Текст и фото: Тамара Прохоркина (Литературный институт)
Морозным ноябрьским вечером понедельника в камерном театре «Около дома Станиславского» прошел авторский вечер поэта, эссеиста и переводчика Григория Михайловича Кружкова. «Король Лир», «Буря» и «Пустые хлопоты любви» Уильяма Шекспира, стихи Эмили Дикинсон, Джона Донна, поэмы Льюиса Кэрролла — вы наверняка читали или слушали эти произведения в его переводе. Кружков — многократный лауреат переводческих премий. Государственная премия Российской Федерации, премия «Венец» Союза писателей Москвы, премия Александра Солженицына — малая часть длинного списка. Григорий Михайлович продолжает писать, переводить, а также является профессором кафедры «Теории и практики перевода» в РГГУ.
Но тема встречи была очерчена вполне определенно. Это два самых ярких представителя английской литературы XVI–XVII веков — Уильям Шекспир и Джон Донн. Собравшимся предстояло услышать отрывки из произведений с погружением в исторический контекст эпохи, а также узнать о новых планах и книгах самого Кружкова.
Открывая вечер на сцене, хорошо ему уже знакомой, Григорий Михайлович уточнил, что, хотя на афишах значится «Джон Донн и Уильям Шекспир: два полюса», речь пойдет не о различии двух гениев, а о том, что их объединяло. И в первую очередь, по словам Кружкова, «общее — это время, в которое они жили».
И начал с биографии Шекспира. В воображении слушателей возник образ «красивого двадцатипятилетнего» Уильяма, который служит в лондонском театре, пробует писать пьесы и получает первую похвалу, критику и говорящее прозвище от драматурга Роберта Грина — «единственный потрясатель (shaker) сцены». В это же время, там же, в Лондоне юный Джон Донн скрывается от преследований «религиозных диссидентов» и далёк от признания поэтического таланта. «По свидетельствам современников, Джон Донн был театралом», — рассказывает Кружков. И это в том числе сближает поэта с «потрясателем сцены» Шекспиром.
Важной точкой, где темы двух авторов пересекаются, он называет любовь. Вернее, два вида любви, о которых пишут и Шекспир в сонетах, и Донн в стихах. Не раскрывая всех карт, Григорий Михайлович зачитывает свой перевод «Эпиталамы, сочинённой в Линкольз Инне» Джона Донна — история брачной ночи молодоженов, с повторяющимся, как рефрен, обращением к невесте: «Сегодня в совершенство облекись / И женщиной отныне нарекись!»
Под аплодисменты зрительного зала Григорий Михайлович вновь обращается к Уильяму Шекспиру. 1593 год — «чумной год» для Лондона. Шекспиру вместе со своей труппой пришлось покинуть город, так как во время эпидемий, как мы теперь уже и сами знаем, массовые мероприятия, в том числе театральные представления, запрещают. Шекспир вынужден был заниматься чем-то помимо театра, и именно тогда он написал свою первую поэму «Венера и Адонис» — снискавшую большую популярность. Страстная любовь Венеры к строптивому охотнику Адонису оказалась настолько животрепещущей темой, что, как выразился Григорий Михайлович, «поэма лежала под подушкой у всякой лондонской красавицы».
И здесь начинается самое интересное — Кружков говорит о тех самых сходствах Уильяма Шекспира и Джона Донна. Мифологический сюжет любви Венеры и Адониса Шекспира перекликается с последней строкой донновской «Эпиталамы». И приводит подтверждение: «У Донна жених «потрошит» свою невесту, как овечку, а у Шекспира Венера «укрощает» наездника Адониса поцелуями и «лобызаниями».
На этом «самом интересном месте» Кружков оставил Донна, чтобы рассказать о том, как Уильям Шекспир переживал лондонскую чуму и как захватившая город болезнь повлияла на творчество драматурга. Чума, по мнению Григория Михайловича, стала «творческим успехом» для Шекспира: в этот период он работал над исторической хроникой Ричарда III, несколькими сонетами и, самое главное, трагедией «Макбет», которая имела большой успех при дворе короля Якова I. Последнему очень польстило, что в трагедии в качестве одного из героев выведен его прямой предок Банко. Так труппа Шекспира получила королевский статус.
Джон Донн, оставленный рассказчиком в 1593 году, тем временем «жил своим путем, пока не кончились деньги». И в поисках заработка поэт принимает участие в военно-морской экспедиции против испанцев. Одно из наиболее известных произведений Джона Донна этого периода — элегия «Портрет». Вероятно, она была написана накануне отплытия в экспедицию.
Перед тем, как продекламировать элегию, Григорий Михайлович надевает черную шляпу — «чтобы лучше войти в образ». И начинает читать:
- Возьми на память мой портрет, а твой —
- В груди, как сердце, навсегда со мной...
Удивительно, но параллельно этим возвышенным стихам Джон Донн пишет сатиру, за которую отдельные современники даже называют его циником. При этом Джон Донн часто смешивал эти два жанра, из чего родилось то, что многие считают «антифеминистическим циклом». Вводя столь непривычный для английской поэзии XVII века термин, Григорий Михайлович пояснил: «При дворе Елизаветы махровым цветом цвел культ королевы». Так что, возможно, дерзкие стихотворные выпады в сторону двора связаны с политическими взглядами Джона Донна, которые не совпадали с риторикой правительницы. Григорий Михайлович процитировал один из «едких» стихов Джона Донна, который обращен к женщинам, но отнюдь не посвящен любви к одной из них:
- Когда бы женщина была
- Сосудом блага или зла,
- Любовь была бы делом длинным.
- Но ничего такого нет,
- Они не в пользу, не во вред,
- А на потребу созданы нам!
Но Джон Донн продолжает писать «сердечные стихи», где слагает гимны о высокой любви мужчины к женщине. И неудивительно: Григорий Михайлович рассказывает о начале успешной карьеры Джона Донна в качестве секретаря сэра Томаса Эджертона и о том, как стремительно эта карьера разрушилась из-за любви к племяннице своего начальника — Анне Мор.
Остановившись на столь трагичном эпизоде, Кружков внимательно посмотрел на часы и заявил, что оставшееся время собирается «посвятить стихам, потому что это веселее, чем читать лекцию».
Но совсем от лекции уйти не удалось.
Григорий Михайлович начал издалека, а именно с учения Платона, в котором существует две Афродиты, Урания и Пандемос, «но восхищения и поклонения достойна одна из них, и лишь она ведет к истине, — цитирует переводчик. — Одна любовь — высокая и небесная, другая — земная, доступная каждому». Это античное учение отзывается в том числе и в сонетах Шекспира. Григорий Михайлович говорит, что эти сонеты, вопреки многим мнениям — вариации на одну и ту же тему. «Автор убеждает юношу жениться? Но не семнадцать же раз подряд?» — вспоминает свое недоумение Григорий Михайлович, когда впервые в юности прочел сонеты. Сейчас, с бòльшим пониманием читая Шекспира, переводчик говорит, что первые сонеты — о высокой любви, последние сонеты — связаны с образом «темной дамы», которая отвращает от истины, «такая любовь обещает рай, а ведет прямехонько в ад», —добавляет Кружков. Через эту призму первые 17 шекспировских сонетов предстанут логичным обоснованием всего издания: «Это не просто случайные повторения, это «тезис», который заключается в том, что можно обеспечить себе бессмертие через женщину».
Джон Донн продолжает тему двух видов любви, но больше внимание уделяет общедоступной любви. «По вздоху в день, вот вся его еда», — цитирует Григорий Михайлович одно из таких тематических стихотворений. «Джон Донн как бы выводит «тезис» о разнобое, который можно объяснить конфликтом любовей, о котором все время говорит поэт». При этом, отмечает Кружков, Джон Донн не выступает абсолютным педантом, разделяющим метафизическую и физическую любовь. В любовной лирике Донна есть особый, учительско-назидательный тон, обращенный к возлюбленной. «Он как будто бы встает в позу и объясняет ей за учительским столом». Действительно, на заре жизни Джон Донн становится проповедником, он так и говорит: «Поэзия — любовница молодости, а богословие — жена зрелых лет», но, сделавшись проповедником, он все равно оставался поэтом. «В его проповедях поэтическое богатство метафор и страсть, а в стихах он принимает образ пылкого проповедника», — говорит Григорий Михайлович.
Мироощущение Джона Донна трагическое по своей сути и в юности, и в старости, «он остро чувствовал шаткость существования мира». Этим его поэзия и отличается от шекспировской: даже в финале самой кровавой пьесы драматург будто шепчет: «Ну ничего, как-нибудь обойдутся». Григорий Михайлович трактует различия авторов так: «Джонн Донн — господин сатиры и пафоса, он стоит на грешной земле и стремится ввысь, в горний мир. Шекспир же обитает где-то между небом и землей, там же, где обитает юмор».
Под конец Кружков предложил исполнить «Песенку шута» из «Двенадцатой ночи», однако оговорился, что петь не умеет, и со словами: «Буду подвывать, вероятно, получится отвратительно», запел. Зрители в благоговейной тишине вслушивались в «подвывания» и восторженно аплодировали.
В завершение вечера Георгий Михайлович Кружков представил свою недавно вышедшую книгу — «Записки переводчика-рецидивиста» — воспоминания о карьере переводчика, о переводах и о любимых поэтах. Он признал, что в новой книге будут пересечения с темой этой встречи, а точнее, там много о любимом поэте — то есть о Джоне Донне. Что же касается Шекспира, это мог бы быть отдельный фундаментальный труд. И мы трепетно надеемся увидеть его воплощение.
