Текст: Фёдор Косичкин
Обложка и фрагмент текcта предоставлены «Редакцией Елены Шубиной»
Заглавие этого увесистого тома хочется прочесть как вопрос: «В Питере можно жить»? И немедленно дать на него ответ: разумеется, в Питере жить невозможно! Не зря же нигде в мире больше нет городов-миллионников на этой широте. Но так уж встали триста лет назад звезды над дельтой Невы, что этот невозможный город породил не просто множество первоклассных мастеров всех видов искусств, но и соткал из них особый «петербургский текст», который так же узнаваем и с лица, и с изнанки, как фламандский гобелен.
35 нынешних «ткачей» этого уникального гобелена собраны в эту книгу. Здесь есть такие тузы истеблишмента, как директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, и такие киты андеграунда, как Борис Гребенщиков и Михаил Шемякин, насупленные мэтры «нового фундаментализма», как Павел Крусанов, и мастерицы затейливой прозы Татьяна Москвина и Татьяна Толстая, живой классик Андрей Битов и патриарх Даниил Гранин, «русский Эко» Евгений Водолазкин и ни на кого не похожие Ксения Букша и Ольга Лукас. Даже для вездесущего Быкова место нашлось — он, конечно, истинный москвич, но он постоянный автор Елены Шубиной, а кроме того, он же проходил в Ленинграде срочную службу, а потом развернул действие своего дебютного романа «Орфография» на Елагином острове, о котором и написал.
У всех у них свой Петербург. И свое отношение к этому удивительному городу.
«В Питере жить». Антология. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017
Татьяна Москвина
«На Васильевский остров я пришла…»
Умирать! — воскликнут читатели, невольным хором продолжая заезженную цитату из Бродского. Вот, понимаете ли, каприз гения — зачем-то пообещал за явиться умирать именно наВасильевский остров, с которым особо тесно связан не был, не родился и не жил там, а скорее всего, регулярность этого необыкновенного района напомнила ему кладбищенскую правильность: остров с юга на север пересечен “линиями” (в нормальном городе линия — одна сторона улицы), а линии — тремя проспектами, Большим, Средним и Малым. Все как
будто проведено недрогнувшей рукой, расчерчено жесткими, неумолимо прямыми именно что “линиями”, по линейке, никаких петляющих переулков и тупиков. “Вход” на Васильевский — пышный, парадный, явно со Стрелки, где до сих пор по праздникам пылают Ростральные колонны и высится Биржа. А “выход” — непонятно где, может быть, в таинственном месте, где я родилась (конец Семнадцатой линии, возле набережной речки Смоленки) и где расположены три обширных кладбища: Смоленское православное, Смоленское армянское, Смоленское лютеранское. Так что тема, куда приходить умирать, заявлена Бродским неспроста, но он действовал, исходя из категорий стиля и вкуса, пренебрегая советом тихого мудрого Арсения Тарковского:
Не описывай заранее
Ни сражений, ни любви,
Опасайся предсказаний,
Смерти лучше не зови…
И ведь не в том беда, что все возьмет и сбудется, — а в том, что все может обернуться как раз фарсом несбывшегося или сбывшегося с точностью до наоборот. Так что не стану утверждать, будто я пришла на Васильевский остров с известной целью — но так случилось, что жизнь нарисовала круг: я родилась на Васильевском острове и вернулась в 2005 году туда же. Туда же, да не туда: детство прошло на Васильевском “захолустном”, непарадном, пред-кладбищенском, дико очаровательном — а поселилась я нынче на Университетской набережной, рядышком с Академией художеств. Чуть дальше по набережной, уже Лейтенанта Шмидта (мосту Лейтенанта Шмидта вернули историческое название “Благовещенский”, но набережная сохранила имя этого странного парня, ужасно возлюбленного когда-то русской интеллигенцией), расположен причал, где швартуются экскурсионные корабли. Причаливая и отчаливая, корабли издают дивный, густой и печальный звук. Я живу в центре Петербурга, смотрю на Неву и думаю, что — без спора, я счастливица. Правда, решительно ослабела мотивация деятельности — вот к чему мне стремиться, если я в окне вижу Исаакиевский собор и могу каждую ночь с апреля по ноябрь наблюдать аттракцион, за которым люди едут со всего света, — развод невских мостов?
Говорят, всё надоедает. Нет, Нева надоесть не может — ох и странная это река, да и река ли она? Под Благовещенским мостом она вообще непонятно куда течет, не разобрать… Однажды зимой, когда был салют в день снятия блокады, я стояла в лютый мороз на этом мосту, ожидая первый залп, и вдруг увидела в небе бесшумную быструю стаю из сотен белых птиц. Стая пронеслась над Невой в сторону Петропавловской крепости, откуда в городе и раздаются все салюты. Никакие это были не чайки, чайки такими огромными и бесшумными стаями не летают. Души погибших блокадников? Не знаю. Стояла на Благовещенском мосту в счастливом ужасе… Желая чудес, мы никак не приспособлены для встречи с ними.
Но вернемся к реальности. Васильевский остров — район, наименее пострадавший от “нашествия варваров”. Дома там крепкие, плотно стоящие друг к другу, и вштырить что-либо чрезвычайно трудно. Новых строений — единицы. Старая застройка идет километрами. Некоторые места не изменились за полвека вообще никак. Скажем, мой родной дом № 70 по Семнадцатой линии — рядовой образец стиля “модерн”, серо-зеленый, угловой с набережной Смоленки. Квартира 29, где мы жили с родителями и бабушкой, несколько лет назад была выставлена на продажу, и я под видом покупателя съездила на ностальгическое свидание. Конечно, все стало маленьким, это обычный эффект, но примечательно другое — мало что изменилось! Разве что на берегу Смоленки водрузили бизнес-центр (это в двух шагах от кладбища, ну правильно, буржуи, мементо мори!) да погиб трамвай, сняты рельсы, те самые, по которым еще недавно разъезжал герой фильма Балабанова “Брат”. Я враг гибели милого животного — трамвая, видела своими глазами: трамвай бодро колесит по Цюриху, по Праге, никому не мешает. Трамвай в моем детстве-то был единственный громкий звук с улицы, звук из добрых, привычных, никогда не мешающих. Трамвай бросал дрожащие отсветы на стены, немножко скрипел, тормозя, а потом нежно звонил звоночек, предвещая закрытие дверей и отъезд.
Звук трамвая — и опилки — почему-то вспоминаются первыми. Древесными опилками посыпали каменные полы магазинов, так боролись со слякотью. Грязь с ленинградских ботинок стекала в слой опилок, впитывалась, и обувь становилась сухой, а опилки время от времени обновлялись. Конечно, маленький человек всегда внимательно смотрит вниз, но у меня тут была особая причина: монетки, падая в опилки, иногда “пропадали”, оказывались незаметными, не ударялись об пол, настораживая покупателя. Так что я, к примеру в булочной, немножко шевелила опилки ногой и могла обнаружить потерянную кем-то монетку, даже в пять копеек. А пять копеек в каком-нибудь 1963 году это детское состояние…
Кто ворожит Васильевскому острову, отчего он почти в сохранности? Возможно, это “общество мертвых художников”. На Васильевском художники селились компактно возле Академии. Сам Иван Иванович Шишкин проживал не в сосновом лесу, но в Пятой линии В.О. Рядом с Академией квартиры, ясно, были подороже, но дальше, “в линиях”, цена снижалась. В повести Гоголя “Портрет” читаем про художника Чарткова — “усталый и весь в поту дотащился он к себе, в Пятнадцатую линию на Васильевский остров”.
Иногда представляю себе этих чудесных художников позапрошлого столетия, преисполненных отборных иллюзий и настоящего огненного честолюбия — где-то тут они ютились, в мансардах, иногда даже не полноправные ученики Академии, а всего лишь вольнослушатели на птичьих правах. Как художник Хруцкий, который притащился в Город из Витебской губернии и пребывал вольнослушателем, однако получил серебряную медаль за картину “Цветы и плоды”. Люди советского времени знают прекрасно Ивана Трофимовича Хруцкого с его цветами и плодами (иногда к ним он пририсовывал живую птичку) — картины его были на открытках и широко известны. Где-то здесь, на В.О., обитал Иван Трофимович, скудно питаясь, мечтая, совершенствуя свое трогательное умение писать цветы и фрукты… Так что, несмотря на строгость облика, Васильевский остров довольно благосклонен к артистическим мечтам. И могли же мастера, отправившись на работу в Небесную Россию, помочь своей “земной квартире” выстоять и сохранить прекрасные черты?
Университет. Он, конечно, дает громкую и звонкую ноту жизни острова. При парадном “входе” расположены несколько главных факультетов — филологический, исторический, философский… Но на В.О., уже в линиях, обитают и не менее важные очаги образования — скажем, кузница государственных кадров, юридический факультет. Юриспруденция вообще важная тема острова. Здесь всегда было множество “контор”, есть они и сейчас. Связано ли это как-то с “немецкой темой”? Немцы издавна селились именно на В.О., была “Немецкая слобода”, Лютеранская церковь на Большом проспекте (в сохранности) — атмосферу этой жизни можно найти в романе Лескова “Островитяне”. Юридическая и немецкая темы образуют на В.О. упорное стремление к порядку, закономерности, регулярности, точности, строгости и — покою. Васильевский — самый спокойный по характеру район Города. Он резко отличается, скажем, от замороченной, резко-контрастной, психованной “Петроградки” (Петроградского района). Он как будто предлагает “идти прямо” — но при этом, смирно и спокойно шагая, можно забрести Бог весть куда.
Это прекрасно знал трогательный писатель Вадим Шефнер. Васильевский остров — не такой уж частый персонаж русской литературы, но герои повестей и рассказов Шефнера неукоснительно обитают именно здесь, как и их автор (Шефнер много лет жил в Шестой линии). Шефнер упорно писал о великих людях, изобретателях и подвижниках, которых никто не замечает и не ценит. Они по обывательским меркам — неудачники, и самые грандиозные их свершения никого не впечатляют. Писатель рассказывал о жизни своих прелестных пораженцев исключительно с юмором. Фантастический элемент его сочинений даже как будто и не заметен — с таким невозмутимым лицом автор повествует о каком-нибудь работнике бани, который изобрел коньки для бега по воде. Ведь это нормальное дело для жителя Васильевского острова, где самые невероятные мечты будто строго впаяны в круговорот регулярного и правильного. Здесь правильно мечтать и делать фантастические вещи — потому что в самом появлении острова, в его родовых основаниях впаяна мечта.
Говорят, эта мечта сбылась лишь отчасти: Tsar Piotr хотел, чтобы между линиями пролегли каналы, как в Венеции. Причем многие приезжие убеждены, что каналы таки и были, только они засыпаны при Советах. Во всяком случае, Tsar Piotr, видный мне из окна Медный всадник, ликом обращен именно в сторону Васильевского, и к нему обращена торжественная царская длань. Приветствует ли царь свою несбывшуюся мечту? Нас ли, островитян, ободряет?
Меня что ободрять — если с утра никто не отравит новостями, я и без того в радости живу. В бассейн иду мимо дворца Меншикова, Университета, Кунсткамеры и Зоологического музея — к Бирже: там, на набережной Макарова, у меня очаг оздоровления. Вздумается гулять вечером — направо, по набережной, к Горному институту, прекраснее места и не сыскать. Церковь моя — Андреевский собор в Шестой линии, идти 200 метров. Рядом — рынок, автошкола, аптека, магазинчик и прокуратура. Ни одного новодела на километр кругом! Что еще нужно человеку, я вас спрашиваю?
Неприятности жителя Васильевского — всегда пространственные. Скажем, ремонт любого моста означает крутой транспортный коллапс: мостов мало, они перегружены, а ремонтируют их всегда в питерском стиле — то есть будучи погруженными в летаргический сон. Меняют трубы под Большим проспектом — еще один коллапс. А ежели два коллапса сразу? Да у нас и три кряду возможны. К примеру, перекрывают мост, проспект — а заодно и станцию метро “Василеостровская” отправляют на капремонт. Или: при губернаторе Валентине Ивановне, женщине исключительной жизнерадостности, по городу расставили что-то вроде огромных чупа-чупсов, мигающих разноцветными огоньками. Один такой штырь водрузили напротив моих окон, так что несколько лет у меня словно нарыв пульсировал в зрительных нервах — проклятый чупа-чупс вырабатывал счастье сутками. Потом демонтировали, и вот она опять — радость.
Споры вокруг того, кто таков Василий (Васильевский же остров), закончились в районе празднования 300-летия Петербурга твердым ответом историков в античном духе: не знаем и не узнаем. Памятник неизвестно кому стоит на пешеходной зоне, в Седьмой линии. Бронзовый. Похож на артиллериста (при нем пушка), с усами, приветливый. Люди охотно фотографируются рядом с Василием — люди любят бронзовые памятники почти так же страстно, как святую воду. Но по силе выразительности Василий значительно уступает памятнику Ленина на Большом проспекте, у здания районной администрации. Это исключительно маленький и грустный вождь на высоком постаменте. На Васильевском Ленин вряд ли бывал по своим скорбным подпольным-то делам. Заводов и фабрик здесь мало, памятных досочек о сходках и стачках нет. Вообще нет адресов, связанных с революциями. Морской дух, художнический, юридический, немецкий — революционного духа на Васильевском не было. Так и то сказать, Октябрьский переворот разве был законным? Это юридический казус…
Да, не забудем о море. До него можно дойти — по Большому проспекту. Вот и Гавань… Тяжелые серые волны, ветер…
Как не хочется умирать, прости Господи!
