04.11.2017

Лучше оригинала. 10 лучших русских переводчиков XX века

Благодаря их усилиям иноязычные писатели «сильно выигрывали» в переводе

Текст: Михаил Визель

Фото: www.wdl.org/Миниатюра из эфиопского Евангелия XVI века

Самуил Маршак славился умением делать самых сложных иностранных авторов простыми и близкими самому широкому русскому читателю. И это была не индивидуальная особенность, а сознательная установка советской школы художественного перевода — даже если речь идет о переводчиках, которых никак невозможно назвать «советскими» ни по образу мыслей, ни по образу жизни.

Зачастую в перевод шли люди, которым было сложно или просто невозможно реализоваться в оригинальном творчестве — и они говорили о наболевшем устами переводимых авторов.


Вот десять русских переводчиков XX века (трое из которых продолжают плодотворно работать и в XXI веке), благодаря которым иноязычные писатели «сильно выигрывают» в переводе.


Конечно, говорить о том, что это "лучшие" переводчики, не совсем корректно. Лучшие переводчики - это те, которых вообще как бы не видно.

Но самые яркие - это точно.

Хотя, разумеется, этот список легко можно расширить и вдвое, и втрое.

1. Иннокентий Анненский (1855—1909)

Виднейший представитель Серебряного века, поэт-символист и пропагандист французских символистов, всё-таки как переводчик больше всего запомнился переложением античных классиков. Которых он не испугался, в ущерб академической точности, передать превосходными русскими стихами. Поэтому его «Медея» Еврипида до сих пор так обаятельна:

Музы не будут мелодий венчать

Скорбью о женском коварстве...

Только бы с губ моих эту печать,

Только б и женской цевнице звучать

В розовом Фебовом царстве...

О, для чего осудил Мусагет

Песню нас слушать все ту же?

В свитке скопилось за тысячи лет

Мало ли правды о муже?

2. Борис Пастернак (1890—1960)

В отличие от Мандельштама и Цветаевой, к переводу обращавшихся пылко и стихийно, Пастернак был весьма трудолюбивым и продуктивным переводчиком. Все понимали, что не по своей воле, и Пастернак позволял себе немного этим бравировать, даря королю Лиру, Фаусту, Гамлету типично пастернаковские обороты и выражения. Получалось гениально… но театральные режиссеры, желающие ставить именно Шекспира, всё-таки чаще предпочитают переводы Лозинского и Донского.

Рост жизни не в одном развитье мышц.

По мере роста тела в нем, как в храме,

Растет служенье духа и ума.

Пусть любит он сейчас без задних мыслей,

Ничем еще не запятнавши чувств.

Подумай, кто он, и проникнись страхом.

По званью он себе не господин.

Он сам в плену у своего рожденья.

3. Рита Райт-Ковалева (1898—1988)

Именно с Раисой Яковлевной Ковалевой, писавшей под псевдонимом Рита Райт, связано возникновение литературного анекдота (зафиксированного или придуманного Довлатовым) о «писателях, сильно выигрывающих в переводе». Именно благодаря ее энергии и пробивной способности на русском языке появились произведения Сэлинджера. И если кому-то сейчас ее перевод «Над пропастью во ржи» кажется разбавленным розовой водицей, таким критикам стоит напомнить, в каких условиях он готовился. Помимо цензуры, вымарывающей даже грубое просторечье, переводчику элементарно не хватало слов, чтобы передать абсолютно непонятные советскому человеку реалии. Чтобы показать, как велика была пропасть, приведем фрагмент из романа Курта Воннегута «Завтрак для чемпионов» в переводе Риты Райт (1978):

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила Франсина.

Двейн шмыгнул носом.

— Как славно было бы устроить здесь закусочную под названием «Курятина фри по рецепту полковника Сандерса из Кентукки».

Все тело Двейна Гувера, такое спокойное и отдохнувшее, вдруг судорожно напряглось, словно в каждую мышцу впрыснули лимонного сока.

А случилось вот что: Двейн мечтал, чтобы Франсина любила его за душу и тело, а вовсе не за деньги, на которые все можно купить. И он решил, что Франсина намекает ему, чтобы он ей купил закусочную «Курятина фри по рецепту полковника Сандерса из Кентукки»

Нам сейчас понятно, что речь идет просто о KFC. Но для читателей Риты Райт это было как новости с Марса, нуждающиеся в дешифровке.

4. Павел Грушко (р. 1931)

Оригинальный поэт и переводчик разноликой, но всегда пылкой испанской поэзии, как нельзя лучше соответствующей его собственному пылкому темпераменту. Причем не всегда можно отличать, где кончается одно и начинается другое. Не случайно самое известное его произведение — либретто рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты».

Как же это, как же так?

Вроде не стара,

А совсем как старая —

не поднять ведра.

Кто ты, тяжесть добрая?

Новый Хоакин?

— Если снится огурец,

значит будет сын.

Чьи это слова, которые потом повторяли тысячи советских женщин? Пабло Неруды или его русского тезки Павла Грушко? Уже не разберешь. Да уже и не важно.

5. Василий Аксёнов (1932—2009)

Известный писатель уверял, что взялся за перевод «Рэгтайма» Доктороу (вышел в 1976 году) только для того, чтобы подтянуть свой английский; но, кажется, всё-таки несколько лукавил. Помимо финансовой составляющей (как раз тогда у него начались трудности с публикациями) Аксёнов, очевидно, хотел, подобно пушкинскому Сальери, «музыку разъять как хладный труп» и попытаться понять — как? Как у американских авторов получается такая вольная проза с джазовым свингом? Надо отдать ему должное: «Рэгтайм» Аксёнова стал фактом русской прозы. И не только потому, что там впервые не на заборе, а на странице толстого журнала «Иностранная литература» обычные читатели увидели слово, о возможности использовать которое тщетно умоляла редакторов Райт-Ковалева.

В этот момент подъехал полицейский фургон. Вышли два офицера - один из них тот, к кому уже взывал Колхаус Уокер. Он пошел в поле, осмотрел машину и вернулся к пожарке. "Уилли, - сказал он Шефу, - это твои ребята напакостили?" - "Сейчас я вам точно расскажу, что случилось, - сказал брандмейстер. - Черномазый запарковал, значитца, свою проклятую тачку прямо на середине дороги перед станцией. Нам пришлось ее передвинуть. Как считаете, это серьезное дело - заблокировать пожарную команду или не очень?" Волонтеры послушно кивали. Полицейский принял решение. Отвел Колхауса в сторону. "Слушай, - сказал он, - сейчас мы вытащим твою жестянку на дорогу и езжай. Там ничего не поломано. Соскреби говно и забудь всю эту фиговину".

6. Михаил Гаспаров (1935—2005)

Академический филолог и замкнутый человек, Михаил Леонович Гаспаров возвел профессиональную, в частности, научную щепетильность в этический принцип. Его переводы античных и средневековых латинских авторов — это недосягаемый образец ясности, внятности и, если так можно выразиться, непротиворечивости стиля. Но в переводах поэтов Нового времени Гаспаров нашел собственную уникальную метóду — переводя пространные романтические и символические стихи, написанные строгим метром, сжатым (порой вдвое) энергичным верлибром. И пытаясь таким образом ввести их в контекст современной поэзии. Попытка спорная, но, как и всё, что делал Гаспаров, добросовестная.

СЮЛЛИ-ПРЮДОМ. «ТЕНЬ»

Я иду, а она пластается,

Смотрит слепо, слушает глухо,

Как и я, частица той же ночи,

Вижу, не разумея, и вторю, не творя.

Я — тень ангела, ангел — отблеск Бога,

А за мною, в ином небытии,

Тень моей тени тянет свою тень.

7. Виктор Топоров (1946—2013)

Германист по образованию, человек чрезвычайно широких интересов и неукротимого темперамента, в литературных переводах Виктор Топоров был так же размашист и неповторим, как в литературной критике и издательской деятельности. Знатоки находили в его переводах чудовищную отсебятину, несовпадение интонации и ключевых образов — но читатели видели яростную, не заемную страсть. Его переводы побеждали недоверие к переводным стихам — а победителей не судят.

ГЕОРГ ГЕЙМ. «ГОЛОД»

Торчит у шавки в горле, точно кость

Кровавая... Синюшным языком

Собака лижет клочья трав с песком,

А голод пробурил ее насквозь.

8. Геннадий Киселев (р. 1955)

С блеском переводя утонченнейших итальянских затейников — Карло Гольдони, Итало Кальвино, Алессандро Барикко, Томмазо Ландольфи, Тициано Скарпу, время от времени Киселев берётся за совсем уж «не пойми что»  как, например, за книгу страшилок «юного людоеда» Альдо Нове «Супервубинда» (2000). И, не скованный авторитетом классика, вплотную подходит к границе, отделяющей оригинальное произведение от переводного. Причём порой кажется, что подходит как раз со стороны оригинального.

Обо всем ведь не расскажешь.

Я погляжу, когда вам наплюют в самую душу. А главное, ради чего — ради скидки. Я молчал.

Молча бакланил у себя в комнате чипсы там, шмипсы разные. И никого не хотел видеть — ни дружбанов, никого. Телефон звякнет, а меня вроде как дома нету.

Что ни день, я все глубже въезжал, до чего страхолюдина у меня мамуля.

Такая, что вовек в политику не сунется — с ее-то вздутыми веняками и желтыми от курева пальцами.

Страшна как смертный грех. И как только я любил ее в детстве?

Папуля тоже весь трещал по швам.

Короче, пора, пора уже было ушатать их обоих.

9. Илья Кормильцев (1959—2007)

Трудно поверить, что рок-поэт, задача которого — в двух-четырех строчках выплеснуть максимум эмоций, способен переводить толстые романы. Но Кормильцев делал это с таким же энтузиазмом. В его переводческой библиографии не меньше десятка переводных романов с разных языков. Причем выбор авторов говорит сам за себя: Ник Кейв (как романист), Ричард Бротиган, Джек Керуак, Уильям Берроуз Фредерик Бегбедер, Чак Паланик, Ирвин Уэлш… И это не говоря о поэзии Алена Гинсберга, Ферлингетти, Уэльбека. Кормильцев горячо интересовался контркультурой во всех ее проявлениях. В том числе и в переводах.

МИШЕЛЬ УЭЛЬБЕК. «НЕПРИМИРИМЫЙ»

Мой отец, неотесанный злой идиот,

Пьяно грезил, уставившись в телеэкран,

С торжеством наблюдая, как прахом идет

За несбыточным планом несбыточный план.

Обращался он с сыном, как с крысой чумной;

Я ему никогда не умел угодить:

Он хотя бы за то недоволен был мной,

Что имел я все шансы его пережить.

Умирал он в апреле, метался, стонал,

Взглядом бешеным гневно пространство сверлил,

Был весной недоволен, похабно шутил,

Три минуты дерьмом мою мать поливал.

Перед самым концом, одинокий как волк,

На мгновение вдруг перестал он стонать.

Улыбнувшись, сказал: «Я наделал в кровать».

А потом захрипел и навеки умолк.

10. Максим Немцов (р. 1963)

Создатель виртуальной «Лавки языков», недолюбливающий, по его собственным словам, «британскую разновидность американского языка», Максим Немцов известен как сугубой педантичностью в разыскании реалий, так и крайней своеобычностью в том, что касается их передачи на русском языке. Порою придумываемые им конструкции и обороты кажутся немыслимыми — но потом понимаешь, что только они единственно возможны для создания правильного эффекта.

КРИСТОФЕР МУР. «САМЫЙ ГЛУПЫЙ АНГЕЛ»

Хвойная Бухта, принарядив свою псевдотюдоровскую архитектуру предновогодними финтифлюшками — на деревьях вдоль всей Кипарисовой улицы повисли мигучие огоньки, в углы каждой витрины надули поддельного снега, под каждый уличный фонарь враскоряку понасажали миниатюрных Санта-Клаусов и гигантских свечек, — раскрылась отарам туристов, понаехавшим из Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Большой Калифорнийской долины в поисках истинно осмысленного просветления на пажитях рождественской коммерции. Хвойная Бухта, сонный городок на калифорнийском побережье, городок скорее игрушечный, где больше художественных галерей, чем автозаправок, больше винных дегустационных салонов, чем скобяных лавок, — разлегся примерно так же соблазнительно, как пьяная королева выпускного бала, а Рождество меж тем маячило всего в пяти днях. Рождество подступало, а с ним в этом году явится и Дитя. Оба непостижимы, неотразимы и чудотворны. Хвойная Бухта рассчитывала только на одного.

Ссылки по теме:

«А почему нельзя записать просто в столбик?» - 13.06.2015

Опчики корявые. Викторина для переводчиков Сорокина - 23.08.2016

Переводчики «Переписчика» - 15.04.2016

«Переводы — это мы» - 08.10.2015

Как извлекали «Скрытое золото»