Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Обложка: "Лимбус Пресс"
Дневник художника Козрое Дузи / Пер. с итальянского Натальи Колесовой. - СПб, Лимбус Пресс, 2015. - 240 стр., 3000 экз.
Эта книга - подлинный дневник венецианского художника, охватывающий 1839–1843 годы. На них пришлись его переезд из родных краев через Германию в Петербург и начальный, еще без семьи, период его обустройства в столице Российской империи. Необычен и интересен этот документ как раз своей обыденностью и как бы даже неинтересностью. Козрое Дузи (1808–1859) - крепкий профессионал, опирающийся на великую традицию венецианской живописи, традицию Карпаччо и Тициана, - но сам, прямо сказать, не Тициан. Он расписывал плафоны венецианского театра «Фениче», Мариинского театра и, ни много ни мало, петербургского Исаакиевского собора, не говоря уж про многочисленные парадные и домашние портреты высшего петербургского общества, - но имя его что-то скажет сейчас только самым рьяным знатокам академической живописи.
Словом, Дузи — один из десятков, если не сотен иностранных артистов всех видов искусств, прибывших в Петербург «на ловлю счастья и чинов». При этом, в отличие от антигероя известного стихотворения, он вполне осуществил задуманное, никому при этом не навредив. Напротив — Дузи исполнен благожелательности ко всему, с чем он сталкивается, включая зимнюю стужу и даже темноту, мешающую работать. Художник относится к этому с чисто богемным (или всё-таки петербургским?) спокойствием. «Сегодня нет никакого желания работать, - отмечает он 15 марта 1841 года. - Посему сел и написал жене, предлагая ей приехать ко мне в Россию; затем, поскольку желания работать не появилось, отправился с визитами».
Так же спокойно он относится к вещам куда более грустным. Описывая прекрасный обед, который он дал друзьям, в конце записи он отмечает, что финал приёма оказался омрачен ужасным происшествием: годовалая дочь его слуги выпала из окна на кухне и через два часа скончалась. Дузи очень огорчен... и едет к г-ну Левотову, где собралось блестящее общество, чтобы отвлечься. И больше об этом ни слова.
Можно привычно объяснить это пренебрежением европейца к туземцам, но ничего подобного! Несколькими месяцами раньше он пишет: «Вечером заглянул к г-ну Трибаудино и попал именно в тот момент, когда умирала их шестимесячная дочурка. Вечер провел дома, сильно переживая за своих друзей». И опять-таки: больше об этом ни слова. Мы даже не знаем - действительно ли умер ребенок или выжил. Это не бесчувственность, это просто жестокая правда жизни XIX века, мимоходом приоткрывающаяся нам между упоминаний о заказанных великими князьями за многие тысячи рублей портретах и описаниями увеселений и гуляний блистательного Петербурга, среди имен Тальони и Листа (который оставил итальянца, самого музицирующего с друзьями, вполне равнодушным).
Много особенностей николаевского Петербурга открывается нам благодаря добросовестности научного редактора, который не только восстановил русские имена и названия, записанные порой автором на слух самым фантастическим образом (вместо «Новая деревня» он пишет “Nova di Rebna”), но и «раскрыл» мимоходом упоминаемые им происшествия. В ночь на 24 августа 1840 года на Царскосельской железной дороге столкнулись два паровоза, что повлекло за собой человеческие жертвы. Дузи шокирован — он сам чуть не поехал этим поездом! - но еще не знает подробностей. Редактор «приходит ему на помощь» и объясняет, что машинист, англичанин Максвелл, напившись, позабыл остановиться у разъезда, чтобы пропустить встречный поезд. Интересно здесь не только то, что в николаевской России, которая ассоциируется у нас с казарменной дисциплиной, машинист позволяет себе такое неслыханное «нарушение режима», но и то, что все машинисты на первой в России железной дороге были, оказывается, англичанами! Это несколько корректирует известный имидж николаевской эпохи как опирающейся исключительно на православие, самодержавие и народность, - и позволяет лучше понять, почему все сколь-нибудь ответственные репрезентативные работы (например, подготовку шоу открытия Олимпиады) у нас и теперь выполняют иностранцы...
Дневник обрывается 31 декабря 1843 года: к этому времени Дузи выписал свою семью в Россию и, будучи уже академиком Российской академии художеств, начал брать уроки русского языка. Вероятно, Дузи перестал чувствовать себя иностранцем в краю диковин, которые нужно фиксировать. Но, в отличие от Росси или Монигетти, чьи потомки до сих пор живут в России, Дузи через 17 лет всё-таки вернулся на родину. Поэтому его дневник, уже послуживший основой для исторического детектива его прямого потомка, современной писательницы Франки Рицци «Балалаечник», возвращается в Петербург только сейчас.
