Текст: Владимир Березин, для "Года литературы"
Фото: обложка книги «Мы предчувствовали полыханье…»
«Мы предчувствовали полыханье…» Союз советских писателей СССР в годы Великой Отечественной войны. Июнь 1941 - сентябрь 1945 г. Документы и комментарии. Том 2. Книга 1: 22 июня 1941–1943 г. Книга 2: 1944 - 2 сентября 1945 г. - М.: Роспэн, 2015.
Сборник подготовлен сотрудниками РГАЛИ при поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)".
Это внушительный двухтомник - сборник документов о работе Союза писателей во время войны и разных
прихотливо выбранных частных историях. Что придает ему особую ценность среди множества сборников документов, выпущенных в последние годы о событиях Великой Отечественной войны.
Потому что с одной стороны - бюрократическая организация, которая собраниями, резолюциями, деловой перепиской и проч., и проч., реагирует на происходящее в стране и в мире. С другой стороны - частная переписка писателей и их родственников - с фронта в тыл, из Москвы в эвакуацию, записки и дневники.
Разумеется, это не полное отражение бытования «Министерства литературы» в военное время. А лишь малая часть документов Союза писателей и переписка Николая Заболоцкого с женой, Всеволода Вишневского с литературоведом Тарасенковым, Александра Гладкова с братом
Львом (младший брат Лев Гладков был освобождён в 1945 году и умер в 1949-м. Сам Александр Гладков отсидел шесть лет - с 1948 по 1954).
Много переписки и других разведённых войной (или репрессиями) в разные места людей.
Вот Всеволод Вишневский пишет из блокадного Ленинграда 12 марта 1943 года:
«Из московских литературных замечаний, авторитетных: “Стихи Симонова? Неплохие, но не тем тиражом издаются…» - «Сейчас же исправим» - «Надо в 2 экземплярах: один для Симонова, другой для Серовой».
При этом тираж книг Симонова в 1942 году был у «Сына артиллериста» - миллион, у книги «Фронтовые стихи» (1943) - двести тысяч, у сборника «Стихи 1941 года» - 150 000. Но тут мы присутствуем при первых кругах легенды - достоверно неизвестно, говорил ли «авторитетный человек», то есть - Сталин, эти слова, но понятно, когда рождается легенда.
Очевидно, что к стихам «Жди меня» в миллионной массе читателей было совсем другое отношение, но это именно две стороны того, что такое «литературный факт».
А вот иное, скорбное - Николай Заболоцкий пишет жене 28 ноября 1943 г.:
«Как выглядят наши дети? Очень плохенькие или нет? Переписываешься ли ты с Женей, есть ли сведения о брате? Установлено ли, что он погиб или это еще не известно? Что еще нового о знакомых? Коля пишет, что Дан. и Ал. Ив. умерли. При каких обстоятельствах, не пишет. Напиши, осталось ли что-нибудь от моей библиотеки? Хотя все это теперь - дело десятое <…> Пишу почти в темноте, поэтому кончаю. Крепко целую тебя, моего любимого мальчика, мою родную доченьку. Как часто-часто мысленно я бываю с вами, кажется, вся душа улетает к вам и беседует с вами».
Это нужно комментировать так - Заболоцкий сидит в лагере, и Дан., и Ал. Ив. - это Хармс и Введенский, которые давно к этому моменту истлели в безвестных могилах.
А вот в воспоминаниях Г. Г. Алперс о событиях августа-сентября 1941 г. (в письме Л. В. Зотовой 21 мая 1979):
«Через три дня после этого памятного вечера пришло известие, что «Цветаева повесилась в Елабуге», а еще через несколько дней покончила с собой Санникова (жена поэта Бориса Владимировича Санникова. - В. Б.).
В это время уже начиналось сильное отступление от Москвы, хлынул новый поток эвакуированных писателей, в Москве Союз писателей перестал существовать, все были здесь, время было настолько тяжелое, что как-то не переживалось это страшное событие и даже не говорили об этом. Почти ежедневно вся наша колония собиралась на своего рода митинги, и Шкловский в своем выступлении выкрикнул: "“Что же делать? Не вешаться же, как Цветаева!” Вот так единственный раз помянули её».
А. К. Гладков пишет Л. К Гладкову 7-17 ноября 1942 г:
«Но возвращаюсь к Чистополю...
Писательская колония там была весьма обширна. Там прожили зиму Пастернак, Федин, Леонов, Асеев, Тренев, Исаковский, Д. Петровский, Зенкевич, С. Гехт, Мунблит, Нусинов, Дерман, Эрлих, Письменный, Колычев, А. Явич, одно время - В. Шкловский, Галкин, Г. Гупперт, В. Парнах, А. Глебов, Биль-Белоцерковский, М. Рудерман и многие другие... К своим женам всю зиму прилетали писатели-фронтовики, и через них и почту мы все были довольно активно связаны с тем, что происходило на фронтах и в Москве... Хотя первые недели «эмигрантщины» были очень тяжелы (представь себе, с каким сердцем мы уезжали из Москвы), но в целом, оглядывая сейчас эту зиму, я считаю, что в ней были и толк и даже не сразу расчуханная своеобразная приятность».
А вот документ иного рода. 17 марта 1942 года Союз Писателей просит Моссовет о разрешении на въезд и прописку писателей и сотрудников аппарата Союза:
«Согласно указаний директивных инстанций, президиум ССП СССР возобновил работу в Москве. Для постоянного участия в работе президиума в Москву вызваны отдельные члены президиума, ответственные работники аппарата Союза и некоторые писатели. Иные из них уже приехали и приступили к работе; однако до сих пор они не получили разрешения на прописку. Небольшое количество вызванных писателей и работников аппарата дожидается в Казани разрешения на въезд.
Просим Вас дать указание о прописке в Москве следующих писателей и работников аппарата Союза, уже приступивших к работе:
А. А. Фадеева - ответственного секретаря президиума;
В. П. Катаева - члена президиума;
М. Я. Аплетина - члена ССП, руководителя иностран[ной] комисс[ии] ССП СССР;
К. Я. Финна - драматурга, члена ССП, работающего в Информбюро и на радио;
А. А. Болихова - заведующего] секретной частью ССП;
М. С. Дубинского - начальника] отд[ела] кадров ССП».
Или вещь совсем уж сейчас для нас неожиданная: дневники дежурства писателей, членов ССП по президиуму ССП СССР в разные годы.
«1 января 1943. Дежурил с 10 часов утра. За день ничего не произошло. Приходил товарищ, которому хотелось видеть т. Фадева лично. Фамилия его Берестнев, дальневосточник, приехал из Сочи. Сказал ему, что т. Фадеева ждут. Д. Бродский».
Понемногу дневник превращается в некое подобие чеховской «Жалобной книги», как отмечают сами скучающие на дежурстве писатели.
При этом, в рассматриваемое издание включены стихотворение Симонова «Убей его!» («Если дорог тебе твой дом…») в первоначальной редакции и статья Эренбурга «Убей немца», необходимость републикации которых составители объясняют "резонансным отражением в других документах издания".
Чем это издание интересно неспециалисту (работа специалиста с ним понятна)?
А тем, что в этой мозаике складывается образ жизни советского пишущего человека.
Это голоса писателей прекрасных, одарённых, и голоса писателей ужасных.
Это голоса их родственников и знакомых.
Вместе они составляют общую картину (особенно при последовательном чтении) и людей, и системы, в которой они существуют.
И которой больше не существует.
