«Из бедственных времянок Ленинграда…» 80 лет со дня снятия полной блокады Ленинграда

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Нет слова страшнее

Признаюсь, в детстве, когда я что-то узнал о блокаде Ленинграда, появилась мечта. Найти машину времени, отправиться в осень 1941 года и переправить ленинградцам современное, брежневской поры, оружие. И, конечно, продукты. И не было мечты острее.

«Страшные сестры твои»

Литература в Ленинграде не умирала, хотя замирала в ужасе.

Анну Ахматову эвакуировали из Ленинграда в конце сентября 1941 года. Она успела написать, когда враг приближался к городу:

• Птицы смерти в зените стоят.
• Кто идет выручать Ленинград?
• Не шумите вокруг – он дышит,
• Он живой еще, он все слышит…

А ведь многим казалось, что Ахматова способна писать только о любви и о Пушкине… В августе в Летнем саду «хоронили скульптуры» – их прятали, чтобы сохранить от обстрелов. Так они и пролежали в земле до весны 1945 года. Ахматова вместе с сотнями ленинградцев – в основном женщин и стариков – рыла траншеи, спасая нимф, римлянок и богов Летнего сада. В том числе – ее любимую скульптуру «Ночь» работы Джованни Бонацца. Через несколько месяцев, в Ташкенте, она напишет таинственное и трагическое стихотворение. Одно из самых утонченных в ахматовском наследии:

• Ноченька!
• В звездном покрывале,
• В траурных маках, с бессонной совой.
• Доченька!
• Как мы тебя укрывали
• Свежей садовой землей.
• Пусты теперь Дионисовы чаши,
• Заплаканы взоры любви…
• Это проходят над городом нашим
• Страшные сестры твои.

Ленинградские ночи той поры действительно описать невозможно. Определение «страшные» всего не объяснит, но можно ограничиться и этим словом.

В Доме радио

В блокадном Ленинграде работали, писали – Ольга Берггольц, Всеволод Вишневский, Николай Тихонов, Виссарион Саянов, Леонид Пантелеев, Наталья Крандиевская-Толстая, Вера Инбер, Александр Крон, Владимир Волженин, Всеволод Кочетов… Защищали город, служили в армии, работали в военной прессе Даниил Гранин, Павел Шубин, Александр Чаковский, Михаил Дудин, Владимир Лифшиц, Александр Межиров. Этот список можно продолжать долго – и все равно упустишь драгоценные имена. В то время для сотен тысяч людей спасением стало радио.

Голод, холод и одиночество – блокадной зимой можно было одолеть только третью невзгоду. Помогали знакомые и любимые голоса дикторов и писателей, которые выступали по радио. Когда в начале 1942 года радио на несколько дней прекратило работу – люди, просыпаясь в промерзших квартирах, ощущали ужас. Они нуждались в собеседниках – и не было ничего страшнее безмолвия… Там звучали и стихи, и музыка. Необходимым оказался и юмор Владимира Волженина – его частушки и фельетоны. Он высмеивал Гитлера, хохотал в лицо проклятым тевтонам, которые окружили город, наверное, был самым остроумным и веселым человеком блокадного Ленинграда. В январе 1942 года он совсем обессилел от голода. Владимира Моисеевича успели вывезти на большую землю, но спасти уже не смогли.

В то время дикторы и ведущие ночевали в доме радио: экономили силы, известно, что по дороге на службу со многими и случалась беда, люди умирали. И в комнатах дома радио вперемешку стояли койки и конторские столы. Ольга Берггольц писала:

• Здесь, как в бреду, все было смещено:
• Здесь умирали, стряпали и ели,
• А те, кто мог еще вставать с постелей,
• Пораньше утром, растемнив окно,
• В кружок усевшись, перьями скрипели.
• Отсюда передачи шли на город —
• Стихи, и сводки, и о хлебе весть.
• Здесь жили дикторы и репортеры,
• Поэт, артистки… всех не перечесть…

И люди ждали от них сообщений – например, таких: «Стахановцы – повара и кулинары – настойчиво работают над изысканием дополнительных источников питания. На фабриках-кухнях, пищекомбинатах и в крупных столовых налажено массовое производство фруктового желе, студня из яичного порошка, разных изделий из казеина. Кроме того, развивается производство глюкозы и витамина С из хвои».

Но, как бы туго ни было, великий город не желал просто выживать, стиснув зубы. В Ленинграде сочиняли рассказы и даже романы, писали не только агитационные, но и научные статьи. И, конечно, стихи, которые, если ложились на душу, на минуту-другую притупляли убийственное чувство голода. Поэты угадывали мучительный, но высокий смысл страданий:

• ...Так, день за днем, без жалобы, без стона,
• невольный вздох - и тот в груди сдавив,
• они творили новые законы
• людского счастья и людской любви.
• И вот теперь, когда земля светла,
• очищена от ржавчины и смрада, -
• мы чтим тебя, священная зола
• из бедственных времянок Ленинграда...
• ...И каждый, посетивший этот прах,
• смелее станет, чище и добрее,
• и, может, снова душу мир согреет
• у нашего блокадного костра.

Это снова Ольга Берггольц, сделавшая в годы Блокады так много, что можно только склонить голову перед этим литературным подвигом. Среди многих очень важных для ленинградцев радиоголосов ее голос все-таки стал главным. Она навсегда стала ленинградской святыней.

Нерв Всеволода Вишневского

Всеволод Вишневский считался писательским вожаком. О войне он знал больше других писателей: прошел Первую мировую, Гражданскую, был разведчиком, десантником, привык рисковать жизнью. Он хорошо знал и военную историю. В его дневнике первых военных лет немало тревожных мыслей. «Сегодня в городе не было недельных продовольственных выдач, только хлеб (125 граммов). А народ держится и выполняет и перевыполняет нормы! «Нам бы 250 граммов и два раза в день суп или кашу, и было бы отлично!» Но нет и этого». «Мой госпиталь за время своего существования пропустил уже много раненых. Вчера одна из служащих с плачем умоляла комиссара госпиталя дать ей картофельных очистков. Муж ее на войне, у нее четверо детей. Но где же комиссару взять очистки, если в Ленинграде сейчас картофель не чистят, а только моют?»

И в то же время он выступал – перед военными (чаще всего – перед моряками-балтийцами) и штатскими с пламенными – в своем патетическом стиле – речами. «Как после бурь и наводнений, как после войн и долгих испытаний, неизменно поднимался и хорошел Ленинград, так будет и впредь. Верь этому, товарищ, брат, друг. Ты сын великого, самого великого, поразительного народа, чья мощь, гений и творческие силы необъятны. Всё залечим, всё отстроим», – это его слова. Звучат они исступленно и в этом – острота и правда тех дней. Нерв голода и осады, переплавленный в пули. Вишневский в этом смысле был незаменим.

И в то же время для умирающего города Вишневский (вместе с Кроном и Всеволодом Азаровым) написал музыкальную комедию «Раскинулось море широко». Мы часто вспоминаем о том, как в блокаду проходили концерты симфонической музыки, юбилейные заседания, посвященные великим поэтам. Но не станем недооценивать легкий жанр! Чем тяжелее приходилось – тем сильнее ленинградцы любили оперетту. Сколько осталось воспоминаний о блокадной «Сильве!». Но и комедия Вишневского прозвучала громко. «Пьеса сделана здорово – молодо, звонко, задорно… Она своим неукротимым натиском, как хочет, рвёт блокаду и наотмашь бьёт врага», – писал ему московский режиссер Александр Таиров, в свое время поставивший знаменитую «Оптимистическую трагедию».

«В железных ночах Ленинграда»

Николай Тихонов однажды так подписал свою книгу литературоведу Виктору Мануйлову: «ленинградец ленинградца эпохи 1941–1943 г. поймет и без слов». Поэт служил в Политуправлении Ленинградского фронта, писал то, что было необходимо, чтобы поддержать армию и ленинградцев: стихи, репортажи, подписи к плакатам. Собранные вместе, они стали летописью блокады в тихоновском ракурсе. Он часто бывал на передовой – его репортажей из действующей армии ждали сотни тысяч читателей. В «Красной звезде» публиковались его ежемесячные очерки «Ленинград принимает бой». Тихонов писал: блокада «поставила человека на край бездны, как будто проверяла, на что он способен, чем он жив, где берёт силы… кто не испытал сам, тому трудно представить всё это, трудно поверить, что так было». О тех, кто выдержал нечеловеческие испытания, он написал «Ленинградские рассказы». В блокадные дни Тихонов создал и торжественную, суровую поэму «Киров с нами» с рефреном, который в те дни повторяли многие:

• В железных ночах Ленинграда
• По городу Киров идёт…

И все это написал голодный, исхудавший человек, живший в первый год осады в квартире без электричества, деливший с ленинградцами тяготы блокадного быта.

Легкий жанр

О Ленинграде писали и фронтовые песни – в том числе шлягеры, легкий жанр. Быть может, кому-то это покажется неуместным: томная романсовая интонация, сладковатый тенор – и слова о самом страшном. Эти стихи написал военкор и поэт Павел Шубин в землянке возле станции Мга:

• Не сломили нас смерть и блокада.
• И пройдёт, словно песенка, вновь
• По весенним садам Ленинграда
• Нерушимая наша любовь.

Композитор Анатолий Лепин сочинил привязчивую мелодию вальса, ее запели на фронте, а потом популярный Вадим Козин, заглянувший с гастролями на Волховский, записал песенку на пластинку. И это тоже было важно для сотен тысяч людей! Вальсы, романсы, Козин – это из мирного времени. И в то же время – о блокаде.

Ленинградские дети

В 1944 году – когда в блокадном кольце удалось пробить первую брешь – Корней Чуковский – безусловно, самый любимый в народе советский сказочник того времени – написал стихи «Ленинградским детям»:

• Промчатся над вами
• Года за годами,
• И станете вы старичками.
• Теперь белобрысые вы,
• Молодые,
• А будете лысые вы
• И седые.
• И даже у маленькой Татки
• Когда-нибудь будут внучатки,
• И Татка наденет большие очки
• И будет вязать своим внукам перчатки,
• И даже двухлетнему Пете
• Будет когда-нибудь семьдесят лет,
• И все дети, всё дети на свете
• Будут называть его: дед.
• И до пояса будет тогда
• Седая его борода.
• Так вот, когда станете вы старичками
• С такими большими очками,
• И чтоб размять свои старые кости,
• Пойдете куда-нибудь в гости, –
• (Ну, скажем, возьмете внучонка Николку
• И поведете на елку),
• Или тогда же, — в две тысячи двадцать
• четвертом году; –
• На лавочку сядете в Летнем саду.
• Или не в Летнем саду, а в каком-нибудь
• маленьком скверике
• В Новой Зеландии или в Америке,
• — Всюду, куда б ни заехали вы, всюду,
• везде, одинаково,
• Жители Праги, Гааги, Парижа, Чикаго
• и Кракова –
• На вас молчаливо укажут
• И тихо, почтительно скажут:
• «Он был в Ленинграде… во время
• осады…
• В те годы… вы знаете… в годы
• … блокады»
• И снимут пред вами шляпы.

Стихотворение опубликовали, оно не стало повсеместно известным, думаю, его время пришло через много лет после войны – и по интонации, и по фабуле.

Но есть и трагическое стихотворение, посвященное ленинградским детям. Его написал фронтовик. Из тех, кто защищал Ленинград, потом, годы спустя, важные строки о боях за великий город написал, пожалуй, Александр Межиров. «Война потрясла меня до глубины души. Вмерзший в лед блокированный Ленинград. Окопы на Пулковских высотах. Рубежи под Синявином, в болотах, где нельзя рыть землянки, потому что под снегом незамерзающая вода». Это его воспоминания. А стихи памятны многим:

• Одинокие дети
• на взорванном льду —
• Эту теплую смерть
• распознать не могли они сами
• И смотрели на падающую звезду
• Непонимающими глазами.
• Мне в атаках не надобно слова «вперед»,
• Под каким бы нам
• ни бывать огнем —
• У меня в зрачках
• черный
• ладожский
• лед,
• Ленинградские дети
• лежат
• на нем.

Военкор

Александр Чаковский в те годы был корреспондентом газеты Волховского фронта «Знамя победы». Тем, кто знал его монументальным главным редактором «Литературной газеты» с нездешней сигарой в зубах и статусом члена ЦК, трудно представить Чаковского молодым журналистом. В год Победы он писал автобиографическую трилогию «Это было в Ленинграде» – быть может, лучшую свою книгу. В особенности это касается первой повести – «Военный корреспондент». «…И Женя умерла, и Галя умерла, а мама ещё не умерла, но, наверное, умрёт на днях, потому что ей очень плохо… — прочёл он вслух, и губы его стали тонкими, как всегда, когда он волновался. — И не можешь ли ты прислать нам немного луку…» Журналист получает задание: написать о блокадном Ленинграде для бойцов, которые защищают город. И мы видим его глазами умирающий, голодающий город. Наверное, в год Победы так подробно рассказывать о трагедии Ленинграда было не принято, но в этой повести Чаковский откровенен. Потом, четверть века спустя, он напишет роман-эпопею «Блокада». Там будет много большой политики – Сталин, Жуков, Жданов, с другой стороны – Гитлер и его генералы. Чаковский стремился дать «широкий охват», показать и армию, и рабочий класс блокадного города, и интеллигенцию. Рядом с историческими фигурами действуют «незаметные герои». Но и о первой блокадной зиме многие из нас впервые узнали именно из этой книги и ее экранизации.

По современному стереотипу, издание такой книги в 1194-м выглядит фантастическим, но история всегда сложнее наших представлений о ней. И в 1944 году (когда вышел «Военный корреспондент»), и в первые послевоенные годы о Великой Отечественной писали не только в триумфальном духе.

Потом – с исторической дистанции – вышло немало ценнейших книг о блокаде. В том числе и, может быть, в первую очередь – документальное исследование Даниила Гранина и Алеся Адамовича «Блокадная книга». Воспоминания, стихи, проза, киносценарии… Ленинградцы – даже правнука блокадников – хорошо знают, что такое война, что такое хлеб, жизнь, холод, доблесть. Это не выветрится в поколениях, не может выветриться. Навсегда останется с нами и литература, созданная в те дни – будь то стихи, рассказы, очерки, воспоминания, песни или лозунги для плакатов. И даже в дежурных газетных статьях, которые слагались по законам военного времени, вы найдете такую глубину чувств, такую историческую панораму, как будто заглянули в звездное небо.