Текст: Павел Басинский/РГ
Без всяких натяжек говорю, что это был Большой русский поэт. Не верите, загляните в интернет, и вы увидите, как высоко оценивают стихи Игоря многие и многие, поэты и просто любители поэзии. От себя могу добавить, что стихи Игоря, причем еще довольно ранние, оценили такие великие мастера поэзии, как Арсений Тарковский, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко. И даже непримиримый к другим поэтам Юрий Кузнецов принял его стихи. И еще он был переводчиком английских поэтов конца XVIII - первой половины XIX века Сэмюэля Кольриджа и Уильяма Вордсворта, и эти переводы высоко ценил один из самых авторитетных переводчиков английской поэзии Григорий Кружков.
И еще - блестящий эссеист, автор книги статей, изданной посмертно в ОГИ, "О поэзии и поэтах".
Сегодня мне даже странно думать, что я не просто близко дружил с Игорем, но я и нынешний директор Государственного литературного музея Дмитрий Бак были его самыми близкими друзьями.
Сегодня странно вспоминать, что я познакомился с Игорем под Волоколамском, "на картошке", куда нас, первокурсников Литературного института, отправили в сентябре 1981-го.
Игорь был... смешной. Вот уж о ком трудно было догадаться, что перед тобой Поэт. В его внешности не было ничего "поэтического". Тучный, с ранними залысинами, в массивных очках, которые он периодически протирал пальцами, в какой-то нелепой фуражке, он вышагивал по волоколамским полям в телогрейке "комиссарской" походкой и был полностью погружен в себя. Мы, студенты, над ним посмеивались. Но однажды попросили его прочитать свои стихи...
Эти строки помню наизусть до сих пор:
- Это все - от русской прозы:
- Ледяные ребра крыш.
- Ночь, крещенские морозы
- Да предутренняя тишь.
- От поэзии российской
- Только песня ямщика,
- Только иней на ресницах
- Да румянец на щеках.
Это совсем ранний, 20-летний Игорь Меламед, и это, в сравнении с тем, что Игорь писал позже, особенно в последние годы, еще очень несовершенные стихи. Но и в них уже чувствовалось дыхание истинной поэзии, и мы, слушая их, смотрели на Игоря с изумлением: так не совпадала его внешность с этими строками.
Он родился во Львове в 1961 году в рабочей еврейской семье. Отец был типографским наборщиком. Учился в Черновицком университете, но бросил его и поступил в Литературный институт в семинар Евгения Винокурова. Мы жили с ним в одной комнате в общежитии на улице Добролюбова. Сегодня я горжусь тем, что первым читал стихи Игоря, написанные в Литинституте.
Однажды Игорь положил мне на стол листок бумаги, где были стихи:
- …И опять приникаю я к ней ненасытно.
- Этой музыки теплая, спелая мякоть.
- Когда слушаю Шуберта — плакать не стыдно.
- Когда слушаю Моцарта — стыдно не плакать.
- В этой сказке, в ее тридевятом моцарстве,
- позабыв о своем непробудном мытарстве,
- моя бедная мама идет молодою,
- и сидят мотыльки у нее на ладони.
Игорь никогда не писал стихи для того, чтобы просто писать стихи
Позже Игорь напишет об отце:
- Не плачь, мучайся - ведь эта ночь пуста.
- Но жить научимся мы с чистого листа.
- Во сне безоблачном, в беспамятстве, отец,
- трехлетним мальчиком я стану наконец.
- В блаженном сне еще не смыслю ничего.
- Мне вяжут варежки из шарфа твоего...
Помните у Давида Самойлова?
- Я - маленький, горло в ангине.
- За окнами падает снег.
- И папа поет мне: "Как ныне
- сбирается вещий Олег...
Уже в середине 80-х Игорь написал стихотворение, которое я часто про себя цитирую, потому что в нем высказано то, что мы боимся про себя говорить, а должны.
- Душа моя, со мной ли ты ещё?
- Спросонок вздрогну – ты ещё со мною.
- Как холодно тебе, как горячо
- под смертной оболочкою земною!
Стихотворение заканчивалось такими строками:
- Но если нет возвратного пути,
- то, уходя к неведомой отчизне,
- душа моя, за все меня прости,
- что сделал я с тобою в этой жизни.
Есть поэты, которые поражают ранними стихами, а потом застывают, сдуваются и год от года пишут, может быть, более "профессионально", но без того огня, который, выражаясь стихами Фета, "просиял над целым мирозданьем, / и в ночь идет, и плачет, уходя". И есть поэты, чьи стихи с годами настаиваются, как вино.
Свои самые сильные стихи Игорь написал, когда получил тяжелую травму позвоночника и был сначала прикован к больничной постели, а потом жизнь его была ограничена четырьмя стенами городской квартиры. Цикл его больничных стихотворений - это высочайший пример русской поэзии, где стерты границы между поэзий и прозой, между стихами и жизнью.
- Полутемная больница.
- Медсестер пустые лица.
- Санитаров пьяный бред.
- Инвалидам сладко спится:
- никому из них не снится
- переломанный хребет.
- Кружит девушка в коляске.
- Ей, мужской не знавшей ласки,
- хоть собой и хороша,
- все бы, глупой, строить глазки,
- выпавшей, как в страшной сказке,
- со второго этажа.
- Слёз непролитые реки
- здесь взорвать должны бы веки
- бедных юношей. Но вот
- странный, жуткий смех калеки,
- затвердившего навеки
- непристойный анекдот.
Страшные стихи! Но на какой высокой, одновременно и поэтической, и христианской ноте, они заканчиваются!
- Боже праведный и славный,
- если только разум здрав мой,
- просьбу выполни мою:
- всем разбитым смертной травмой
- дай удел посмертный равный –
- посели в Своем раю.
Он никогда не писал стихи просто для того, чтобы писать стихи, а так работают большинство стихотворцев. В каждом стихотворении Игоря так или иначе отражалась, преломлялась жизнь, мироздание. Думаю, поэтому они и останутся навсегда.
Источник: rg.ru
