрочем, молодость и дана для таких .
Хххх
Блеснуть, а тем более в Америке, хотелось и в «личном зачёте», но на комплименты за рубежом никто из нас не напрашивался. Как-то само выходило… Лёню Борткевича американцы сразу стали выделять: «Христос! Христос!» И ведь точно подметили: мало того, что образ, как с иконы, так ещё и ангельский голос. Кстати, он как раз в полёте над
Атлантикой очаровывал им в дуэте с Кашепаровым, как оказалось, свою будущую жену Ольгу Корбут, тогда уже олимпийскую чемпионку. Шурика Демешко после Штатов вообще называли «намбэр уан» в ансамбле! Единственный концертный номер, который полностью передали по «Голосу Америки», — его соло на ударных в «Забалела ты, мая галованька». И ещё небольшое интервью с ним. Знакомые в Минске визжали под одеялом от восторга, услышав Шурика из-за океана! А когда перед одним из концертов Толя Гилевич импровизировал на рояле (разыгрывался, по сути), наш импресарио Сид Гаррис засыпал нас вопросами: «Это ваш парень? Не сессионный музыкант? Не из Европы?» А потом сказал: «Это русский Оскар Питерсон, пианист мирового уровня, и я хотел бы видеть его в одном из своих коллективов». И не было причин не верить оценке импресарио: всё-таки работа с крупными исполнителями, скажем с Барри Уайтом, — это уровень. Да мы и сами знали, что Толя музыкант — высший класс.
хххх
Мало того, в первые дни американцы смотрели на нас искоса, с подозрением. А причина, кроме общего недоверия, вот какая. В Штатах за модой не гнались, не пыжились купить клёвую шмотку за последние деньги. Тем более на Юге, по которому мы и колесили. То ли дело наш человек! Из Югославии месяцем раньше «Песняры» привезли отличные кожаные пиджаки, ну и в Америку через одного их напялили. На «югах», как и в Союзе, это последний писк, в европейских странах тоже сходили за местных. А здесь пришлось по-быстрому переодеться в самые обычные джинсы за десять долларов. Дело в том, что из-за этих пиджаков нас всё время допытывали журналисты о сотрудничестве с КГБ. Кожанка, видимо, прочно засела в их сознании как форма чекиста
Хххххх
Чьё-то отсутствие на сцене — всегда проблема, в том числе и творческая, и уже не всё из задуманного получается. Тем более тогда вокал или инструментал компьютерными подкладками не подменяли. Так что за первые лет двадцать «Песняры» дали считаные концерты в неполном составе. И кто после этого скажет, что внутренний устав в эстрадном коллективе это так, для галочки? При всех кайфах артистической жизни ответственность за работу в нашем деле — всё-таки не просто слова. Да и зачем раздолбайничать?
Используй шанс стать знаменитым и довольно богатым! Этих правил держался каждый «песняр», новички схватывали тонкости на лету. Так что если ты на сцену не вышел, значит, что-то с тобой действительно приключилось. Например, Лёня Тышко однажды в гостях колол орехи и перекусил сухожилие на руке. За ночь его партии на бас-гитаре «снял» Юра Денисов, а сам Лёня пел нижние партии за кулисами. Вроде случай разовый, а с тех пор внимательные фаны считают Денисова одним из бас-гитаристов «Песняров». Есть и те, кто божится, что Мулявин пел «Александрыну». Это было в 1971-м, когда в Полтаве полтора солиста, Володя и я, выкручивались без Лёни Борткевича. Публика тогда ещё не выучила всех в лицо, и вопросов вроде «А где тот, который “Александрына”?» не задавала. Зато мы сразу почувствовали, что значит «освобождённый» солист в ансамбле! Но могли и дальше укатить без Лёни, если бы он не умаслил в те дни родной минский военкомат, где «косил» от службы. А в олимпийской Москве 1980 года заболели сразу два вокалиста —Дайнеко и Мулявин. Решение по выступлению в «Октябрьском» принималось на уровне 1 замминистра культуры СССР Василия Кухарского. Наверху опасались, что отсутствие «Песняров» породит волнения и, не дай бог, это заметят иностранцы! В итоге нас попросили выйти хотя бы на несколько песен. Причём Игорь Пеня и Толя Кашепаров взяли часть репертуара Мулявина и Дайнеко. Зато мы неожиданно помогли Валерию Леонтьеву: он отработал почти сольный концерт, один из первых в Москве, с «Песнярами» на «разогреве.
Хххххх
Машеров приехал на последний вечерний концерт, кажется, немного опоздав к началу. Правительственная ложа, кстати, прямо перед нами — всё видно. Видно, скажем, как выходит помощник, чтобы передать нам какую-то информацию из «святая святых» (он весь концерт сновал между ложей и закулисьем). Вот после первого часа руководитель снял пиджак — значит, останется до конца. А за ним всё местное партбюро в ложе давай пиджаки вешать на кресла! Между песнями помощник говорил, что его шеф доволен. Машеров очень удивился, когда ему сказали, что мы тут бессменно уже десятый день даём по два концерта. Он видит переполненный зал, тёплый приём. Уточнял даже, каждый ли день так — столько народу и такая реакция. Потом помощник шепнул, что в зале с охранником ещё и Анатолий Карпов, совсем недавно ставший чемпионом мира по шахматам. Ну а под конец концерта наш «связист» спрашивает: «Где “Александрына”? Шеф ждёт!» А мы как раз перестали с ней выступать. Пришлось концерт завершать этой песней. Сразу после неё снова прибежал курьер и передал слова Машерова: «Всем, кто пел “Александрыну”, присвоить “заслуженного артиста БССР”, Мулявину — “народного”».
