САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Поиск

новости читать смотреть/слушать учиться наши проекты о нас

Поиск

15.01.2018

2141

Читалка

Надежда Мандельштам

Жизнь и судьба Осипа Мандельштама в письмах и воспоминаниях его жены Надежды Яковлевны

"Я рожден в ночь с второго на третье января в девяносто одном ненадежном году" - выкрикнул поэт под конец жизни.

Следующий, еще более ненадежный век превратит 3 января 1891 года в 15 января - когда мы и отмечаем день рождения великого поэта. И по этому случаю хотим напомнить еще раз о книге Надежды Яковлевны Мандельштам, жены поэта, которой, по словам Бродского, "удалось, казалось бы, невозможное - переупрямить время, переломить страшный ход событий и сохранить, спасти архив поэта"

Текст: Наталья Соколова/РГ

Обложка и фрагмент книги предоставлены издательством АСТ

"Посмотрим, кто кого переупрямит...": Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах. - М.: «АСТ», «Редакция Елены Шубиной», 2015.

Этот уникальный сборник был презентован на прошедшей в Москве в ноябре прошлого года ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction и посвящен вдове поэта Осипа Мандельштама. Без этого семисотстраничного труда было бы трудно говорить о сталинском времени, о России XX века.

Надежда Яковлевна Мандельштам — плоть от плоти и дух от духа Осипа Эмильевича Мандельштама, их судьбы сплетены в одну общую. Близкую подругу Анны Ахматовой, Надежду Яковлевну ждала непростая судьба: арест мужа, ссылка, его смерть в лагере, бездомность, война, кочевье. «Десятилетиями эта женщина находилась в бегах, петляя по захолустным городишкам Великой империи, устраиваясь на новом месте лишь для того, чтобы сняться при первом же сигнале опасности, - писал о ней Иосиф Бродский. - Статус несуществующей личности постепенно стал ее второй натурой. Она была небольшого роста, худая. С годами она усыхала и съеживалась больше и больше, словно в попытке превратить себя в нечто невесомое, что можно быстренько сложить и сунуть в карман, на случай бегства. Также не имела она никакого имущества. В годы ее наивысшего благополучия, в конце 60-х — начале 70-х, в ее однокомнатной квартире, на окраине Москвы, самым дорогостоящим предметом были часы с кукушкой на кухонной стене. Вора бы здесь постигло разочарование, как, впрочем, и тех, кто мог явиться с ордером на обыск». И, несмотря на это, она не утратила способности радоваться жизни и ничего не бояться. Ей удалось, казалось бы, невозможное - переупрямить время, переломить страшный ход событий и сохранить, спасти архив поэта, донести его стихи до сегодняшних читателей. Она запоминала стихи Мандельштама наизусть, во всех вариантах, со всеми исправлениями вопреки попыткам тех, кто хотел стереть память о Мандельштаме. В книгу вошла переписка Надежды Яковлевны, воспоминания о ней, архивные находки.

Открывают сборник стихи Осипа Мандельштама, посвященные или обращенные к Надежде. Второй раздел — письма уже Надежды Мандельштам, обращенные к Осипу.

В третий вошли тексты самой Надежды Мандельштам (ее письма и аудиоинтервью) и текстов о ней самой (воспоминания, письма, документы). В особый подраздел вынесен 1980 год — последний год жизни Н. Я., вобравший в себя ее смерть, а с захватом 2 января 1981 года — и похороны.

Четвертый раздел книги — «Надежда Мандельштам: попытки осмысления» — короткие эссе Д. Быкова, М. Чудаковой и А. Битова и статья Д. Нечипорука.

Мы приводим отрывок из книги «Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Надежда Хазина (Мандельштам) — Осипу Мандельштаму: письма

<17/30 сентября 1919 г.>

Милый братик!

От вас ни единого слова уже 3 недели. <…> Не знаю, что с собой <…>.

Здесь есть журнал, редактор Мизинов, он просит Ваши стихи и разрешение напечатать Ваше имя в списках сотрудников.

Если вы согласны дать, можете телеграфировать мне заглавия стихов, я их дам, а деньги привезу или перешлю Вам.

<…> Знать, но ничего не писать — глупо.

Я ужасно волнуюсь, что что-нибудь случилось, бегаю целые дни за пропуском и ищу вагон, но не знаю, выезжать или нет. На днях пропустила отличную оказию. В смысле

денег я улажу дома — сегодня мои имянины, и я получу пару колец, которые продам, будет на дорогу и на месяц — 2 жизни.

Пожалуйста, дайте, наконец, знать ясно, ведь неприятно. Надя Х.

Подробности Вам расскажет Паня¹.

О Гришеньке² тоже.

Жду телеграмму.

¹Пастухов Павел Георгиевич (1889–1960) — художник; с ним, вероятно, и было передано это письмо.

²Предположительно Григорий Семенович Рабинович, петроградский знакомый О. М., упоминаемый им в очерке "Киев" как "Гришенька Рабинович, бильярдный мазчик из петербургского кафе Рейтера, которому довелось на мгновение стать начальником уголовного розыска и милиции" (см. о нем статью: О. Лекманов. "Страховой старичок" Гешка Рабинович: Об одном финском следе в "Египетской марке" Мандельштама // Russian Literature. 2012. Vol. LXXI. Iss. II. P. 217–220).

13/26 октября 1919 г.

Милый дружок!

Получила 13 октября телеграмму, отправленную 18 сентября. Здесь холодно и очень беспокойно. Страшно волнуюсь, как вы проедете. Здесь ходят всякие страшные

слухи о дороге, я очень трушу и волнуюсь. Посылаю вам письмо с Исааком¹. Вы его встретите в Харькове, он вам всё расскажет о том, как мы живем в Киеве. Очень прошу, перед отъездом дайте мне телеграмму, постарайтесь передать письмо. Сейчас дорог каждый день, если решили приехать, приезжайте скорее.

Очень скучаю, здесь страшно скверное настроение и вообще мрак.

Привет А. Э. ², почему вы о нем ничего не пишете?

Надя.

¹Рабинович Исаак Моисеевич (1894–1961) — киевский театральный художник.

²Мандельштам Александр Эмильевич (1892–1942), средний брат О. М., сопровождавший его в поездке на Украину и в Крым.

19 ноября 1931 г., Москва

Нянечка моя родная!

Я так и знала, что ты захворал, и всё беспокоилась, что тебя нет. Голуба моя, что с тобой? Как сердце? Смотри не расхворайся, а главное, не выйди слишком рано и ничего от меня не скрывай. Очень мне грустно, что ты больной.

Очень прошу, если к 4 часам поднимется t°, вызови врача. Не запускай. Есть ли деньги? Ко мне даже, если t° упадет — не приезжай — не пущу. Отлежись дома. Позвони (45–20)

Коротковой — расскажи про квартиру. Женя тебе расскажет о враче — все анализы дали благоприятный результат — о туберкулезе нет и речи.

Целую тебя.

Нелюша.

Надя.

Целую маму.

не позднее 27 декабря 1935 г.

<…>

У него¹ свой подход, и он от него в переводе отказаться не может. И переводами он зарабатывать не может. Зарабатывать он может только своим литературным трудом: печатайте стихи, а не критикуйте переводы. Вообще переводчика Мандельштама; нет, а есть писатель М<андельштам>. У него шершавый Мопассан? Нет легкости и гладкости. Факт, что нет. М<андельштам> сам не легкий и не гладкий. В чужих шкурах ходить не умеет. Вот я — я переводчица — я умею. Попробуйте только охаять рассказы. А переводческую склоку заводить глупо и мелко.

Гораздо лучше признать, что ты плохой переводчик. Мне все предлагают то фунт Малларме, то кило Бодлера. Тут же у Луппола в кабинете предлагают. Я говорю: что вы!

Мандельштам абсолютно не умеет переводить стихов. Он 3 сонета Петрарки делал 2 месяца — подзаработал бы по 30 р. 50 к. в месяц. И вы бы забраковали за неточность. Где ему! Он даже Мопассана перевести не сумел. Вы лучше к Колычеву обратитесь или к Бродскому¹. Вот стихи его я в “Красную новь” передала, а переводы — это слишком сложно.

Ей-богу, сильнее, чем отстаивать роскошный перевод, требовать справедливости и признания и т<ому> п<одобные> глупости. Они поневоле признают переводчиком меня, а о тебе — должен быть поднят вопрос о твоем печатании во всей глубине. Во всяком случае — никакой псевдо-литературы. Сейчас все вопросы подняты и поставлены с достаточной точностью и остротой.

Так или иначе, получим ответ. Считай, что Старый Крым реален — отличное лето. А там видно будет.

Я, в общем, сейчас собой довольна — сделала и делаю всё, что можно. А дальше — только покориться неизбежности… И жить вместе в Крыму, никуда не ездить, ничего не просить, ничего не делать. Это мое, и я думаю, твое решение. Вопрос в деньгах, но и он уладится.

Может, придется жить на случайные присылы. Тоже лучше, чем мотаться. Правда? Никогда я еще так остро не понимала, что нельзя действовать, шуметь и вертеть хвостом.

<…>

¹Речь идет о И. К. Лупполе.

²Колычев (Сиркес) Осип (Иосиф) Яковлевич (1904–1973) и Бродский Давид Григорьевич (1895–1966) — поэты-переводчики.

2 января 1936 г.

<…>

Такой богатой, мирной, спокойной и веселой Москвы я еще никогда не видела. Даже меня она заражает спокойствием. <…> Вчера видела Всеволода¹. Соня мне звонила 10 раз, пока я собралась зайти (вполне сознательно) ².

Большое впечатление от стихов. Особенно: чернозем, день стоял о пяти головах и венок³. Цитируют.

Вернее, он цитирует. Спрашивает, куда я сдала стихи. Расспрашивает. Волнуется, читая заявление.

Он сейчас сильно у дел. Один из заправил. Я ничего его не просила. Наоборот, говорила, что хлопоты — нелепая и ненужная вещь. Он сам взялся выяснить, что могут сделать для тебя, вернее с тобой. Это очень показательно.

Сонька очень мила.

Радуюсь, что не вижу Пастернака.

Вчера в Известиях были его стихи. Чуть ли не после 5 лет молчания. Может, он тоже взыграет, как ты после своей пятил<етки> молчания? Только непохоже.

<…>

¹Вишневский Всеволод Витальевич (1900–1951) — драматург.

²Вишневецкая Софья Касьяновна (1899–1963) — художница, киевлянка, подруга Н. Я. по учебе у А. А. Экстер, первая жена Е. Я. Хазина, брата Н. Я., потом — жена Вишневского.

³Стихотворение О. М. "Не мучнистой бабочкою белой…".

22 октября 1938 г.

Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.

Осюша — наша детская с тобой жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?

Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем?

И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды — это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.

Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка — тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…

Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и всё безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье — и как мы всегда знали, что именно это счастье.

Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному — одной. Для нас ли неразлучных — эта участь?

Мы ли — щенята, дети, — ты ли — ангел — ее заслужил?

И дальше идет всё. Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час, как в бреду, — мне очевиден и ясен.

Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я всё спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.

Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести всё это добро, потому что не знаю, где ты.

Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу.

Это я — Надя. Где ты? Прощай. Надя

Надежда Мандельштам и о Надежде Мандельштам: Письма. Воспоминания. Очерки. Материалы к биографии

Павел Нерлер. Надежда Яковлевна Мандельштам в Струнине и Шортанды

С первой же киевской встречи в 19-м году 1 мая стало для Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной сакральной датой. Они вспоминали ее и в 38-м, в 19-ю годовщину киевской “помолвки”, в снежной западне Саматихи. "Ночью в часы любви я ловила себя на мысли - а вдруг сейчас войдут и прервут? Так и случилось первого мая 1938 года, оставив после себя своеобразный след — смесь двух воспоминаний".

Под самое утро 2 мая постучали энкавэдэшники и разлучили их уже навсегда. “Мы не успели ничего сказать друг другу — нас оборвали на полуслове и нам не дали проститься”. Так торопили и так спешили, что увезли Осипа Эмильевича даже без пиджака!

Сопровождать мужа хотя бы до Москвы жене на этот раз не разрешили: срок действия сталинского “чуда” 1934 года уже истек.

Только 6 или 7 мая Надежда Яковлевна сумела выбраться из Саматихи. И, по-видимому, сразу же после этого выехала в Калинин, где начиная с 17 ноября 1937-го по 10 марта 1938 года в пятистенной избе на 3-й Никитинской ул., 43, в доме рабочего-металлурга Павла Федоровича Травникова и его жены Татьяны Васильевны, они с Осипом снимали комнату.

В Калинине она забрала корзинку с рукописями: примерно половина архива Мандельштама, вторая половина была в Ленинграде у С. Б. Рудакова. Н. Я. понимала, что такой же “налет” неизбежно предпримут и органы, но сумела опередить и без того перегруженный аппарат НКВД. Два сотрудника областного управления НКВД — Недобожин-Жаров и Пук — также побывали у Травниковых, но только 28 мая 1938 года и без особого результата.

Из Калинина — через Москву и Саматиху — начинался уже крестный путь Осипа Мандельштама навстречу гибели у Тихого океана.

Ее собственный “крутой маршрут” после ареста и смерти мужа прошел через несколько промежуточных станций: Струнино — Шортанды — снова Калинин — Муйнак — Ташкент — Ульяновск — Чита — Чебоксары — Таруса — Псков.

Первые две из них (между ними были еще Москва и Ленинград) вобрали в себя те самые восемь месяцев 1938 года, что отделяли арест Мандельштама от его смерти.

Всмотримся попристальнее в эти восемь месяцев.

Всё это время Н. Я. прожила на положении “стопятницы”¹.

Самой первой и долгой станцией оказалось Струнино. Кто-то посоветовал ей попытать счастья устроиться по Ярославской дороге — той самой, по которой ежедневно шли на восток эшелоны с осужденными: тайная надежда встретиться с мужем хотя бы взглядами через зарешеченное окно тоже присутствовала в этом выборе.

Она начала с Ростова Великого: "…в первый же день я встретила там Эфроса². Он побледнел, узнав про арест О. М., — ему только что пришлось отсидеть много месяцев во внутренней тюрьме. Он был едва ли не единственным человеком, который отделался при Ежове простой высылкой. О. М., услыхав за несколько недель до своего ареста, что Эфрос вышел и поселился в Ростове, ахнул и сказал: «Это Эфрос великий, а не Ростов…» И я поверила мудрости великого Эфроса, когда он посоветовал мне не селиться в Ростове: «Уезжайте, нас здесь слишком много…»

Но неудача обернулась удачей: “В поезде, на обратном пути, я разговорилась с пожилой женщиной: ищу, мол, комнату, в Ростове не нашла… Она посоветовала выйти в Струнине и дала адрес хороших людей: сам не пьет и матом не ругается… И тут же прибавила: «А у нее мать сидела — она тебя пожалеет…» Поезда были добрее людей Москвы, и в них всегда догадывались, что я за птица, хотя была весна и кожух я успела продать. <…> …Я сошла в Струнине и отправилась к хорошим людям. С ними у меня быстро наладились дружеские отношения, и я рассказала им, почему мне понадобилась «дача» в стоверстной зоне. Впрочем, это они и так поняли.

А снимала я у них крылечко, через которое никто не ходил. Когда начались холода, они силком перетащили меня в свою комнату, загородив мне угол шкафами и простынями: «Чтобы вроде своей комнатки было, а то в общей ты не привыкла…»

Когда-то Иван Грозный охотился в этих диких местах и “приструнивал” из мушкета дикого зверя. Но и в 1938 году Струнино Владимирской области — маленький рабочий поселок, ставший в том же году даже городом, — на самом деле решительно ничем не отличался от деревни. Особенно летом, когда у хозяев и корова на выпасе, и огород, а в речке Пичкуре рыба, которую можно ловить хоть корзиной, а в лесу малина, которую можно набирать “профессионально” — двух-трехлитровыми банками.

Впрочем, шальная рыба и сезонная ягода не лучшая основа рациона. "Хозяева заметили, что мне нечего есть, и делились со мной своей тюрей и мурцовкой. Редьку там называли “сталинским салом”. Хозяйка наливала мне парного молока и говорила: “Ешь, не то совсем ослабеешь”. <…> А я носила им из лесу малину и другие ягоды».

¹"Стопятницы", "стоверстницы" — те, кому было запрещено проживать в Москве и не ближе, чем в 100 км от нее.

² Абрам Маркович Эфрос (1888–1954) был арестован в конце августа 1937 г. и в начале 1938 г. выслан на трехлетний срок в Ростов Великий. Судя по воспоминаниям Н. Д. Эфрос, его вдовы, режим пребывания был достаточно мягким.