Бахрома. Книги, о которых вы не слышали: апрель

Текст: Анна Жучкова

Почему проект называется "Бахрома"?

Апрель – месяц юный, подвижный, когда всё зыбко и неопределённо. Премия «Новые горизонты» так же внезапна, противоречива и колтыхается между серьезной литературой и жанровой, как апрель между зимой и летом.

Основанная критиками В. Владимирским и С. Шикаревым в 2013 году, премия «Новые горизонты» в марте объявила победителей восьмого сезона. Интересно, кого там читают и за что награждают? Посмотрим условия задачи:

«Премия вручается за «художественное произведение фантастического жанра, оригинальное по тематике, образам и стилю¹».

Ага, то есть речь идет о фантастике как жанре, а не о том, что Кафка и Гессе тоже фантасты. Есть, правда, мнение, что фантастика не жанр, а вид литературы. Что детектив не жанр, а вид литературы. Фэнтези не жанр... и так далее. Но, по сути, жанр с французского и переводится как «вид», и еще как «род». Можно принять, что слово «жанр» имеет два значения: 1) формат литературного произведения (роман, рассказ, ода), 2) жанрово-тематический канон массовой литературы. Вернее, массовой/жанровой/формульной. Нет у нас пока единого термина, а есть такой, трехголовый.

Знакомимся с премией дальше. Ее цель – «разорвать привычные шаблоны», «расширить границы жанра²».

А вот тут неясность. Расширить границы жанра — значит сделать его более ярким и разнообразным, поддержав оригинальные решения и мастерство исполнения? Или начать экспансию на сопредельные территории и объявить фантастикой все, что не реализм?

Да и «разорвать шаблоны», строго говоря, формульная литература не может. На то она и формульная, что работает с устоявшимися формулами. Комбинируя их, наполняя новым содержанием, но не ломая. Частушки пишутся по формуле частушки, детектив по формуле детектива, а наполнение может любым. Речь тут не о вторичности, а о заданных рамках. Так что «разорвать привычные шаблоны», наверное, означает поиск произведения, «оригинального по тематике, образам и стилю», но в рамках «фантастического жанра», как и было сказано.

Номинационная комиссия (А. Василевский, В. Владимирский, В. Иванченко, Д. Малков, Е. Михайлов, С. Шикарев, Г. Юзефович и др.) включила в лонг-лист 2021 года следующие книги:

А. Козлова «Рюрик»... Ну как же так? «Рюрик» вовсе не фантастика. Это социально-психологический по проблематике и гибридный по жанровой форме роман, в центре которого – работа с подсознанием и, соответственно, комплекс символически-метафорических образов: темный лес, болото, другая-я, «медведь» и проч. Этак вы весь символизм, сюрреализм, поток сознания, интеллектуальный роман, театр абсурда и прочее запишете в «фантастический жанр»...

В. Мироненко «Алешины сны» тоже не жанровая проза. А галлюциногенный текст с установкой на шок и эпатаж, мистику и визионерство. Ленин там шаманит с Григорием Распутиным у костра, разжигая пожар революции, черный паровоз несется сквозь время, царевич Алеша готовится к смерти. Напоминает «Мысленного волка» А. Варламова, но уступает масштабом, отсылая не к Серебряному веку, а к сатанинской песенке с детского Евровидения-2009 про белого кролика (сквозной мотив романа), слова которой автор постоянно повторяет: ETIS ATIS ANIMATIS ETIS ATIS AMATIS.

Зачем записывать в фантастический жанр то, что им не является? Здесь чувствуется какой-то комплекс: раз вы называете фантастику нелитературой, мы объявим вашу литературу – фантастикой. Однако дело в том, что формульная/массовая/жанровая литература не хуже и не лучше «серьезной», она просто другая. Написать хороший жанр не менее сложно, чем роман поколения. И там, и там своя классика. И там, и там много вторичности и подражательства. А если смешивать параметры массовой и высокой литературы в кучу, мы так никогда и не разберемся, какую прозу на каждом из этажей считать хорошей.

Жанровая проза обладает вполне объективными характеристиками: организующая жанр формула («а что если?» – для фантастики, «кто убил?» – для детектива и т.д.), схематичность героев (что не значит, что в книге нет психологизма), яркая история/сюжет плюс внутренняя динамика, живой понятный язык: не ассоциативный, стремящийся к бесконечности валентностей, а ясный и конкретный.

Посмотрим, есть ли такие произведения в шорт-листе.

«Средняя Эдда» Дмитрия Захарова – роман не фантастический, а социальный, даже «актуальный». Рассказывается в нем о современных политтехнологиях и жизни журналистов-пиарщиков. Единственное отступление от реальности – предположение, что граффити, которые рисует один крутой чел, имеют влияние на жизнь политиков. Это не фантастика, а социальный миф.

Центральная же тема дряхлых политиков, которых «группа поддержки» пихает наверх, чтобы иметь доступ к кормушке, идет еще от Войновича: «Дело дошло до того, что из двенадцати последних членов Политбюро семь заканчивали свою деятельность, находясь в полном маразме, двое передвигались исключительно в инвалидных креслах, один был полностью парализован, другой глух, как тетерев, а самый главный управлял ими всеми, находясь последние шесть лет в коматозном состоянии» («Москва 2042»).

Сама по себе книга Захарова неплоха. «Средняя Эдда» средняя и по сюжету (борьба с властью и за власть), и по проблематике (идти или не идти на подлость), и по языку, который тоже medium: «между литературным и разговорным, художественным и формульно-фантастическим³». Но в любом случае это не фантастика, в которой фантастическое допущение организует все художественное пространство.

Понимаю, тысячи копий сломаны в выяснении этого вопроса, но вкратце обозначу свою позицию. Высокая проза использует фантдопущение как прием, фантастический жанр – как базу. У фантастики и высокой прозы разные отношения с «объективным миром» (беру в кавычки, ибо никто объективный мир не видел, он лишь инвариант наших субъективных представлений о нем). Серьёзная литература занимается созданием как можно более подробной карты «объективного мира», а фантастика обращается к белым пятнам, которые на карте не отражены (хотя, возможно, не менее «объективны», просто научно еще не доказаны).

Так есть ли в Коротком списке премии «Новые горизонты» «художественное произведение фантастического жанра»?

Да, роман, который не стал победителем, – «Календарь Морзе» Павла Иевлева. Его мир основан на фантастическом допущении: каждый из нас меняет реальность. Захотела героиня, чтобы смерть ее родителей, о которой она узнала незадолго до полуночи, оказалась неправдой – и завтра не наступило. Город, в котором она жила, и его пригород оказались локализованы во времени и пространстве. Никто не мог уехать, никто не мог приехать, и бесконечно повторялся один день, 13 июля. Но после первого случая изменения реальности пошла цепная реакция – и горожане один за другим стали обнаруживать в себе этот «талант». В результате жизнь в городе абсолютно разбалансировалась.

Очень актуальная идея. Нам и правда предстоит осознать, что каждый видит мир по-своему, – и научиться договариваться, если мы хотим строить реальность вместе: «...если девяносто девять из ста уверены, что утро, то один, уверенный, что вечер, ничего не изменит. Но если их окажется пятьдесят на пятьдесят – последствия непредсказуемы».

Композиционно проблема «дня сурка» решена в романе интересно. Главный герой – радиоведущий, который каждый день начинает с сообщения о том, что если бы сегодня было не 13 июля, а другое число, то горожане отмечали бы, например, день шахтера, или спасателя, или библиотекаря. Так в достаточно герметичное пространство вводится описание жизни города, деревни и, по сути, всей страны. Но эта хорошая находка слишком затянута. Кроме болтовни героя, мы почти ничего не слышим и мир видим тоже фрагментарно – кафе на углу дома, палатку у реки, клуб в деревне. Я понимаю, это отражение нашего современного восприятия, ставшего почти виртуальным. Но так долго гнать журналистский треп не стоило. А то получился гонзо-роман, состоящий из цитат, юмора, сарказма, ненормативной лексики, и с главным героем Мэри Сью – сильным, умным и остроумным.

Развитие действия и мысли начинается ближе к финалу. И это, скажу прямо, захватывает. Но на сам финал думалки не хватило. И мы получили выскочившую, как черт из коробочки, дочь главного героя, которая всю жизнь его ждала, сидя в замурованной квартире и сочиняя палиндромы, ибо палиндром – «палин дромос», «путь назад» – знак того, что надо вернуть мир в изначальное состояние. Ведь SOS – тоже палиндром.

Но несмотря на это, в книге много хороших мыслей. Веселый язык. Стеб, привычный для фэндома. Серьезная научная база, присущая хорошей фантастике. Я бы отдала первое место этому роману. Он норм.

Но жюри его, по всей видимости, бортануло за неполиткорректность:

• «”Папа римский призвал уважать геев и транссексуалов” – я пропустил, его бог уже извинился за Содом и Гоморру?»
• 
  
• «Демократия – иррациональное убеждение, что тысяча человек умнее одного, и происходит от незнания математики. На самом деле это право свободного выбора вороны, что каркнуть: «Да» или «Нет». Сыр она теряет в любом случае».
• 
  
• «Мизогиния – крайне нелепое предположение, что женщины, возможно, являются женщинами».
• 
  
• «Сексуальная объективация – возмутительное мужское предположение, что с данной женщиной теоретически возможен секс».

Еще в шорте «Человек послушный» Михаила Гаёхо. Добротно сделанный проходной рассказ, содержание которого надо усилием воли держать в голове – я, если честно, пару раз его забывала. Сюжет такой: люди будущего живут в симуляциях, массово имитируя действия прошлого – войну, госпиталь и др. Вместо денег у них социальные баллы. Вместо религии – добровольное жертвование органов «нашему дорогому и любимому». Ну или не добровольное, а обманно-манипулятивное. Для этого среди них работают провокаторы. Есть вставная мысль про мультиверсум – куда ж без него? Есть социалочка – куда же без нее? Вот автор и в шорте. Всё, молодец, зачет.

Самый, на мой взгляд, бесполезный текст шорт-листа – «Лига выдающихся декадентов» Владимира Калашникова. Это фарс на базе биографий писателей Серебряного века. Василий Розанов, Андрей Белый, Велимир Хлебников и др. скачут, как петрушки в райке. И при чем тут декаденты, если действие происходит в начале ХХ века? То ли под Акунина написано, то ли под Владимира Мироненко, чей роман упоминался выше. У последнего тоже и писатель Долбоевский, и «философ «Василий Васильевич Розанов», который «хватает целых три бублика» и «запевает визгливым фальцетом»… В общем, вторичность вторичности.

Книга Карины Шаинян «С ключом на шее», победившая в номинации «кинопитчинг», могла бы стать хорошим фэнтези. У нее было для этого все – и атмосферность, и образность, и психология – воспоминания героини о советском детстве, травматичных отношениях с родителями и вольной вольнице природы (место действия – Сахалин). Но не хватило концепции. Если фантастика нуждается в целостном мире, то фэнтези необходима связь с универсальным мифом – или о пути героя к Граалю, или о балансе могучих сил. Просто забросить в рассказ о детстве японского мальчика-упыря, который выпивает у людей мозг через трубочку – это ну такое... Образная система романа лишена внутренних ассоциативных связей, которые, по закону бодлеровского леса символов, организуют мир фэнтези. Герой здесь вдруг убивает дружественную собаку, потому что решил, что она, мертвая, спасет их от японского упыря. Но нет, не получилось. В начале романа упырю сопутствует запах нефти, и кажется, что это символ ненасытности человечества, выпивающего соки земли. Но нет. Автор забывает эту идею и уходит в воспоминания о детстве. Причем делает своим альтер-эго сразу обеих главных героинь, по сути одинаковых: обе резкие, смелые, своевольные, только одна рыжая с веснушками, а вторая длинноногая блондинка.

Идея романа сводится к тому, что дети – упыри, которые мешают жить взрослым. Взрослые в ответ мучают детей, и те вырастают несчастными и жестокими. Дети водят взрослых к упырю, который выпивает их ум. А взрослые убивают детей, подозревая в них упырей... В общем, к финалу хочется уже скорее забыть этот текст и сказать автору – пожалуйста, заберите ваших тараканов обратно, у меня и своих хватает.

При этом роман еще постоянно мерцает, дробясь на десятки разновременных сюжетных линий и метафорические зарисовки, и перетекает в другие тексты, напоминая то «Остров Сахалин» Веркина, то «Живые и взрослые» Сергея Кузнецова, то «Калечину-Малечину» Евгении Некрасовой, то страшилки Дарьи Бобылевой.

Та же беда и у романа-победителя. «Фальшивый слон» Владимира Покровского – квинтэссенция того, что уже было. Представитель так называемой «четвертой волны» в фантастике, которая формировалась в конце 1970-х – начале 1980-х, автор, кажется, в том времени и остался. Ну право слово, как можно после голливудщины последних десятилетий строить интригу на том, что есть некий пульт, который перебрасывает героя из одной реальности в другую. Каждая из этих реальностей чем-то отличается от предыдущей. Но, о радость, число их конечно и рано или поздно герой имеет шанс вернуться в изначальную.

Мораль тоже нехитрая. Желая избежать каких-то сиюминутных трудностей, герой нажимает на пульт и – этих трудностей избегает. Зато обретает другие. Они ему тоже не нравятся. И он снова нажимает на пульт.

«Лучшая фантастика «четвертой волны», – пишет Василий Владимирский, – была более изобретательной, психологически тонкой и стилистически выверенной, чем произведения большинства официально одобренных фантастов семидесятых. Иногда проза этих авторов затрагивала опасные, болезненные социальные темы (как повесть Вячеслава Рыбакова «Доверие» или роман Андрея Лазарчука «Мост Ватерлоо»), содержала мощный сатирический заряд («В ночь с пятого на десятое» Михаила Успенского, ранние рассказы Виктора Пелевина), но в целом редко претендовала на потрясение основ⁴» .

Вот уж точно. На потрясение основ роман Покровского совершенно не претендует. Да и с эстетической точки зрения разочаровывает. Почему Мария Галина сравнила его с Шефнером, ума не приложу. Шефнер интровертен, лиричен, сдержан. Он поэт – и это чувствуется во всем. Покровский, наоборот, эксцентричен, словоохотлив. Да, Покровский вслед за Шефнером пародирует язык советской эпохи. Но какой смысл делать это сегодня? Одно дело изпитал (измеритель писательского таланта) у Стругацких или ИНСОНОЧЕЛ (Институт Создания Нового Человека) у Войновича – тогда это было остроумно и имело «сатирический заряд». Совсем другое, когда подобные словесные кадавры засоряют современный текст, делая «Фальшивого слона» еще более фальшивым.

Только послушайте эти фразы, какой же тут Шефнер:

• «набив на ногте мозоль...»
• «толчок был дан и Эдуард зафонтанировал идеями»
• «истина в самой что ни на есть последнепервой инстанции»
• «квазипечально»
• «Офигения в Ставриде»
• «ты мне очень хорошо отвратителен»
• «я мельком обзаметил»

Удивительно, что Екатерина Писарева находит этот язык отличным: «у повести Покровского есть все, чтобы стать в один ряд с распиаренными книгами, издающимися большими тиражами: отличный литературный язык, интересные герои, четкая структура текста⁵». У меня он вызывает только ассоциацию с натужным языкоблудием чеховского Туркина: «большинский, недурственно, покорчило вас благодарю».

Впрочем, мысль Писаревой про интересных героев меня удивила не меньше. В романе есть главный герой. Ну, по речи уже можно понять какой – нервно подпрыгивающий интеллигент, озабоченный тем, кто к нему как относится. Есть его жена с большим подбородком, единственная способность которой – очень хорошо понимать мужа. Герой считает жену красавицей, но ровно до тех пор, пока она его понимает. Когда в одном из миров она вдруг перестает это делать, он замечает, как уродлив ее подбородок, и – переключает пульт.

Есть еще два героя, которых наш интеллигент встречает в каждом из миров: это вертлявый Эдурад в шляпе, изобретатель Усижела (пульта усиления желаний) и громила Лысый, обладатель Убнавчела (ножа, убивающего навсегда). Эта компашка перемещается из одной невыразительной реальности в другую с целью собрать шляпу, нож и сумку с деньгами (которая полагается обладателю усижела) вместе: «три артефакта... все должны собраться вместе в руках одного человека. Первый артефакт – усижел, и обладатель его, то есть облус, то есть в данном случае вы, должен забрать остальные два артефакта в свою собственность. Имя этим двоим – Шляпа по имени Шляпа, и Нож по имени Убнавчел. И в момент соединения этих артефактов место, в котором оно произошло, становится для облуса точкой притяжения, а точки отрицания, если они уже имеются, равно как и другие точки притяжения, в тот же миг перестанут быть таковыми. И будет вам, как говорится, счастье, хе-хе».

Лучшего способа собрать три артефакта, как убивать друг друга, герои не находят. Сначала Лысый убивает жену героя, но в другом мире она оживает. Потом герой убивает Шляпу. Потом Лысого. В каком-то мире он встречает своего бывшего друга – и тоже убивает. Но это всё Убнавчел. Сам-то он неплохой человек. Вытерев нож после очередного убийства, он учит читателей: «Никогда не убивайте людей. Не только потому, что это грех смертный, не только потому, что невыносимо это – уничтожать человеческую душу (кто бы мне разобъяснил, наконец, что это за существо такое, человеческая душа?), — не только потому, что убийство изменяет душу убийцы, в клочья рвет, как выразились бы сегодняшние экстрасенсы, в мелкие клочья раздербанивает ауру человека, до полной заморозки чувств, до мальчиков кровавых, а еще и потому, что убив, человек присваивает себе функцию Бога, и в какой-то степени становится Богом, но не настоящим Богом, а тем, искусственным, фальшивым Богом, который, как и фальшивый слон Веделя, соответствует не миру, не логике, а только лишь вашему собственному представлению о том, что такое Бог есть. И это самое страшное. Как я уже говорил, в тот период своей жизни я был неверующим, но, принимая на секунду систему символов, отношений, иерархий и предрассудков, свойственную людям воцерковлённым, могу лишь сказать, что став фальшивым Богом, человек на самом деле становится Дьяволом, уровень фальшивости какового непредсказуем».

Ужасная вещь – длинные цитаты. Согласна. Но а как иначе передать великий размах графоманского словоблудия победителя восьмого сезона премии «Новые горизонты».

(а значит, нет и вечности, ибо вечность можно показать только через эпоху, сама по себе она изображению не поддается).

Есть только четкая схема, тут Екатерина Писарева права.

У Брехта в пьесе «Что тот солдат, что этот» герои так же схематично делают искусственного слона: «Ты, Полли, возьми вот эту палку и слоновью голову, что висит на стене. Ты, Джесси, возьми бутылку и каждый раз, когда Гэли Гэй будет смотреть на вас, отливай воду, пусть он убедится, что это настоящий слон, который мочится. А я накрою вас картой полушарий». А потом продают его на аукционе как что-то важное и нужное. Искусственный слон пользуется большим успехом. За него предлагают немалые деньги.

Вот и наш «Фальшивый слон» оказался выгодной поделкой и принес автору приз. Как за человека я за него очень рада, без шуток. Огорчает другое – премия «Новые горизонты» как-то лихо «отливает воду», выдавая фальшивое за живое, банальное за оригинальное и путая новые горизонты со старыми рубежами.

Почему "Бахрома"?

Мы решили назвать наш проект «Бахрома», взяв на себя таким образом смелость буквально перевести важнейшее для современной англоамериканской культурной жизни словечко fringe. Именно так называются спектакли, музыкальные альбомы, книги, не ставшие мейнстримом, но создающие питательную среду для него. Чем гуще и качественнее эта бахрома – тем добротнее основная ткань. Каждый месяц, несмотря на все трудности, на русском языке выходят десятки новых художественных произведений. А если прибавить к ним те, что публикуются в толстых литературных журналах (не говоря уж о литературном самиздате), то счет пойдет на сотни. Между тем в «зону особого внимания» пиарщиков и маркетологов, отвечающих за раскрутку и продвижение, попадают лишь единицы – за что их трудно упрекать, ибо количество рук их не безгранично, в отличие от количества выпускаемых книг. Раньше эти «ножницы» вполне эффективно компенсировало «сарафанное радио», но с тех пор, как оно переехало в телеграм и подобные платформы, настройка его заметно сбилась. Мы попросили Анну Жучкову делать обзоры новых русских книг, не попадающих обычно в поле внимания обозревателей. К величайшему их сожалению, – но и они не стрекозы с фасеточным зрением. Хотим особо подчеркнуть: это не история про жемчужные зерна в известной куче. Это скорее другая известная история – про то, насколько мы ленивы и нелюбопытны.