Текст: Александр Чанцев
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Обложка взята с сайта издательства
М.А. Булгаков: pro et contra, антология. — СПб.: Русская христианская гуманитарная академия, 2019. 992 с.
РХГА продолжает серию своих действительно внушительных томов, посвященных отдельным писателям. Кстати, не только писателям. Так, выходили сборники, посвященные осмыслению идеологий (либерализм, анархизм, социализм), отдельных феноменов (Золотой, Серебряный век русской поэзии) и исторических событий (Революция 1917 года, эмиграция). Отвечая на возможные претензии – дескать, такие явления не охватить даже самым толстым томом, – РХГА выпускает расширенные электронные антологии. Другие упреки – что издания посвящены только лидерам антигитлеровской коалиции или такому вряд ли сильно объемному персонажу, как, например, Керенский, остаются в сфере потенциального и в уме читателя.
Если уж о минусах, то стоит упомянуть, что большинство приведенных здесь статей – не первопубликации. Но минусы могут стать и плюсами –
во-первых, как иначе достигнуть стереоскопического взгляда, во-вторых, многие статьи выходили в региональных и даже иностранных сборниках по итогам конференций и т.д., так что вряд ли их можно раздобыть без определенного труда.
Остальное же проходит под единым знаком тотального разнообразия. Хотя рубрикация как-то пытается систематизировать объем и различия материалов – есть разделы, посвященные теме "Булгаков и другие писатели" (от Пушкина до Ницше), посвященные его драматургии, «Белой гвардии», отдельно «Мастеру и Маргарите». Но разнообразие цветет, конечно, полное. Это касается как уровня работ, так и жанра и объема – так, например, «Белое и красное» и «Собачья смерть» М. Каганской – это весьма интересное и остро полемическое эссе на почти сотню страниц. О темах и говорить нечего – от разбора почти детективной истории с продажей прав и незаконной постановкой и перепечаткой «Белой гвардии» / «Дней Турбиных» (парижское издание как раз именовалось «Дни Турбиных (Белая гвардия)») во Франции и Латвии до словаря всех медицинских терминов из ранней прозы Булгакова.
И, что уже само по себе любопытно, при действительно огромном потоке публикаций о Булгакове (целая библиография приводится здесь по той же медицинской теме), некоторые вопросы до сих пор до конца не прояснены.
Обыск с изъятием дневников у Булгакова был – а был ли или не был допрос в ГПУ? И это французское издание – его действительно сделал местный делец на волне зашкаливающей популярности постановки по «Белой гвардии» или же Булгаков имел какое-то отношение к продвижению своей книги на Западе, но открестился, зная, чем ему это может грозить? История действительно детективная во всех планах – и незаконное издание напоминает пиратские публикации наших дней, и авторскими правами за границей писатели из СССР из-за юридической специфики тогда почти не обладали, и письмо-опровержение против издателя Булгаков дает вдруг не в самом последнем французском издании…
Но работа по выяснению если не истины, то новых фактов идет буквально на наших глазах. Так, в статье «Не Булгаков ли это?» довольно убедительно, на текстологических примерах, демонстрируется, что свои фельетоны в «Гудке» Булгаков мог подписывать и другими, кроме известных нам, псевдонимами. Его известная шутка, что любой материал там он может написать за пять минут, косвенно добавляет тому достоверности.
Что-то в книге представляется более, что-то менее убедительным, это естественно. Иногда, как на «очной» научной конференции, между позициями различных авторов возникает потенциальный спор. Так, известно, что Волошин был большим поклонником Булгакова, когда он еще только начинал публиковаться, после выхода «Белой гвардии» публично хвалил и звал к себе в Коктебель; у одного же автора проводится мысль, что все было не так просто. Кто-то из исследователей считает, что Русаков у Булгакова – однозначно отрицательный персонаж, кто-то же весьма ему адвокатствует. Известно также, что семья Булгаковых была просвещенно-либеральных взглядов, это констатируется и в нескольких работах из этой антологии, но в «Тресте БГ (Михаил Булгаков и Илья Эренбург)» она названа охранительной, видимо, из-за церковных корней.
Истина же в том, что в литературе – да и в образе жизни – Булгаков был консерватором (любопытный факт – «Белая гвардия» у литераторов котировалась не очень высоко, дескать, никакого эксперимента, одно следование традиции Пушкина-Толстого). Да, не принял революцию и не очень этого скрывал, но из всех -измов и идеологий выбрал для себя великую Эволюцию – и это, если уж мы отвлеклись, вообще глубокая тема, на фоне которой можно прояснить многие моменты в творчестве Михаила Афанасьевича. Да, перед постановкой пьесы по «Белой гвардии» он добавлял у героев симпатии к большевикам. Да, было это сделано и из цензурных соображений (соображений жизни и смерти, чего уж там!). Но и еще потому, что и за «белым делом» его любимая Эволюция, просвещающая, поднимающая людей на пути цивилизационного развития, после всей крови и зверств Гражданской войны уже не виделась…
И даже не один раз в пределах без малого тысячи плотных страниц эти виртуальные споры авторов суммируются высказыванием, которое, если и не претендует на истину, но оптимально суммирует вопрос.
Так, например, объяснена та необычная краткость, с которой Эренбург отзывался о Булгакове. Эренбург любил мемуары, любил возвращать из небытия забытых писателей, но – в свое время сам Булгаков «троллил» киевские тексты самого Эренбурга, не оценил творческих экспериментов Мейерхольда, и – Эренбург этого не забыл. Бинго! Такими же не откровенно враждебными, но сложными были отношения Булгакова и Шкловского. Поэтому на свой «гамбургский матч» Шкловский допустил Булгакова только к ковру (однако один из авторов антологии считает, что это и есть признание высшего мастерства, ведь у ковра следят за матчем судьи).
Впрочем, если как-то и делить-характеризовать работы сборника, то следует признать, что большинство из них имеет дело не с глобальным осмыслением булгаковского творчества, но скорее с локальными, как сейчас принято говорить, кейсами. Но и они – да и что глобально нового, опровергающего сложившиеся в булгаковедении конвенции можно было бы ждать? – воистину захватывающи! Вот, например, в работе М. Капрусовой – ее в антологии нет, но она внушительно обсуждается – доказывается, что Булгаков, отказавшись от фигурировавших в первоначальных редакциях нарциссов, вложил в руки Маргариты букет не мимоз, как принято считать, но серебристую акацию. И Н. Цветова приводит любопытную семантику цветов: кроме мистериальной символики, подчеркивающей избранничество Маргариты, в христианстве «белая акация – символ души и бессмертия. Хотя нельзя исключать и третье толкование: в актуальной в эпоху создания романа масонской символике этот цветок считался символом преодоления смерти. Вполне вероятно, что возможность тройственного прочтения символа не преднамеренно планировалась Булгаковым». Действительно, зачем исключать, вполне стоит рассмотреть.
И даже масонство не должно фраппировать. Потому что Булгаков с юности (есть мемуарные свидетельства сестры и не только) любил всяческую нечистую силу, и никогда не знаешь, где обнаружится интересное. Да, возможно, не совсем релевантное, но пищу размышлениям дающую – однозначно. Хорошо, например, известно, что в трактовке как той же нечисти, так и святости в «Мастере и Маргарите» «западник» Булгаков опирался на западные образцы (Ренан, Феррар, Иосиф Флавий для иерушалаимских глав), продуктивным оказывается и привлечение такого исключительно славянского, даже русского концепта, как юродство. Действительно, именно так можно расшифровать поведенческий код Иешуа. «Поэтому за столкновением сакральной и инфернальной сфер в булгаковском романе мерцает как раз оппозиция юродства и шутовства», пишет И. Есаулов. И, кстати, то наблюдение, которое могло не посетить при очередных перечитываниях романа: говоря Пилату на допросе, что нет, он такого не говорил, а ходит за ним один и все записывает и перевирает, и называя имя Левия Матвея, Иешуа – в логике сталинских чисток, уж точно – по сути, «закладывает» своего единственного ученика.
Не стоит думать, что эта ремарка является исключением, а остальные тексты исключительно апологетичны по отношению к Булгакову.
Показывается, например, с фактами на руках, что не скрывавший своего равнодушия к живописи Булгаков если и приводит, дает аллюзии на какие-либо картины, то они чаще всего общеизвестны, не уникальны. Мог Михаил Афанасьевич и заимствовать: было очень любопытно прочесть статью М. Вайскопфа об отсылках в финальном романе Булгакова к «Искусителю» Михаила Загоскина (1838). «Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет», – говорит Иешуа, вторя загоскинскому Калиостро: «Теперь уж у тебя голова болеть не будет». Или даже дважды (!) мелькает у Загоскина тот самый прославленный Булгаковым пилатовский «белый плащ с кровавым подбоем»: «Вдали между миртами мелькнула белая шляпа, и через несколько минут человек в черном плаще с красным подбоем сошел под гору». Совпадение?
Действительно, о многих заимствованиях и аллюзиях рядовому читателю уже не догадаться, только прочесть в подобных сборниках. Кто же, кроме коллекционеров, подскажет, что несколько сцен в «Белой гвардии» почти «покадрово» воспроизводят работы одного художника, документировавшего так, в виде продававшихся потом открыток, сцены городской жизни Города-Киева, несчетное количество раз переходившего из рук одной власти в другой. Или что «мертвое тело» в «Зойкиной квартире» - это отсылка к традиции киевских же студиозусов, в начале попойки решающих, что один из них может напиться до бесчувствия и стать тем самым «мертвым телом», которое они потом будут транспортировать с собой из гостей в гости. (Впрочем, мне ранее приходилось читать не менее убедительные параллели с мертвым телом из сказки Одоевского…) Или же те магические выступления в старом киевском варьете популярных иллюзионистов Бартоломео Боско и Карла Гофмана (статья «Киевские реминисценции в “московском” творчестве Михаила Булгакова» Н. Богданова), которые Булгаков импортировал в/на сцену «сеанса черной магии и ее разоблачения».
Главный же плюс этой, повторюсь, очень разной книги очевиден, но тем не менее очень приятен – многие вечера с ней проживаешь в мире любимого писателя.
