САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

«Пятая печать»: крик о достоинстве человека

О новом переводе романа Ференца Шанты, который стал последней работой переводчика Вячеслава Середы

Коллаж: ГодЛитературы.РФ. Обложка с сайта издательства
Коллаж: ГодЛитературы.РФ. Обложка с сайта издательства

Текст: Юлия Савиковская

Пятая печать / Ференц Шанта ; пер. с венг. В. Середы. — М.: Синдбад, 2024. — 288 с.

В прошлом году в издательстве “Синдбад” вышел новый перевод романа Ференца Шанты “Пятая печать”, опубликованного в Венгрии еще в 1963-м. Так получилось, что этот текст стал последним в огромном наследии филолога-унгариста Вячеслава Тимофеевича Середы, который после борьбы с болезнью ушел из жизни в июле 2024 года. Выпускник кафедры финно-угорской филологии ЛГУ, он переводил классиков венгерской литературы XX века Петера Эстерхази, Петера Надаша и других. Тот факт, что роман, написанный шестьдесят лет назад, заинтересовал переводчика и издательство в наши дни, также заслуживает внимания. Причем заинтересовал не только их: по книге Шанта (перевод Юрия Мартемьянова) в МТЮЗе с 2022 года идет спектакль.

Сам автор прожил достаточно долгую (1927-2008 гг.) жизнь и застал все мрачные события XX века. “Пятая печать” - четвертый его роман, по которому в 1976 году был снят известный фильм Золтана Фабри, получивший “Золотой приз” на ММКФ и номинировавшийся на “Золотого медведя” Берлинале. Название отсылает нас к цитате из части “Апокалипсис” “Откровения Иоанна Богослова”: при снятии пятой печати под жертвенником души убиенных возопили о мести живущим. Дополнительные ассоциации, возникающие при чтении романа - пьесы Брехта (например, его “Швейк во Второй мировой войне”, которая открывается очень похожим разговором посетителей кабачка “У чаши”), а также тексты Кафки, Камю, Сартра. “Пятую печать” можно также рассматривать как попытку воссоздать в современной прозе средневековые моралите - ведь основные вопросы, открыто ставящиеся текстом, связаны с моралью и правом человека называться им при тех жизненных позициях, которые он занимает.

Роман условно делится на три части - разговор, ночная интимная жизнь пяти персонажей и драматический, неожиданный для читателя финал. В первой части в Будапеште осенью 1944 года четыре друга (столяр Ковач, книгопродавец Кирай (по прозвищу Швунг - “лихой”), часовщик Дюрица и трактирщик Бела) ведут разговоры о жизни и в первую очередь о своем месте в ней. Важно понимать исторический контекст, неоднократно подчеркнутый автором - с октября 1944 года Будапешт (в книге - Пешт) находится во власти временного прогерманского правительства Ференца Салаши, “партии скрещенных стрел”, названной в переводе нилашистами (этот термин созвучен названию партии на венгерском). Ощущение постоянной опасности, проникающей из внешнего мира словно яд, постоянно присутствует в тексте - можно сравнить роман с пьесой “Потоп” Юхана Бергера (ставилась в раннем МХТ и позже в Театре Вахтангова), в которой единственным безопасным местом в залитом потопом городе оказывается бар.

Философская беседа приятелей, в которой участвует и странный калека-фотограф Кесеи, зашедший в трактир, начинается странным вопросом Дюрицы о том, кем бы они предпочли быть, если бы могли воскреснуть после смерти - самодуром и садистом Томоцеускакатити или его рабом Дюдю, которому тот отрезал язык, надругавшись над его женой и детьми. Шанта постоянно подчеркивает необходимость морального выбора для каждого человека - история раба и начальника и вызванный ей спор не дает заснуть каждому из пятерых, они обдумывают ее и даже обсуждают сами с собой и с женами во второй части романа. А психически ущемленный ампутацией Кесеи чуть ли не проживает ее в странном ночном перевоплощении. При этом все герои пытаются убедить себя, что к ним история не относится - они маленькие люди, их хата с краю, им главное помалкивать и слушать, что говорят те, кто принимает решения, и тогда все обойдется и они останутся живы. А если и приходит в голову мысль о геройстве, то она оборачивается доносом, который и ведет к третьей части.

Третья часть, несомненно, шокирует читателя, и высший пилотаж Вячеслава Середы - сделать текст о пытках таким же предельно философским и интеллектуально насыщенным, как и первая часть романа. Все беседы ведутся или двумя нилашистами, бьющими героев, или же самими героями в застенках. Заключительный эпизод у Шанты уже далек от реалистичной прозы, это скорее немецкий экспрессионизм, с охватывающим город апокалиптическим огнем. Переводчик очень аккуратно идет за автором, не позволяя себе делать текст излишне современным, поэтому иногда он читается как чуть-чуть устаревший (особенно уменьшительно-ласкательные термины в разговорах героев с женами и любовницами), а диалоги кажутся несколько пространными и неестественными, но сила его основной мысли при этом не утрачивается. Если и есть у романа слабости, то это точно не вина Вячеслава Середы.

“Пятая печать” написана как крик об ужасном времени, когда перед каждым человеком стоял немыслимый выбор - или быть убийцей самому, или быть убитым. Боль о прошлом своей страны и всего человечества сквозит в этом тексте, и именно поэтому он остается актуальным - ведь вопрос о том, как остаться человеком, мы продолжаем задавать себе и сейчас. Но часто автор не думает о краткости и, пытаясь представить все стороны философского спора, заставляет своих героев обсуждать нужные ему проблемы даже тогда, когда они обессилены или переживают интимные моменты своей жизни - и в отличие от первой беседы в трактире дальше это выглядит не очень убедительно. Особенно странно видеть, как пространный философский диалог о необходимости насилия по отношению к обычным людям ведут два нилашиста - молодой (упоминающий имя Ортеги-и-Гассета, автора “Восстания масс”) и более опытный.

Однако текст о необходимости морального выбора, со всей своей очевидной и слишком выпуклой моралью, не показывает вариаций этого выбора и в итоге оставляет читателей такими же растерянными, как и его героев. Шанта подчиняет своей идее всех персонажей, как фигуры в шахматной игре, и от этого роман теряет жанровую цельность. Это притча? Рассказ о военной Венгрии (в нем много бытовых деталей)? Экспрессионистская зарисовка о больной душе человека? Публицистический протест против насилия? Сатира? Эпический театр Брехта? “Пятая печать” запоминается, но кажется лишь криком о боли прошлого, который может затеряться в нюансах настоящего из-за своей прямолинейности.