Текст: Борис Кутенков
Начнём – как, увы, привычно для этого обзора, – с мемориального материала. Журнал «Плюмбум-пресс» (редакторы – Мария Попова и Николай Нагай) публикует эссе Наталии Черных о Людмиле Вязмитиновой, литературном критике, педагоге, подвижнице, оставившей нас в июле этого года. Эссе Наталии, безусловно, – лучшее, что было написано о Людмиле после её ухода (если здесь вообще уместна подобная «иерархия»): сказывается и художественный дар Черных, и продолжительное знакомство с Вязмитиновой, и смелость говорения о личном (без перехода на фамильярность). О свойственном Людмиле «поэтолюбии»: «Поэтолюбие – талант редкий и мало ценимый. Конечно, лучше написать некое подобие аналитической статьи о критике и о работнике культуры, о его значении и масштабе. Но поэтолюбия как-то стесняются. Оно никогда не попадет в фокус человека. Иранская культура, по счастью, оставила нам примеры подлинного поэтолюбия». О моменте знакомства: «Летом 1994 года я бывала на Халтуринской, у Алексея Корецкого, поэта. В его комнате, скорее напоминавшей лабораторию эстета-биолога, происходили разнообразные по составу и довольно интересные собрания. Там я впервые увидела статную белокурую женщину с тигриными глазами, в легком светлом платье. Она была чрезвычайно серьезна, и это даже вызвало во мне сочувствие. “Ну мы же все здесь клоуны, что же она так верит всем нам?” – подумала я. Потом, как оказалось, это было едва ли не основное её качество: верить и тщательно проверять. И верить, и проверять – оба пункта обязательны. Но сначала верить…» О страшном лете-2021, ознаменовавшемся потерями: «Лето 2021 запомнится мне уходом троих людей, разных по масштабу, по интересам и родам деятельности, но все же принадлежащих к одному району, если так можно сказать. Александр Еременко (чьи стихи Людмила считала гениальными), Пётр Мамонов и Людмила Вязмитинова. Теперь как будто нет одной из улиц, но меня туда все еще тянет. Память будет выветриваться и дальше, и я не из тех, для кого хранить и сохранять – главное. Мне важно движение, а оно есть. И то, что мне казалось странностью моей знакомой, теперь материализуется, и довольно быстро». Скорбим – никакими словами не описать потерю.
«Лиterraтура» публикует подборку материалов в память о Людмиле. Кирилл Марков (один из учеников Людмилы, культуртрегер): «Как-то раз в Библиотеке Поэзии (она же Лермонтовка) проходила конференция (организованная Евгенией Вежлян), на которой был круглый стол культуртрегеров. На нём присутствовала, в числе прочих, Людмила. В ходе обсуждения возник вопрос о бытовании поэтов и поэзии в современных соцсетях; и, кажется, Евгений Никитин в контексте доступности технологий разным поколениям обронил фразу, мол, “заставить Людмилу Вязмитинову осваивать ТикТок... ну как... она его, конечно, освоит...”. На что получил в высшей степени категоричное “Не сомневайтесь”, заряженное её фирменной уверенностью и пассионарностью. Все разулыбались. В этом была вся Людмила. Когда дело касалось литературного просветительства и поэзии в целом, все проблемы и сложности для неё отходили на второй план. Оставалось только идущее изнутри-и-свыше желание-светоч. Именно такой я её и запомню: даже в пустяковых, комичных ситуациях от неё исходила такая мощь духа, которой я не встречал, пожалуй, пока ни у кого в литпроцессе…»
В новом номере журнала «Парадигма» (к сожалению, он стал последним для журнала – в буквальном смысле) – интересный опрос литераторов о границах плагиата. Александр Скидан: «Определить плагиат в литературном произведении – в отличие от научной работы, для которой существует четкий свод правил, включая цитирование и ссылки на предшественников, указание источников и т. д. (так называемая научная этика), – довольно трудно. Где проходит граница между плагиатом и пародией, плагиатом и оммажем, если последние могут состоять из слегка переиначенных заимствований из текста-источника или даже дословно его воспроизводить с небольшой композиционной или стилистической “погрешностью”? Можно заимствовать и отдельные приемы, используя их с иным заданием и в ином контексте. Современная ситуация – условно, после Лотреамона – ещё больше спутывает карты…» Дмитрий Кузьмин: «…мы живём в условиях избытка информации, а не в условиях её недостатка. Наша готовность включиться в её производство может быть оправдана либо личной синдроматикой (“не могу не писать”), либо убеждённостью в том, что именно я могу сообщить миру что-то, чего принципиально не может сообщить никто другой. В обоих случаях вопрос о плагиате, в сущности, не стоит: если у тебя личная синдроматика, то твой святой патрон – Гран из “Чумы” Камю, чья преданность единственной выходящей из-под его пера фразе абсолютна и потому бескорыстна; если у тебя свой уникальный месседж, то любой, кто попытается передать его вместо тебя, сфальшивит. Ну, а тем, у кого нет ни личной синдроматики, ни идеи об уникальности своей работы, бояться надо не плагиата, а экзистенциальной ненужности». Юлия Подлубнова: «В целом репутационных избытков плагиат приносит гораздо больше, чем каких-либо бонусов, – думаю, это умные люди понимают. Я не верю в символическую прибыль от плагиата». Хочется вспомнить и два опроса, проведённых мной, на аналогичные темы: для «Текстуры» (в 2018 году) и для «Лиterraтуры» (в 2015-м).
На сайте Prosodia – новый текст Владимира Козлова, одного из интереснейших сегодняшних критиков, об экзистенциальной природе поэзии. О «хоровом субъекте» лирики: «Меня всегда удивляет, когда силлабо-тоническое стихосложение и верлибр объявляются непримиримыми идеологическими врагами. Для меня это абсурдное противопоставление. Настолько же абсурдно было бы в автомобиле выбирать только педаль газа, а педаль тормоза объявлять устаревшей, или наоборот. В силлабо-тонике, мне кажется, необходимо чувствовать, что она пишется не для частного голоса – это всегда более или менее голос хора…» Есть и крайне спорные утверждения (предполагающие рационализаторский подход к искусству и некую «избирательность» процесса – идущую не от стиховой личности, а от якобы безграничных возможностей выбора): «Искусство, которое начинает презрительно относиться к своей познавательной роли, быстро вырождается. Сначала его по старой привычке еще ценят за стильные декорации, а потом идут заниматься серьезным делом. А вот искусство как исследование – это весьма серьёзное дело. Потому что не оскорбляющие своей шаблонностью ответы на важнейшие вопросы человеку нужны прямо здесь и сейчас, и поэзия – это доступное средство получения таких ответов…» (не напоминает ли разговоры о ненужности «чистого искусства», отсылающие к временам Фета?..). Как бы там ни было, текст написан с личностных и нешаблонных позиций (тут вспомним давнее утверждение Леонида Костюкова: «Разговор о поэзии никогда не будет абсолютно убедителен, он плохо укладывается в полемическое поле»), а значит, заслуживает прочтения – и рефлексии со стороны каждого пишущего.
В «Знамени» Михаил Эпштейн рассуждает о «новой этике» (редакция обещает в следующем номере круглый стол, посвящённый этой проблеме). О единственности индивида: «Что касается самой новой этики, без кавычек, то все настоятельнее возникает потребность исходить не из групповой идентичности, а из абсолютной единичности, незаменимости каждой личности. Существует знаменитое золотое правило: как ты хочешь, чтобы обращались с тобой, так и ты поступай с другими. На это Бернард Шоу язвительно возразил: “Не делай другому то, чего желаешь себе, ведь у вас могут не совпадать вкусы”. Важно ставить себя на место другого, но у каждого есть и свое место в бытии…» Об опасной черте «идиоэтики», «особенно тревожной в России»: «Здесь, как нигде, имеет силу традиция: «Они любить умеют только мертвых». Как только живой, беспокойный человек умирает и перестает быть «опасным», его начинают вспоминать и прославлять. Но идеоэтика угрожает переступить и эту черту, врываясь в покои мертвецов и выбрасывая их из почетных склепов…»
«Формаслов» представляет стихи Григория Геникеева. Геникеев – один из самых загадочных современных поэтов: меняющий по 10 раз на дню свои настроения в отношении литпроцесса, отказывающийся от публичных обсуждений своих стихов, прячущийся под псевдонимами, – так что мне при общении с ним так и не удалось распознать, какое имя настоящее. В стихах – тоже элемент мистификации: стихи, отсылающие и к Рыжему, и к Новикову, и к Фёдору Терентьеву – причём сложной системой интертекстуальных отсылок. Одно из стихотворений напрямую говорит о влиянии Фёдора Терентьева (тоже негласно считающегося мистификацией) – причём речь идёт именно о связанном с ним интертексте. Я не видел такого в современной поэзии, Геникеев представляется мне новатором в обращении с межтекстовыми связями.
- начинать и заканчивать все на щ
- распишитесь и свет потух
- это лев или блеф или что вообще
- ты кого мне послал петух
- на Некрасова чёрствый батон крошить
- ради птиц верещащих неть
- это дура не это не лыком шить
- не дрожащую тварь иметь
- только жаль одного красоты лица
- померанчевых плеч в конце
- у Терентьева слизанного конца
- и начала в твоём лице
В предисловии редактор подборки (Евгения Ульянкина) пишет: «Пожалуй, эти стихи ещё выбираются из влияний, не вполне отряхнули с себя чужое – но дышат по-своему, глубоко и размашисто: не боятся неровностей, легко меняют направление, сопротивляются инерции. Свобода дыхания притягивает в тексты обэриутский абсурд, и мы тут и там встречаем слипшуюся проводницу и ожившие костюмы эпохи Эдо. Дико интересно, в какую сторону выберет двигаться автор – а пока вот, несколько снимков его движения и трансформации».
На «Современной литературе» в рамках своей рубрики (которую можно было бы условно озаглавить «Советы начинающим о литературе») Мария Ватутина рассказывает о том, стоит ли выбирать профессию литератора, и делится собственным опытом: «Итак, я сегодняшняя ни за что не посоветовала бы себе “вчерашней” после окончания школы идти в филологию. Тому есть ещё одна причина. Прожив часть молодой своей жизни в тех областях человеческого общества, в каких прожила я, приобретя очень сочный, ошеломительный опыт, пришедшийся так кстати развивающемуся творческому организму, я не променяю этот опыт даже на докторскую степень в филологии. Поэтическое сердце, способное, как губка, впитывать события, судьбы и человеческое общение, отдаст сторицей все страдания и радости, которыми его пропитала жизнь…»
