Текст: Андрей Мягков
В полку проекта «Переводы Букмейта» прибыло: каталог книжного сервиса пополнился еще одним романом Генри Джеймса, одного из самых "недопереведенных" (со слов переводчика Александра Глазырина) классиков американской литературы. На русском до сих пор заговорило лишь около половины из двух десятков его романов — теперь в их числе и «Другой дом». Не отходя далеко, стоит напомнить, что проект «Переводы Букмейта» призван восполнять лакуны в корпусе переводной литературы: в электронном и аудиоформатах книги серии выходят в Букмейте, а на бумаге их издают «Подписные издания». Что касается конкретно этого текста Джеймса, над ним работали Александра Горохова, Дарья Жирнова, Луиза Зарипова, Екатерина Лобкова и Мария Трофимова, прошедшие отбор в переводческую мастерскую Дома творчества Переделкино и трудившиеся под чутким присмотром упоминавшегося выше Глазырина.
«Другой дом» — несвойственный Джеймсу пример криминального сюжета: обычно верхние слои общества у него переживают куда более миролюбивые, житейские драмы. Действие романа разворачивается в Англии конца XIX века, в двух усадьбах, разделенных рекой. Жизнь, подобно той самой реке, течет здесь своим чередом, однако вот в обе усадьбы приезжает по гостье — и в этой пасторальной атмосфере очень скоро разгораются нешуточные страсти.
Предлагаем прочитать фрагмент этой истории.
Глава IV
Оставшись наедине с хозяйкой Истмида, доктор Рэймидж чуть рассеянно посмотрел на свои часы.
— Наша юная подруга в чрезвычайно нервном состоянии.
Миссис Бивер бросила взгляд в том направлении, куда удалилась Роза.
— Вы говорите об этой девушке?
— Я говорю о дорогой миссис Тони.
— Это справедливо и для мисс Армиджер; она места себе не находит от беспокойства. А Джулия, если уж на то пошло, — продолжала миссис Бивер, — никогда не умела держать себя в руках.
— Вот именно. Ей нужно, чтобы ее держал в руках кто-то другой. Что ж, по счастью, у нее есть для этого Тони.
— Значит, он сам уже пришел в себя? А то на него нынче в очередной раз что-то нашло.
Доктор Рэймидж поколебался, прежде чем ответить.
— Я не совсем его понимаю. Кажется, у него в голове полсотни мыслей сразу.
Миссис Бивер пристально посмотрела на доктора.
— А когда с ним бывало иначе? Но я только сегодня утром получила от него записку, составленную в самом приподнятом настроении.
Маленькие глазки доктора Рэймиджа не выражали ничего, кроме того, что он считал нужным выразить.
— Ну, этого у него не отнять, что бы с ним ни случилось!
Миссис Бивер подскочила.
— Роберт Рэймидж, — строго спросила она, — что такое должно случиться с этим мальчиком?
Прежде чем он успел ответить, раздался внезапный звук, который, как ни странно, вполне мог быть сочтен своего рода ответом на заданный ею вопрос и заставил их обоих вздрогнуть. Неподалеку, в комнате миссис Брим, сработал один из тех хитроумных и громких электрических звонков, которые в глазах миссис Бивер служили ярким примером характерных для Баундса нововведений. Оба подождали мгновение, затем доктор тихо произнес:
— Зовут сиделку!
— Не вас?
Пока миссис Бивер говорила, звонок зазвенел снова.
— Зовут сиделку, — повторил доктор Рэймидж, но все же направился к двери, через которую ранее вошел в холл.
Он снова остановился, прислушиваясь, и в следующее мгновение дверь распахнулась, пропуская высокого привлекательного молодого человека, одетого с иголочки, но строго, как раз для посещения церкви, и с большой орхидеей в петлице.
— Вы звали сиделку? — сразу же спросил врач.
Молодой человек стоял, переводя взгляд с одного на другую.
— Она там. Все в порядке. Но, ах, мои дорогие!..
И он, словно смахивая какой-то неотвязчивый зримый образ, с силой провел рукой по лицу, неизменная жизнерадостность которого проглядывала даже сквозь смятение.
— Как сейчас Джулия? — спросила миссис Бивер.
— Говорит, ей стало намного легче от того, что мы поговорили.
— О чем вы говорили, Тони?
— Обо всем, что она напридумывала, и это немыслимо — это ужасно.
— Если бы я не знал, что она хочет именно этого, — заметил доктор, — я бы ей не позволил.
Миссис Бивер окинула внимательным взором своего коллегу по управлению банком.
— Вы расстроены, бедный мой мальчик — на вас что-то нашло, и нешуточное. Произошло что-то, причинившее вам боль.
Тони Брим пропустил это замечание мимо ушей; его внимание было приковано к другому посетителю. Тот стоял, взявшись одной рукой за дверь, ведущую из холла наружу, и безмятежно глядел на раскрытые часы, которые держал в другой.
— Рэймидж, — внезапно выпалил Тони, — вы что-то скрываете? Разве с ней не все в порядке?
Маленькое аккуратное лицо доброго доктора, казалось, само собой сделалось еще круглее.
— Вы хотите сказать, что дорогая леди убеждена, будто ее последний час близок?
— Совершенно убеждена, — ответил Тони. — Если она отослала вас и сиделку, если она заставила меня опуститься на колени у ее кровати и взять ее за руки, то что, по-вашему, я должен был подумать?
Доктор Рэймидж широко улыбнулся.
— Ну, конечно же, что она готовится погибнуть во цвете лет. Я такого навидался предостаточно! — сказал он, обращаясь к миссис Бивер.
— Раньше это было возможно, но не теперь, — резонно возразила та. — Была вероятность, что она погибнет, но теперь это уже позади.
— Доктор, — спросил Тони Брим, — моя жена умрет?
Его друг на мгновение заколебался.
— Когда единственным симптомом склонности к тому является очаровательная многословность, с которой леди распространяется об этой возможности, можно заключить, что дела обстоят в известной мере неплохо. Но для окончательного суждения этого не вполне достаточно.
— Она говорит, что знает это, — продолжал Тони. — Но вы ведь знаете больше, чем она, не так ли?
— Я знаю все, что можно знать. Я знаю, что при определенных обстоятельствах славные молодые мамочки, сделав это неизбежное заявление, переворачиваются на другой бок и покойно засыпают.
— Именно это сиделка должна заставить ее сделать, — сказал Тони.
— Именно это она и делает.
Едва доктор Рэймидж договорил, как звонок в комнате миссис Брим прозвучал в третий раз.
— Прошу меня извинить! — невозмутимо добавил он. — Меня зовет сиделка.
— А меня она не зовет? — воскликнул Тони.
— О нет! — Доктор властно поднял руку. — Оставайтесь здесь.
С этими словами он отправился к пациентке.
Если миссис Бивер часто и без стеснения озвучивала свою теорию о том, что на молодого банкира порой «находит», то эта ее привычка, к которой сам он относился на удивление терпимо, основывалась на ощущении, что у Тони есть какое-то свойство, с ходу заметное даже случайному наблюдателю. Одна женщина, еще умнее миссис Бивер, с которой Тони познакомился на пороге жизни, объясняя ему подоплеку какого-то происшествия, сказала: «Причина, знаете ли, в том, что вы весь одно сплошное преувеличение». Она не имела в виду, что он склонен во всем фанатично доискиваться истины, но пыталась описать словами некую пассивную чрезмерность, которой отличался весь Тони, начиная — для внимательного глаза — с галстуков и заканчивая интонациями. Взглянув на него, всякий сразу видел кладезь даров, которые представлялись таковыми именно потому, что в каждом случае слегка превышали меру. Он умел делать дела — это все, что он о них знал; и он был, можно сказать, сложившимся человеком — ему не нужно было собирать себя воедино. Его одежда была слишком элегантной, цвет лица — слишком ярким, усы — слишком длинными, голос — слишком громким, улыбка — слишком веселой. Его движения, манеры, тон были, в свою очередь, слишком свободными, слишком непринужденными и слишком фамильярными; короче говоря, было слишком очевидно, что это очень красивый, счастливый, умный, активный, амбициозный молодой человек из провинции. Но в итоге его присутствие само по себе создавало ощущение тесного контакта; ощущение непосредственной, бессознательной, ничем не ограниченной жизни; ощущение, что этот человек делает то, что ему нравится, и любит доставлять удовольствие окружающим. По мнению миссис Бивер, порой, когда на него «находило», он снова становился мальчишкой, о чем свидетельствовала чушь, которую он в таких случаях нес. Не то чтобы и сейчас он прямо-таки дал волю этой склонности, но она не могла не заметить, что стоило доктору удалиться, как Тони (именно в этом безалаберном духе) почти сразу же спросил ее, не привела ли она с собой ту ужасно милую девушку.
— Она была здесь, но я отослала ее обратно, домой. — Затем гостья добавила: — Она кажется вам ужасно милой?
— Просто чудо! Я обратил на нее живейшее внимание.
— Она еще ребенок. Ради всего святого, не выказывайте свое внимание слишком явно! — вырвалось у миссис Бивер.
Тони Брим ответил ей ясным взглядом, после чего заявил еще более ясным тоном:
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Конечно, я этого не сделаю! — Затем поинтересовался, изображая наивную добросовестность: — А надеяться, что она вернется к ланчу, — значит выказывать свое внимание слишком явно?
— Бесспорно, если Джулия так плоха.
— Да, Джулия чувствует себя сквернее некуда — но она-то тут ни при чем, — сказал Тони со своей взволнованной улыбкой. — Джулия знает о ней, надеется, что она придет, и хочет, чтобы все было естественно и приятно. — Тони снова провел рукой по глазам и добавил, как будто только что осознал, что его тон требует объяснения: — Дело только в том, что Джулия такая подавленная, разве вы не видите? Это невыносимо.
Миссис Бивер помолчала, пока ее собеседник нервно расхаживал по комнате.
— Это всего лишь временный перепад настроения. Доверьтесь Рэймиджу, он знает, что делает.
— Да, слава богу, я могу довериться Рэймиджу, он знает, что делает! — Тони принадлежал к людям, от природы восприимчивым к внушению, и в следующее мгновение смог перейти к менее грустной теме: — Вы случайно не знаете, куда делась Роза?
Уловив новый момент в речи собеседника, миссис Бивер опять помедлила, прежде чем ответить.
— Вы теперь зовете ее Розой?
— Ну да, конечно, когда разговариваю с Джулией. А с ней самой? — продолжал он, как будто припоминая. — К ней самой я тоже так обращаюсь? Да, — вспомнил он наконец, — думаю, должно быть, так и есть.
— Должно, значит, должно, — сухо сказала миссис Бивер. — Ваша Роза отправилась к аптекарю по поручению доктора.
— Как это мило с ее стороны! — воскликнул Тони. — Она — огромное утешение в нашем положении.
Миссис Бивер не высказала никакого мнения на этот счет, но, несомненно, лишь потому, что вскоре задала новый вопрос:
— Кто этот человек, который приезжает сегодня, чтобы жениться на ней?
— По-моему, очень славный малый — и дела у него, что называется, идут на лад: он служит в какой-то конторе на Востоке.
— А почему он не приехал раньше?
— Потому что был в Гонконге или вроде того, работал изо всех сил, чтобы обеспечить свое будущее. Она говорит, что он беден, но стремится пробиться. У них нет ничего, кроме ее собственных двух сотен.
— Две сотни в год? Для них этого вполне достаточно! — заметила миссис Бивер.
— Тогда вам следует сказать ему об этом! — рассмеялся Тони.
— Надеюсь, вы меня поддержите! — ответила миссис Бивер; после чего, не дав ему и рта раскрыть, внезапно спросила: — Откуда она знает, о чем Джулия хотела с вами поговорить?
Тони удивился и растерялся.
— Только что? Она знает? Не имею ни малейшего представления. — В этот миг за стеклянными дверями передней появилась Роза, и он добавил: — А вот и она.
— Тогда можете спросить у нее.
— Запросто.
Но, когда девушка вошла, Тони обратился к ней лишь с выражением живой благодарности за оказанную услугу, так что хозяйка Истмида, с минуту подождав, предположила — и вид у нее при этом стал еще суровее прежнего, — что по некоей причине он предпочитает провести дознание в отсутствие посторонних ушей. Прощаясь с ним на время, она упомянула, что у нее дома гости, о которых она не должна забывать.
— Значит, вы не вернетесь? — спросил он.
— Вернусь через час-другой.
— И приведете мисс, как бишь ее?
Поскольку миссис Бивер не ответила, Роза Армиджер также подала голос:
— Да, приводите мисс, как бишь ее.
Не выразив внятного согласия, миссис Бивер подошла к двери, которую Тони открыл перед нею. Здесь она приостановилась, достаточно надолго, чтобы услышать, как Роза заявила:
— На мой вкус, она прелестно одевается.
— А на мой, у нее прелестные волосы! — рассмеялся Тони.
Миссис Бивер посмотрела по очереди на обоих.
— Не кажется ли вам, что у вас и здесь прелестей хватает, судя по тому, как обстоят нынче дела?
И вышла, твердо решив, что вернется одна.
