Текст: Ольга Лапенкова
На прошлой неделе мы уже говорили о том, что у кого-то из классиков всё получалось относительно легко, а кто-то переписывал свои труды месяцами и даже годами, пытаясь добиться идеальной тональности и заслужить любовь публики.
К числу последних относится, например, А. П. Чехов, который в 1889 году написал пьесу «Леший», не больно-то понравившуюся московским зрителям. Это была вторая попытка драматурга покорить большую сцену — попытка, оказавшаяся неудачной: кто-то пьесу отчаянно ругал, кто-то — сдержанно хвалил, но почти никто (даже среди критиков) ничего не понял. К счастью, Чехов не отчаялся — и спустя семь лет переделал работу. Так на свет появилась всемирно известная драма «Дядя Ваня», которую до сих пор ставят по всему миру: от Англии, Франции и Германии до Израиля и Канады.
Максиму Горькому таких страданий удалось избежать. Первая же его пьеса — «Мещане» (1901) — в печатном виде разошлась в десятках тысяч экземпляров и принесла автору более чем престижную в те времена Грибоедовскую премию. Когда же её поставили на сцене и по залу разнёсся слух, что где-то на задних рядах прячется сочинитель, зрители аплодировали до тех пор, пока смущённый Горький не вышел на сцену.
Пьеса «На дне» стала второй драматической работой прославленного автора — и тоже была встречена публикой с восторгом. Однако это не значит, что Горький писал легко и просто: неделька-другая работы — и пьеса готова. Вовсе нет! С драмой про обитателей ночлежки ему пришлось изрядно повозиться.
Рождение задумки
Замысел постановки о честных трудягах и ушлых пройдохах, которые оказались на «дне» жизни, Максим Горький вынашивал параллельно с работой над «Мещанами». Что-то вроде краткого содержания будущей работы он, в частности, изложил К. С. Станиславскому — создателю собственной системы театрального искусства, снискавшей всемирную славу. Вот что об этом писал Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве»:
«В первой редакции [пьесы «На дне». — Прим. О. Л.] главная роль была роль лакея из хорошего дома, который больше всего берёг воротничок от фрачной рубашки — единственное, что связывало его с прежней жизнью. В ночлежке было тесно, обитатели её ругались, атмосфера была отравлена ненавистью. Второй акт кончался внезапным обходом ночлежки полицией. При вести об этом весь муравейник начинал копошиться, спешили спрятать награбленное; а в третьем акте наступала весна, солнце, природа оживала, ночлежники из смрадной атмосферы выходили на чистый воздух, на земляные работы, они пели песни и под солнцем, на свежем воздухе, забывали о ненависти друг к другу».
На тот момент у драматурга не было ничего, кроме замысла: ни портретов ключевых персонажей, ни даже названия будущего шедевра. Но, как любого уважающего себя писателя, Горького это не смутило. Едва закончив «Мещан», он сразу же с головой ушёл в новую работу — и правильно сделал.
Первые наброски
Осенью 1901 года Горький более-менее «докрутил» у себя в голове план будущей пьесы про Ваську Пепла, Бубнова, Сатина, Луку и прочих до боли знакомых персонажей. Будучи человеком масштабным — да ещё и наделённым здоровой самооценкой вкупе с феноменальной работоспособностью, — задумал он не только «На дне», но ещё и целый цикл других постановок. В письме журналисту и издателю К. П. Пятницу драматург восторженно рассказывал:
«Вы знаете: я напишу цикл драм. Это — факт. Одну — быт интеллигенции. Куча людей без идеалов, и вдруг! — среди них один — с идеалом! Злоба, треск, вой, грохот. Другую — городской, полуинтеллигентный — рабочий — пролетариат. Совершенно нецензурная вещь. Третью — деревня. Эта и удастся и пойдёт. <...> Ещё одну: босяки. Татарин, еврей, актёр, хозяйка ночлежного дома, воры, сыщик, проститутки. Это будет страшно. У меня уже готовы планы, я вижу — лица, фигуры, слышу голоса, речи, мотивы действий — ясны, всё ясно! Жаль — у меня две руки и одна голова. В этой голове всё путается, в ней — шумит, как на ярмарке, порою вкатывается в один клубок, скипается в одну бесформенную груду, становится мне тогда тошно, досадно, сердце давит мысль о том, что не успеешь, а я хочу успеть. Здоровая, славная штука — жизнь!»
Лирическое отступление
На момент отправки этого письма Горькому было 34 года, так что, на первый взгляд, его боязнь «не успеть» выглядит несколько надуманно. Однако дело было в том, что много лет назад, в 19-летнем возрасте, он предпринял попытку самоубийства — попробовал застрелиться — и серьёзно повредил одно лёгкое. Кроме того, мама Горького рано умерла от туберкулёза, и сам писатель, судя по всему, тоже был носителем этого вируса, который порой заново «вспыхивал» в организме. Несложно представить, что произошло, когда одно наложилось на другое.
Горький, впрочем, в итоге прожил 68 лет. Учитывая то, что жизнь у него была тяжёлая и нервная, а также то, что в первой половине ХХ века не было массы современных лекарств и что в последние годы жизни писатель выкуривал по три пачки сигарет в день, эту цифру можно назвать феноменальной. Но вернёмся к пьесе.
Работа продолжается
Дольше всего Максим Горький не мог определиться с названием детища. Минул 1901-й, промчался 1902-й; автор завершил рукопись, отдал её в Цензурный комитет, получил одобрение, понёс публикацию в МХТ — а окончательного заголовка всё не было. Горький жонглировал следующими вариантами:
- •«Без солнца» (судя по горьковским черновикам — предполагаемое название пьесы, где всё должно было закончиться наступлением весны и хэппи-эндом);
- •«Ночлежка»;
- •«Дно»;
- •«На дне жизни».
Ёмкий, понятный и при этом интригующий вариант «На дне» появился только на афише в МХТ незадолго до шумной премьеры. И предложил его другой писатель — на тот момент один из ближайших друзей Горького — Л. Н. Андреев. Автор не стал «ревновать» товарища к находке, а, наоборот, был благодарен за помощь.
Горький и сам понимал, что новое название как нельзя лучше отражает содержание пьесы. Тем более что от хеппи-энда он отказался: в итоговой версии не осталось ни одной сюжетной линии, которая завершилась бы хорошо, пусть даже с какими-то оговорками. Кто-то из персонажей (не будем спойлерить) погиб, кто-то пропал без вести, а кто-то, хотя и остался в условно благополучном «подвешенном» состоянии, не имел никаких гарантий на счастливое будущее, скорее наоборот.
Несчастный случай, тяжёлая болезнь, потеря работы — всё это могло привести к тому, что любой из тех обитателей ночлежки, кто кое-как держался на плаву, в прямом смысле слова умер бы от голода. Вполне возможно, что даже на улице. Костылёв, владелец злосчастного подвала, строго следил за тем, чтобы деньги за койко-места были уплачены в срок; новый хозяин, кем бы он ни был, вряд ли бы оказался милосерднее.
Думается, что из всех персонажей лучше всего от ударов судьбы защищён Лука, который всегда умел приспосабливаться к обстоятельствам. Но и о нём, если что, никто бы не позаботился.
Откуда взялся Лука
Кстати, о чудаковатом старичке. Есть популярная версия — её можно доказать лишь косвенно, но нельзя и опровергнуть, — согласно которой в первоначальной задумке пьесы никакого Луки не было. Якобы он появился в произведении после того, как Горький не то погрузился в философию Толстого и разочаровался в ней, не то просто-напросто повздорил со Львом Николаевичем. Привело всё это к тому, что в пьесе «На дне» появился персонаж, который навевает «человечеству сон золотой», завлекает ложными обещаниями и дарит пустые надежды. И прототипом его стал не кто иной, как автор «Войны и мира».
Отношения Горького и Толстого складывались непросто. В 1900 году они познакомились и обсудили многие важные вопросы, касавшиеся литературы. На Горького — автора более молодого и на тот момент только прокладывающего себе дорогу к славе — встреча произвела огромное впечатление, и он написал: «За всё, что Вы сказали мне, — спасибо Вам, сердечное спасибо, Лев Николаевич! Рад я, что видел Вас, и очень горжусь этим».
Однако чем больше Горький читал Толстого (и ещё Достоевского), тем больше он разочаровывался в их мировоззрении. Своё недовольство классик сформулировал так: «В один голос они сказали: „Терпи“. „Не противься злу насилием“. Я не знаю в истории русской момента более тяжёлого, чем этот, и не знаю лозунга более обидного для человека, уже заявившего о своей способности к сопротивлению злу, к бою за свою цель».
Лирическое отступление № 2
То, что Горький и Толстой не смогли-таки найти общего языка, было неудивительно. Толстой — дворянин, происходивший из прославленного и богатого дворянского рода, ни в чём не знавший нужды, росший в окружении гувернёров, получивший прекрасное домашнее образование и даже поступивший в университет, но добровольно бросивший его и ушедший строить карьеру военного, — вряд ли мог понять парнишку, который вырос в неблагополучной семье, где долгие годы его фактически уничтожали, и физически и морально.
Конечно, при ближайшем рассмотрении можно выяснить, что у Толстого тоже не всё было гладко. Начать хотя бы с того, что он рано потерял родителей: маму — в двухлетнем возрасте и отца — в девятилетнем. Воспитывали его родственники. К тому же, достигнув совершеннолетия, Толстой получил уж очень скромное наследство и, по его воспоминаниям, «без большого состояния, без всякого общественного положения и, главное, без правил, <...> расстроивший свои дела до последней крайности, <...> наконец изгнал себя на Кавказ, чтобы бежать от долгов». Поступив на военную службу, он пять лет рисковал собой, в том числе участвовал в Крымской войне (1853–1856 гг.), которая унесла жизни как минимум 143 000 российских военных. И всё же Толстой не знал, каково это — после школы бродить по улицам и собирать ветошь, то есть старое тряпьё, чтобы продать его хоть за ничтожную сумму, а дабы не замёрзнуть у себя же дома, воровать дрова с ближайших складов.
Нещадная критика
Был Толстой прототипом Луки или нет (хотя скорее да), можно спорить долго, но доподлинно известно вот что: одну из версий пьесы «На дне» Горький читал Льву Николаевичу вслух. И автор «Войны и мира» нещадно раскритиковал начинающего драматурга. В том числе и за образ странствующего старца.
Вот что можно почерпнуть из воспоминаний Максима Горького об этой встрече:
«Прочитал ему сцены из пьесы „На дне“; он выслушал внимательно, потом спросил:
— Зачем вы пишете это?
Я объяснил как умел.
— Везде у вас заметен петушиный наскок на всё. И ещё — вы всё хотите закрасить все пазы и трещины своей краской. Помните, у Андерсена сказано: „Позолота-то сотрётся, свиная кожа останется“, а у нас мужики говорят: „Всё минется, одна правда останется“. Лучше не замазывать, а то после вам же худо будет. Потом — язык очень бойкий, с фокусами, это не годится. Надо писать проще, народ говорит просто, даже как будто — бессвязно, а — хорошо. <...> Фокусов — не надо.
Он говорил недовольно, видимо, ему очень не понравилось прочитанное мною. Помолчав, глядя мимо меня, хмуро сказал:
— Старик у вас — несимпатичный, в доброту его — не веришь. Актёр — ничего, хорош. <...> Пьесы писать трудно. Проститутка тоже удалась, такие должны быть. Вы видели таких?
— Видел.
— Да, это заметно. Правда даст себя знать везде. Вы очень много говорите от себя, потому — у вас нет характеров, и все люди — на одно лицо. Женщин вы, должно быть, не понимаете, они у вас не удаются, ни одна. Не помнишь их…»
К счастью, к этим замечаниям (в отличие от дружеского совета Л. Н. Андреева по поводу названия) Горький уже не прислушался. И правильно! Если уверен в своих силах и в таланте, который дан тебе свыше, — дерзай, твори, стой на своём. Даже если тебя критикует сам Лев Николаевич.
Использованные источники
- Иван Чувиляев. «Максим Горький. „На дне“».
- Максим Горький. Статья «Разрушение личности». 1909 г.
- Л. Н. Толстой. «Дневники».1854 г.