Текст: Андрей Цунский
Если заходит речь о современниках или ровесниках Пушкина, то русский читатель часто совершает ошибку. Он проецирует личность нашего поэта на все его время, при этом забывая о пространстве. Да и вообще Пушкин у нас несколько особняком – кажется, что у него и современников было всего-то: Дельвиг да Кюхля, Греч да Булгарин и Дантес. Ну и Гоголь на картинке Николая Алексеева затесался рядом, с постным выражением лица. Искусствовед П. Петров писал: «Композиции Алексеева производят хорошее впечатление удачным расположением групп и силой светотени. Искусство группировать фигуры, особенно в портретах, составляло характерное отличие художника, сообщавшего много живости и движения изображаемым лицам». Вот уж не сказал бы. На картинке чинно попивают чаек два господинчика в черном, этакие метросексуалы, если не сказать большего, да и светотени и группировки фигур я что-то не заметил. Да, еще к Пушкину заезжал в ссылку Пущин, и слушал его стихи при Арине Родионовне, на картине Николая Ге «Пушкин в Михайловском». Многочисленные гравюры и прочие «графии» с этого произведения несколько изменяют лицо гостя: на лице этом, как правило, написано «Когда же это кончится…»
Между тем, абсолютным ровесником Пушкина был Бальзак, его современниками – Гюго, Вальтер Скотт, Генрих Гейне. Увы, так была устроена советская школьная программа – да и нынешняя, кажется, тоже –
А ведь он и как поэт существовал не только в дамских альбомах, на почтовых станциях и в петербургских гостиных. Он не чисто национальное явление. Он фигура в мировом литературном процессе! Можно сравнить пушкинское описание ядовитого древа («Анчар») в поэзии – и о том же дереве написанное Бальзаком в прозе (очерк «Путешествие из Парижа в Яву, по методе, изложенной господином К. Нодье в его истории Богемского короля и семи замков его, в главе, имеющей предметом разные способы перевозки у древних и новых народов». Хмм… Лаконично. Умеет же Бальзак: так емко – и самую суть!). Дерево Antjar Upas заинтересовало и русского, и французского гения. Причем Пушкин Бальзака точно читал, Бальзак Пушкина – вряд ли. А если и читал, то вряд ли смог оценить: не сразу появились качественные переводы. А об отношених Пушкина с французской литературой уже писали у нас Вера Мильчина и Виктория Пешкова. Читал Александр Сергеевич и Вальтера Скотта, и очень о нем тепло отзывался: «Главная прелесть романов Walter Scott состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем не с enflure французских трагедий, – не с чопорностию чувствительных романов – не с dignité истории, но современно, но домашним образом – Ce qui me dégoûte c’est ce que...Тут наоборот ce qui nous charme dans le roman historique – c’est que ce qui est historique est absolument ce que nous voyons». Ой, Александр Сергеевич, писали бы уж сразу все по-французски… Бальзак бы прочел.
Вы уж ткните эту цитату сами в поисковик, так и перевод найдется, а то все место займут эти сноски.
Однако, как бы ни был увлекателен Александр Сергеевич (а он очень увлекателен, сегодня я пишу вообще не о нем, но поди ж ты), хочу предложить вам познакомиться с автором, относительно которого можно довольно точно сказать, что Пушкину его читать не доводилось. Просто первая книга этого автора вышла в свет уже после гибели Александра Сергеевича. Этот писатель издал свой первый сборник рассказов достаточно поздно. Он вообще никуда в своей жизни не торопился – и хотя прожил всего шестьдесят лет, успел очень много. И автор этот – носитель того же пушкинского времени, и за ним стоит история его семьи и страны – не менее яркая и старинная, чем у Пушкина – и заслуживающая внимания. Только Пушкин о нем вообще никогда не слышал. Хотя бы потому, что в пушкинские времена в Европе мало кто верил, что может быть какая-то «американская литература».
Более того – так когда-то думали даже в самой Америке. Критики с именем непременно учились в Европе, а к «местным авторам» относились с глубочайшим презрением. От этих критиков достанется многим американским гениям.
Но своя правда была и в том, что поначалу колонистам, осваивавшим новый континент, и вовсе было не до книжек. Американская литература могла появиться только после того, как отвоевали, засеяли, отстроились. Так что родиной амоериканской литературы стали несколько штатов на Восточном побережье: Коннектикут, Мэн, Массачусетс, Нью-Гемпшир, Род-Айленд и Вермонт. Вместе они называются «Новая Англия».
В Новой Англии началась, как таковая, история Соединенных Штатов. Но есть особый штат и в Новой Англии – Массачусетс. Если вам доводилось встречать в фильмах заносчивых американцев, задирающих нос, потому что их предки «прибыли в Новый Свет на Мейфлауэре», так это они прибыли сюда. Если конкретно – то в ноябре 1620 года, к скале Плимут (от которой пошло потом название породы кур – «плимутрок») на юге штата Массачусетс, а 11 ноября на борту барка «Мэйфлауэр» «отцы-пилигримы» числом сорок один (подписывали только главы семейств, народу было, ясное дело, больше) подписали соглашение о том, что хотят основать в Новом Свете самоуправляемую общину и жить в ней «по законам, каковые сочтут подходящими и соответствующими общему благу колонии». В свидетели, заверяющие подлинность этого юридического документа, был скромно призван сам господь бог. Сие событие попытался запечатлеть художник Жан Леон Жером Феррис, но… в общем, с «Ночным дозором», или, если быть точным – с «Выступлением стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга» Рембрандта Харменса ван Рейна – не сравнить. Национальная живопись тоже рождается далеко не сразу.
Именно в Массачусетсе будут англичане воевать за земли коренных американцев… с французами. Здесь вспыхнет недовольство колонистов короной и Британской империей. Здесь появятся два богатых города – Бостон и Салем. В Бостоне, как известно, состоится историческое чаепитие в порту, возникнет Гарвардский Университет и Массачусетский технологический институт, этот город вообще станет интеллектуальной столицей США – и до сих пор ею считается. И поглядывает на остальных немного свысока.
А в Салеме (правильное американское произношение – Сэйлем, но уж будем придерживаться традиции) еще в 1626 году поселились колонисты, построили порт, и начали завозить в Америку тех поселенцев, которые об этом совсем не просили – черных рабов. Но самую широкую известность принесли городку суд и казнь «салемских ведьм».
В 1692 году начался и продлился больше года судебный процесс, в результате коего четырнадцать женщин и пять мужчин повесили, одного человека забили камнями и две сотни засадили в тюрьму. Нам нетрудно понять, каковы были «юридические» особенности этого процесса: наши соотечественники в тридцатые годы тоже признавались в рытье туннеля от Бомбея до Лондона. Там все было так же омерзительно.
Тем более, что с подсудимыми поборники права часто сводили собственные личные счеты. А через четыре – всего через четыре! – года судьи… признали, что ошиблись. Ну, сами понимаете – где-то увлеклись, пережали, а дело громкое, общественность давит, эксперты часто слишком много на себя брали, а кто их проверит. А между тем начальство требует, губернатор держит тему на контроле, парни год отпусков не видели, а у всех кредиты, ферма не ремонтирована, земля не пахана… Так что маленько напортачили, ну, с кем не бывает?
Когда суд начал выносить смертные приговоры как с конвейера, один из инициаторов процесса, священник Коттон Мэзер, вроде бы понял, что он натворил. После первой казни Мэзер стал умолять судей не приговаривать к смерти на основании галлюцинаций и видений – именно свидетельства о них, а также признания, полученные под пытками, становились на процессе доказательствами. Бесполезно. Машину легко построить и завести – а вот остановить… Отец Коттона, Инкрис Мэзер, президент Гарвардского колледжа, вслед за сыном призвал прекратить казни, уговаривая, мол, лучше пусть десять ведьм сбегут, чем умрет один невиновный. Бесполезно. Впрочем, есть ситуации, когда останавливается и такой безжалостный механизм.
«Уж простите, сэр, не велите казнить… – ой, вырвалось, извините… сэр. Виноваты, сэр, каемся… ну да, увлеклись. Так мы же не суд, мы только предъявляли обвинения! Приговаривали ведь не мы! Ну да, по делу проходила женщина, очень подходящая по приметам и образу действий, это же не обвинение придумало: ну а суд такие прецеденты рассматривал, и кончались они казнью. Ну кто же знал, что это ваша жена, сэр…»
Наверное, нечто подобное услышал от кого-то из вовремя сообразивших, что хорошенького понемножку… губернатор Массачусетса, сэр Уильям Фипс. И уже в 1693 году суд начал как из типографского станка выплевывать приговоры оправдательные. Губернатор Фипс ведь сам назначил всех судей. Председатель суда Уильям Стаутон и вовсе не имел юридического образования. Из всех судей порядочным человеком показал себя только Натаниэл Солтонстолл – он отказался принимать участие в этом позоре, но был не в силах что-то изменить. А остальные судьи – Джон Ричардс, Сэмюэл Сьюэлл, Джон Хоуторн…
Знакомое имя! В русском традиционном для прежних времен произношении – Готорн. Именно он настаивал на признании «спектральных доказательств» – этот юридический термин известен с XVI века, он означает «форма юридических доказательств, основанная на показаниях лиц, утверждающих, что испытывали видения». Он же их охотно получал особыми способами. Еще в ходе следствия применяли специальное следственное действие peine forte et dure – это метод дознания, в ходе которого допрашиваемого раздевают донага, кладут сверху доску. А на нее постепенно прибавляют один за другим тяжелые камни. Собственно, так добивались признания. Под этой пыткой умер местный фермер Джайлз Кори – но не признался. Судья Сэмюэл Сьюэлл запишет в своем дневнике: «Около полудня в Салеме Джайлса Кори забили до смерти за то, что он молчал; суд и капитан Гарднер из Нантакета, который был его знакомым, два дня подряд причиняли ему много боли, но все напрасно». Кстати, привет, капитан Гарднер, вас до сих пор помнят! Как жена, как дети, любили вас? А правнуки тоже любили?
Сохранились протоколы допросов, которые вел этот Джон Хоторн (Готорн). Вот допрос обвиняемой Бриджит Бишоп:
Бишоп: Я не ведьма!
Хоторн: Раз уж вы не написали в показаниях, все же скажите мне, как далеко вы зашли?
Бишоп: Я не знакома с дьяволом.
Хоторн: Как же тогда получается, что один твой вид вредит им?
Бишоп: Я невиновна.
Хоторн: Каким образом ты словно творишь перед нами колдовство движениями тела, которыми ты управляешь околдолванными?
Бишоп: Я ничего об этом не знаю. Я невиновна в ведьмовстве. Я не знаю, что такое ведьма.
Хоторн: Тогда откуда ты знаешь, что ты не ведьма?
Бишоп: Я не знаю, что вы говорите.
Хоторн: Как ты можешь знать, что ты не ведьма, не зная, что такое ведьма?
Ему не позволили войти в состав специальной судебной коллегии, выносившей приговоры – просто в качестве одного из обвинителей он был куда как эффективнее. Даже многие из его сторонников отмечали, что что он действовал жестоко, иногда – с крайней жестокостью. Что такое «крайняя жестокость» во время следствия, где официально применялась peine forte et dure – воображения может не хватить. А вот в тот суд, который начал потом всех подряд оправдывать – он попал, и в качестве судьи. Натешившись на судебной стезе, перешел на военную службу, командовал местной милицией, в 1711 году – семидесяти лет от роду –получил звание полковника (хотя в Америке того времени это не совсем такой полковник, к каким мы привыкли). Дожил до семидесяти пяти лет, умер в почете и достатке, похоронен на Старом кладбище на Чартер-стрит в Салеме, на фамильном участке.
Ну, разумеется. Натаниэль Готорн, американский классик, один из основоположников литературы США как таковой, и в частности автор романа «Дом о семи фронтонах».
Это не просто заглавие – дом такой существует, хотя фронтонов осталось всего три. С момента процесса «салемских ведьм» прошло шестьдесят лет, однако помнили о нем куда лучше, чем мы помним о событиях на таком же историческом расстоянии – событий в жизни людей было не так много.
Как и в случае с предыдущим романом «Алая буква», многие возненавидели Готорона за эту романтическую вещь, полную убежденности, что всякое зло непременно будет наказано. В романе Готорн (а уж он-то был неплохо осведомлен и о мотивах процесса, и обо всех забавах прадедушки) описывает, как ради хорошего участка земли на ни в чем не повинного человека пишут донос и обвиняют в колдовстве. Как тот накладывает на подлеца и его потомков проклятие, и как это проклятие насылало на род негодяя одну беду за другой, пока землю не вернули той семье, у которой ее отобрали.
Натаниэль Готорн стал одним из первых классиков американской литературы, он и родился в Новой Англии, в Массачусетсе, в Салеме – да еще и четвертого июля. В День Независимости США. В Советском Союзе ему некогда было бы писать – таких людей возили из одного президиума в другой, со съезда на съезд, с банкета на банкет. Конечно, с той поправкой, что родиться было нужно седьмого ноября.
Его романы в Америке популярнее, чем в Европе. Немудрено: это действительно какая-то готика в очках и с вилами. Но важно то, что он нашел в себе силы осудить преступление предков. Не отречься от них – а осудить. И он, и судейское сообщество до него, и вся Америка прошлого тяжело принимала это решение, в чем-то так и не смогла измениться до конца – но уже не допускала подобного ужаса в дальнейшем.
А прадедушке Джону досталось еще ох как много раз. Ну, сразу приходит на память рассказ Стивена Винеснта Бенета «Дьявол и Дэниел Уэбстер». Там, тоже на сфальсифицированном процессе председательствует сам Джон Готорн, и назначил его на новый процесс сам сатана.
Судья Готорн возникнет в пьесе Артура Миллера «Суровое испытание», а поскольку она неоднократно экранизирована, то и публика его не забывает.
Джон Готорн выходит на сцену и в пьесе Джона Уодсворта Лонгфелло «Джайлс Кори и салемские ведьмы» причём в месте с Коттоном Мэзером.
Он появляется и в кинохорроре «Лорды Салема» 2012 года в исполнении Эндрю Прайна, правда под именем «Джонатан Хоторн». Он поселился даже в компьютерных играх. В сериалах. В мультиках… Да у вас, сэр, славы больше, чем у правнука вашего, писателя!
К сожалению, бывает и так. Но такое постоянное обращение к конкретной личности и напоминание о том, что личность наделала, позволяет избежать повторения подобных случаев в «судебной практике».
А Натаниэль Готорн… Ну вот так распоряжается судьба. Хотя его помнят, читают, экранизируют. Его похвалил Говард Филипс Лавкрафт. Впрочем наши постоянные читатели знают, что он многих хвалил.
А Пушкин наверняка почитал бы «Дом о семи фронтонах». Стал ли бы хвалить – это вопрос другой. Не будем отвечать за Пушкина. А в Новой Англии готика с тех пор старалась использовать вилы по сельскохозяйственному назначению. Интеллектуальный Бостон усилил позиции американской культурно-научной столицы. А Салем… Его название напечатано на пачке вредного продукта. Население – чуть больше сорока тысяч. Работорговля и процессы над ведьмами – не лучшая база для развития, особенно в окружении конкурентов.
