Текст: Денис Безносов
1. Richard Powers. Bewilderment
W. W. Norton & Company, 2021
Ричард Пауэрс пишет актуальные, скучные, чудовищно искусственные романы с невзрачными героями и обязательной, плохо замаскированной моралью. За подобную вымученную, но социально полезную книгу по прикладной экологии The Overstory ему вручили восторженного Пулитцера. В Bewilderment Пауэрс решил повторить успех и снова принялся сокрушаться о судьбах планеты. Овдовевший астрофизик, психически нестабильный девятилетний сын (ОКР, СДВГ и Аспергер сразу) и долгие медитации под звездным небом недалекого будущего. Планета разваливается на глазах. По-прежнему нет твердой уверенности, что какие-то из других планет могут оказаться пригодными для жизни. Земля в опасности, а бежать с нее пока некуда. Поэтому несчастный астрофизик становится одержим поиском внеземных цивилизаций и хоть сколько-нибудь сносного будущего для своего ребенка. Конечно, это метафора. Bewilderment задумана как полная мудрости притча, вдохновленная экологическими активистами, — напоминание, вроде экспрессивной манифестации Греты Тунберг, об исчерпанности ресурсов и преступлениях, совершенных человечеством по отношению к планете. Пауэрс предупреждает — нам нечего оставить своим детям. Но он говорит об этом крайне прямолинейно, потому непонятно, зачем ему потребовалась для этого художественная форма.
2. Rivka Galchen. Everyone Knows Your Mother is a Witch
Farrar, Straus and Giroux, 2021
Мать астронома Иоганна Кеплера Катарина содержала трактир, подрабатывала гаданием, лечила посетителей всевозможными лекарственными отварами. За подобную деятельность ее, разумеется, обвинили в ведьмовстве (вслед за когда-то сожженной на костре тетушкой) и судили шесть лет, поскольку обвиняемая своей вины не признавала и была готова к смертному приговору. Согласно показаниям пострадавших, Катарина якобы изготовила по заказу зелье, от которого некоей женщине стало плохо. Защитой занималось несколько адвокатов, потом сын, пока, наконец, не удалось ее полностью оправдать. Галчен фиксирует этот исторический сюжет от первого лица; ненадежный рассказчик — сама Катарина, изъясняющаяся коряво, безграмотно и путано. В сущности, на этом эксперименты с текстом заканчиваются, потому что автору важно всего лишь поразмышлять о несправедливости, фанатизме, беспомощности человека перед системой и абсурдности судебного процесса, в каком бы столетии он ни происходил. Классическая конструкция — исторический сюжет как повод рассказать о современности, чтобы прошлое выступало в роли своеобразной метафоры будущего. При таком подходе важно не скатиться на банальности — что здесь как раз не получилось.
3. Nadifa Mohamed. The Fortune Man
Viking, 2021
Кардифф, 1952-й. Сомалийский моряк Махмуд Маттан обвиняется в убийстве, которого не совершал. Четверо свидетелей подтвердили его алиби, другие не опознали в ходе расследования, но дело все равно было сфабриковано, и Махмуда приговорили к смертной казни. Так он становится последним человеком, казненным в Уэльсе. В 1998-м, через 46 лет, его оправдают посмертно, но к тому времени (и посейчас) он останется олицетворением вопиющей несправедливости и расизма. Надифа Мохамед строит свой роман на реальном историческом материале, не столько вдаваясь в детали и подробные описания, сколько исследуя внутренний мир героя, состояние бесправности, непреодолимости закона, созданного во благо одним и для подавления прочих. The Fortune Man — хроника частной жизни, реконструкция исторического сюжета и вполне аккуратное размышление о пренебрежении правами афробританского населения в прежние времена и с обязательным намеком на нынешние. Другое дело, что ничего примечательного в сочинении Мохамед как будто бы и нет. Персонажи перемещаются по пространству текста, ведут диалоги, что-то делают. Разве что некоторой динамики добавляет использование настоящего времени (идет, слушает, говорит). В остальном — книга как книга.
4. Kevin Barry. That Old Country Music
Canongate, 2021
Кевин Барри — очень ирландский писатель. Так или иначе, в его книгах встречаются следы Джойса, Беккета, даже Макдоны. Персонажи Барри живут в промозглом, ветрено-дождливом пространстве, мучительно пытаются справиться со своими надтреснутыми жизнями и ведут в различных полуискусственных декорациях бесконечные диалоги, походящие на театральные. Так, в ретрофутуристической криминальной драме City of Bohane герои борются за власть над городом и подолгу рефлексируют о смыслах существования, Beatlebone — роман о Джоне Ленноне, купленном им маленьком острове и крикотерапии, а недавний Night Boat To Tangier — постбеккетовская ода одиночеству и безысходности. Рассказы Барри строятся по тем же принципам, но в миниатюре. Надломленные жизни, какие-то люди, делающие нечто, едва ли напоминающее сюжет, изящная работа с языком, одиночество, пустота, свинцовое небо и диалоги. Эту прозу трудно пересказывать, потому что ставка сделана на атмосферу, речь героев, описания ирландских улочек, язык повествования. Но Барри все же в первую очередь — писатель крупной формы, а рассказы воспринимаются своего рода маргиналиями к большим романам.
5. Sally Rooney. Beautiful World, Where Are You
Faber & Faber, 2021
Первые два романа Салли Руни были сосредоточены на переживаниях двадцатилетних — со всей обязательной атрибутикой young adult от первой любви и непреодолимого взаимонепонимания до исследования сексуальности. Новый Beautiful World, Where Are You уже о тридцатилетних, но проблемы у них вроде бы примерно такие же, разве что с легкой примесью цинизма, высокомерия, разочарования, пессимизма, досужего философствования и нарастающего пассеизма. Сюжет, как обычно у Руни, решен в духе мелодраматичных фильмов (вообще ее творчество имеет больше общего с кино, нежели с литературой). Две весьма начитанные подруги, у каждой по мужчине — у одной образованный и с хорошими манерами, у другой неотесанный и грубоватый. Обе ищут любви и ведут бесконечную переписку об этике, эстетике, политике, искусстве, да и вообще обо всем на свете. Соответственно в романе две категории глав — сценки из любовной жизни, почти полностью сшитые из живых и настоящих диалогов, и эти самые письма, представляющие из себя эссе на отвлеченные темы, полные тоски по ускользающему миру. Beautiful World, Where Are You — очень простой, даже чрезмерно разжеванный, роман о современных тридцатилетних: тех, что читают книжки, публично интересуются каннской программой и ходят на модные театральные постановки, но не всегда понимают, о чем там речь, да и не стремятся глубоко копать. И подобные персонажи получаются у Руни невероятно осязаемыми, выпуклыми, даже в меру остроумными. Но кроме них ничего не было и нет.
6. Лоран Бине. Цивилиzации (пер. с франц. А. Захаревич)
Издательство Ивана Лимбаха, 2021
Предположим, у Эйрика Рыжего на самом деле была дочь, которая основательно прокатилась по обеим Америкам и познакомила местное население с благами тогдашней цивилизации. Предположим, что Христофор Колумб доплыл до Карибского бассейна, высадился на неведомой земле и никогда не вернулся обратно. Предположим, что не европейцы открыли Америку, а инки открыли Европу, и Новый Свет оказался Старым, и в результате христианству пришлось соседствовать с культом Солнца. Лоран Бине снова строит альтернативную историю (вслед за виртуозной "Седьмой функцией языка") — на этот раз на историческом материале XVI-XVII веков, тасуя события и переиначивая всевозможные источники. Для каждой главы/периода выбран соответствующий жанр — древняя исландская сага, дневниковые записки, историческая хроника с эпистолярными вкраплениями, наконец, плутовской роман в донкихотовском изводе. Реальные персонажи действуют наряду с вымышленными (либо перемещенными из одного контекста в другой), исторические документы предстают в первозданном виде, но с некоторыми поправками, а реплики, принадлежавшие одним личностям, произносятся не всегда так, как мы привыкли. Исходя из допущения (разумеется, исключительно художественного), что империя и колония поменялись местами, Бине ставит вопрос о природе колонизации и выращивании цивилизации поверх культуры местных коренных народов. Подобное небольшое допущение меняет мировой ландшафт и восприятие исторических процессов, подобно букве z в названии романа, превращающей французское слово в англоязычное.
7. James Kelman. Translated Accounts
Secker & Warburg, 2001
Безымянные люди, военное положение, бесконечное бормотание, монотонное проговаривание искалеченной реальности, травмированное восприятие травмированной реальности и ужас от ощутимой безысходности. Попытка переварить произошедшее и по-прежнему происходящее, попытка пережить нечто неподдающееся логике, попытка сформулировать хаотичный ужас. 54 обрывочных монолога, произнесенные, вероятно, различными голосами, зафиксированные, переведенные неумелым переводчиком или машиной, не обученной в полной мере понимать человеческую речь, вдумываться в психическое состояние рассказчика. Переведенные снова, пересказанные с чужих слов. Разрозненные свидетельства разросшегося террора и беспомощности, неприкаянности отдельного человеческого существа. Келман сшивает свое мозаичное полотно из искаженного языка, превратившегося из разговорного в механический, в как бы отраженный в кривом зеркале. Его персонажи периодически проступают сквозь темноту, будто бы освещенные светом театрального прожектора, разрешающего им говорить, проступают и принимаются сбивчиво пересказывать свой травматический опыт, захлебываясь, тараторя, торопливо и тщетно стремясь досказать пережитое до конца. Но ничему, кроме их голосов, не суждено остаться существовать. Даже их речь будет препарирована и сколочена обратно абы как. Потому что боль оказывается неизбывной, а коммуникация — невозможной и обращенной в сплошной всепоглощающий вакуум.
