Идеалист в лаптях. Мемуары сторожа

Текст: Элина Труханова/РГ, Ярославль

Фото: Ирина Штольба

Иван Юров. «История моей жизни». - Рыбинск: Медиарост, 2017

Рукопись этой книги пролежала в самой обычной ярославской семье больше 80 лет: уроженец глухой вологодской деревни Иван Юров, окончивший церковно-приходскую школу и в начале XX века еще ходивший в лаптях, описал, по его собственному выражению, «историю своей незадачливой жизни» для сына, стараясь изобразить ее «возможно понятнее и правдивее». В результате из незатейливой семейной хроники, охватившей период 1890—1930-х годов, получился редчайший документ эпохи. О том, чем он ценен и откуда «всплыл», - наш разговор с книгоиздателем Виталием ГОРОШНИКОВЫМ.

«Российская газета»: Виталий Владимирович, в силу своей профессии вам приходится читать множество рукописей. Чем привлекла вас эта? И вообще, где вы ее взяли?

Виталий Горошников: К нам действительно приходит очень много разных рукописей и предложений их издать, есть много интересного. Но эту рукопись мне порекомендовал человек, вкусу которого я доверяю - он стал потом редактором книги, Антон Голицын. У него и правнука автора воспоминаний оказалась общая знакомая Ольга Филатова, человек с филологическим образованием: правнук, тоже, кстати, Иван Юров, дал почитать текст сначала ей, она вышла на Антона, а он - уже на меня. Ольга Филатова, кстати, и оцифровала текст. Больше восьмидесяти лет эти записки хранились в семье, в старом чемодане. В начале 1970-х годов сын Ивана Юрова Леонид, которому были адресованы воспоминания, перепечатал их на машинке, чтобы их легче было читать. Получились четыре тетради с машинописным текстом. И вот судьбе было угодно, что наконец-то, незадолго до столетия революции 1917 года, записки все-таки дошли до издательства, и мы даже решили открыть этой книгой серию «Эхо эпохи: дневники и мемуары».

«РГ»: Так чем же она вас зацепила?

Горошников: Ну чьи обычно мемуары издают? Ученых, писателей, художников, политических деятелей, известных личностей, потому что людям интересно их мнение по тому или иному поводу. А перед нами фактически мемуары сторожа. Когда Иван Юров их писал в 1930-е годы, ему было около пятидесяти лет, он работал сторожем, несколько месяцев болел, находился в глубокой депрессии, думал, что скоро умрет, и описал предельно откровенно всю свою жизнь как некое поучение и назидание для сына. Он вызывает и сочувствие, и симпатию: все его заблуждения и ошибки были заблуждениями по-своему искреннего и честного человека, ищущего правды, справедливости и свободы, но приходящего в итоге к результатам прямо противоположным.

Это очень интересный документ эпохи, потому что все заблуждения Ивана Юрова - заблуждения того поколения. Они очень типичные. Эти люди действительно хотели строить светлое будущее, отказавшись от всего, что составляло так называемую старую жизнь. А новое в итоге оказалось не лучше старого. Автор просто честно, подробно, без прикрас и претензий на «высокую литературу», достаточно критично по отношению к себе рассказывает о своей жизни: как ушел в город на заработки, голодал, как создал вторую семью при живой жене, как умирали дети, как боялся, что причислят к врагам народа.

«РГ»: Иван Юров - простой крестьянин, окончивший церковно-приходскую школу, но, даже прочитав несколько страниц его «Истории», убеждаешься, что из общей массы он, конечно, не мог не выделяться. Окажись он в иных условиях, будь у него возможность получить хорошее образование, этот человек мог бы достичь многого. У него богатый словарный запас, он отличается наблюдательностью, стремится к саморазвитию и даже обладает талантом психолога. А в общем, такой идеалист в лаптях…

Горошников: Он очень похож на героев Андрея Платонова. С точки зрения здравого смысла все, что делают герои Платонова, - в чистом виде абсурд. Но, оказывается, такие люди действительно были. Вот один из них оставил дневники. В голове у него гремучая смесь из каких-то идеологических штампов, представлений, фобий, комплексов и еще чего-то. Но его записки - богатейший фактический материал. У него так складывалась жизнь, что, родившись в глухой вологодской деревне, он где только не побывал: много ездил по центральной России, по югу, жил в Петербурге, Германии, Сибири. Был половым в трактире, рабочим на табачной фабрике, продавал шнурки, в Первую мировую войну служил в армии, три года провел в немецком плену, строил на родине самый первый колхоз, первую коммуну, даже основал населенный пункт. Участвовал в первых социалистических стройках, заведовал избой-читальней, занимался продразверсткой, был директором завода, портным, сторожем, сидел в царской и советской тюрьмах. Перипетии его судьбы настолько причудливы, что повествование читается как увлекательный роман, энергетика которого буквально гипнотизирует читателя.

Он на всю свою деревенскую округу прославился тем, что задолго до революции стал там первым и единственным убежденным атеистом. Всех это удивляло, на него смотрели как на человека с четырьмя руками. Потом он примкнул к сторонникам самых левых политических взглядов, из-за чего даже с трудом женился, потому что за «политикана» никто замуж не шел. Приверженцем этой идеологи он оставался до конца жизни, поэтому очень интересно наблюдать за тем, как жизнь разбила его вдребезги. Все, что для него было важным, во что он верил, что считал главным, оказалось несостоятельным.

Уникальность этих мемуаров в том, что их автор и сам не понял, что себя выпорол. Он был открытым, прямым, вспыльчивым, резким и смелым человеком. Парадокс: он все время пишет, что он «за», «за», но все, что он описывает, вопиет «против», «против». Условно говоря, он заявляет: мы построим настоящее коллективное хозяйство, и это позволит нам освободиться от изнуряющего труда, повысить производительность и так далее. А по факту получается, что даже у детей молока нет…

ЦИТАТА

Иван Юров, «История моей жизни»:

— «А «кулацкий дух» заключался в том, что… колхоз слишком медленно управлялся с сенокосом. …Колхозники не ленились. Я сам видел, что большинство их старалось изо всех сил сработать побольше, ведь им по количеству и качеству работы начислялись трудодни. Работали, как прежде в своем хозяйстве, с восхода солнца до заката и без дней отдыха. Даже хлеб хозяйки стряпали ночью, так как невыход на работу в первый раз штрафовался пятью трудоднями, а за второй исключали из колхоза. Семьи, имевшие старух, которых по возрасту нельзя было гнать на работу, считались счастливыми, так как старухи управлялись по хозяйству.

И вот когда люди работали с таким напряжением, а им говорили: «У вас рабские темпы», «Вы - подкулачники», им грозили высылкой, то это на колхозную массу действовало неблаготворно, создавалось подавленное настроение, иногда колхозники даже сравнивали свое положение с крепостным правом».

- «Между тем в яслях, оказывается, хлебом кормили не только таких, как Линочка (ей было 10 месяцев), а всех без исключения, даже одно-двухмесячных, потому что молока ясли не имели, да и вообще кроме хлеба фабком их ничем не снабжал. Даже и за это… председатель фабкома корил матерей-работниц: «Вы знаете, во что обходятся нам ваши дети? По два рубля в день, ведь мы на каждого отпускаем по килограмму хлеба!» Как я жалел, что о такой «щедрости» фабкома узнал слишком поздно! Удивительно ли после этого, что все дети, которых носили в ясли, страдали поносами и многие умирали».

- «Еще когда я был в самой Вохме, мне пришлось узнать, что районные воротилы отнюдь не довольствуются нормой хлеба в 350 граммов, а имеют в запасе по 4—5 пудов белой муки… Такие люди не только не голодали, как другие, а имели и булочки, и сладости, и жиры, и яйца, и все это получали по твердым ценам, а не по рыночным, которые были иногда в 10 раз выше. А ведь эти люди, бия себя в грудь, призывали нас переносить трудности и не роптать, и простакам вроде меня было совестно пожаловаться им на то, что нет мало-мальски приличного пиджака, что не хватает хлеба. Хотя и есть в кооперации костюмы, так они же для сдатчиков хлеба или сырья. А оказывается, раньше всех сдатчиков их получали наши крупные «авторитеты».

КСТАТИ

Свои записи о постреволюционной жизни провинциального города оставил и доктор из Рыбинска Константин Ливанов (вышли в той же серии «Эхо эпохи: дневники и мемуары»). Но если «История моей жизни» Ивана Юрьева не издавалась ни разу, то отрывки из «Записок доктора» в 2003 году печатал «Новый мир». Об этих дневниках, которые сравнивают с «Окаянными днями» Бунина и «Несвоевременными мыслями» Горького, очень хорошо отзывались Сергей Залыгин и Александр Солженицын.

Записки доктора состоят из его собственных наблюдений и высказываний его пациентов. Например, таких:

1928 год.

«11-й год живем в этой маяте, чем дальше, тем все хуже да хуже… Довели товарищи - никому житья неть!»

«Запуганы мы все в деревне страх как: как закричат под окном: «На собрание!», так я вся и затрясусь, сяду на пол, закроюсь руками и сижу ни жива ни мертва».

«Мужики пьянствуют, а бабы аборты делают - вот и вся наша теперешняя распоганая жизнь».

«Крестьянин Мологского уезда страдает коликами в животе и кровавым поносом. Объясняет свою болезнь тем, что вместо хлеба приходится есть месятку (корм для скота). В их деревне и в окрестных таких заболеваний много и по той же причине».

1929 год.

«По совести вам сказать, доктор: мы, двое с бабушкой, дня по два - по три не едим. Так, сходим иногда к добрым людям - когда накормят, а когда и нет. Добрых-то людей больно мало стало… Такая жизнь, такая жизнь, что хоть в Волгу бросайся!»

«На собрании я только и сказал: «Не надо нам никакой классовой розни, хотим жить, как раньше жили, по-братски, по-Божьи…» За такие слова ячейка наша хотела меня арестовать, да собрание не допустило».

«У нас в Большом Селе на Рождество выдавали белую муку из кооператива. Что было!.. Крику, ругани!.. Одну женщину насмерть задавили».

Ранее по теме:

Данила Зайцев доказал, что он не мистификация - 03.03.2015