Патрик Барбье: «Никакого Giro d’Italia!»

Интервью: Михаил Визель

Первый вопрос – биографический. Как вы поняли, что барокко – это ваша судьба?

Патрик Барбье: Когда я был совсем молодым, меня интересовала вся классическая музыка, без особых предпочтений. Пожалуй, я выделял разве что первую половину XIX века – это была та музыка, которую я изучал: писал диплом по Россини, потом диссертацию по Спонтини и т.д. А потом занялся кастратами – и всё. Я пропал! И вот уже 30 лет не могу выплыть из этой музыки, из этого искусства, потому что это больше чем музыка, больше чем искусство: от собственно музыки я перешел к праздникам XVIII века в Риме, Неаполе и Венеции, где кастраты были на первых ролях, к жизни Версаля. Это та культура, где я чувствую себя как дома.

Самый известный певец-кастрат – Фаринелли – стал снова звездой после выхода одноименного фильма Жерара Корбьё (1994). Но практически одновременно с фильмом вышла ваша книга “Farinelli, le castrat des Lumières” («Фаринелли, кастрат эпохи Просвещения»). Есть ли тут связь? Знакомы ли вы с Корбьё, обсуждали ли этот сюжет?

Моя книга вышла через месяц после фильма.

Но зато книга “Histoire des Castrats” вышла еще в 1989 году!

Патрик Барбье: Да, и мне сказали, что эта книга была у всей съёмочной группы. Они пользовались ей, чтобы воссоздать бэкграунд. Но со мной никто не связывался, и понятно почему: потому что история, излагаемая в фильме, – это полная выдумка, никак не соответствующая реальности. И конечно, если бы они со мной связались, я бы никак не смог с этим согласиться.

После выхода фильма возник устойчивый журналистский штамп «кастраты – рок-звезды XVIII века». Насколько правомочно это уподобление?

Патрик Барбье. Фото: Михаил Визель

Патрик Барбье: Вы знаете, я и сам сравнивал кастратов с современными рок-звездами. Именно из-за того безграничного энтузиазма, того сумасшествия, которое они способны были спровоцировать среди публики. Фаринелли на самом деле тоже бросал свои платки в зал, и публика тоже падала в обморок от восторга. Этот феномен понятен, и я не имею ничего против него. Единственное, против чего я бы выступил – когда мы видим в фильме Фаринелли в кожаных штанах. Такого подмигивания в сторону современных рок-звезд я бы не допустил.

Давайте расширим вопрос. Есть такая точка зрения, что каждая эпоха имеет свое барокко. Belle Époque – барокко «века железа и пара», постмодернизм – барокко модернизма XX века. Правомочен ли такой перенос?

Патрик Барбье: Я понимаю, о чем вы. Это идея одного испанского философа (Ортеги-и-Гассета. – Ред.), который говорит, что каждая эпоха имеет свое барокко – что всякий раз классичная эпоха сменяется периодом «с буйной фантазией». «Барокко» — это общий термин, который относится к разным проявлениям в разных странах. Он возник в XIX веке, гораздо позже того, как сам этот период, собственно, закончился.

Постмодернизм тоже вроде как закончился. Его можно считать «барокко XX века»?

Патрик Барбье: Если принять, что барочный стиль приходит на смену более классичному – да, конечно, почему бы и нет? «Пламенеющая готика» – это барокко готики «обычной», а эллинистический стиль – это барокко классического греческого искусства времен Перикла, то есть V века до н.э. Это вечное повторение. Но, честно говоря, в XVII-XVIII веках мне как-то комфортнее.

С барокко все ясно, давайте теперь поговорим о другом. Вы написали книгу о Полине Виардо…

Патрик Барбье: И еще одну – о ее сестре, знаменитой примадонне эпохи романтизма Марии Малибран!

Да-да, я помню! Но нас в России все-таки больше интересует Виардо. Потому что с ней неразрывно связан наш великий писатель Иван Тургенев. Как вы воспринимаете его со своей, французской и музыкальной стороны?

Патрик Барбье: Виардо провела в Петербурге четыре «итальянских сезона». Тургенев познакомился с ней еще во время первого – и ни одного сезона не пропустил. Я не исключаю, что в какой-то момент со стороны Виардо был какой-то интерес к Тургеневу, но я могу сказать, что это никоим образом не изменило ход ее жизни, не задело глубоко ни ее, ни ее семью. Но при этом Тургенев действительно на сорок лет просто прилепился к этой семье. Но я не могу сказать, что он «стал частью этой семьи». И даже само это расхожее выражение, ménage à trois, «любовь на троих», в современном понимании не имеет к ним никакого отношения. Тургенев 40 лет беспрестанно следовал за семьей Виардо – но в роли поклонника, который воздвиг Полину на какой-то пьедестал. Для него она была идеальной женщиной, идеалом женщины. И к тому же Тургенев и Луи Виардо, муж Полины, были лучшими друзьями, их многое объединяло, от литературы до охоты. И, честно говоря, есть ощущение, что присутствие Тургенева иногда немножко давило и надоедало.

Я не хочу критиковать Тургенева, но просто представьте себе: есть семейная пара и есть человек, который за ней постоянно следует. Например, когда Виардо снимали первый этаж дома, Тургенев спрашивал: «А могу я занять второй этаж?» Ему отвечали: «Да-да, конечно можешь!» Но инициатива никогда не исходила от них.

Даже в их доме, в Париже, Тургенев занимал третий этаж. И он провел от себя слуховую трубу в тот зал, где Полина репетировала и занималась с учениками, чтобы всегда ее слышать. Да, это была страсть, но страсть какая-то фетишистская.

Парадоксальным образом мы возвращаемся к тому, с чего начали. Получается, что Тургенев поставил себя в положение кастрата: от плотского целиком ушел в область идеального.

Патрик Барбье: Мы никогда не узнаем, была ли там какая-то плотская история. Если и была, то какая-то короткая и мимолётная. Супруги Виардо прожили вместе 42 года. И Луи Виардо никогда не пошел бы на то, чтобы любовник его жены проживал с ними. Такое в принципе невозможно. Я думаю, здесь речь идет о других отношениях – о полном обожании Тургеневым этой женщины. Они уезжают жить в Баден-Баден – он селится в соседний дом. Они едут в Буживаль – он строит себе дачу пятьюдесятью метрами выше. Вот такая ситуация.

Завершающий вопрос тоже совершенно традиционный. После книг про XVIII век в Ватикане, Венеции, Неаполе – не продолжите ли вы это музыкальное барочное путешествие по Италии? Милан, Турин?

Патрик Барбье: Нет-нет, никакого Giro d’Italia! Я считаю, что были три главных города, значимых для меня в музыкальном плане, и про них я уже написал. Но для Издательства Ивана Лимбаха работа еще есть, потому что моя книга «Voyage dans la Rome baroque. Le Vatican, les princes et les fêtes musicales» («Путешествие в барочный Рим. Ватикан, князья и музыкальные празднества», 2017), получившая премию Французской академии, еще не переведена. А в январе следующего года выходит моя книга, посвященная королеве Марии-Антуанетте. И музыке.

Редакция благодарит Французский институт за помощь в организации интервью и Екатерину Бердникову за его перевод.