Как Достоевский изменил Голливуд?

Текст: Илья Пожидаев

Эссе-признание Фрейда

Зигмунд Фрейд. Фото: ru.wikipedia.org

Знаете ли вы, что без «Преступления и наказания» и без «Братьев Карамазовых» – не было бы ни Фрейда, ни Юнга, ни совокупно всей психологии в ее нынешнем виде? Заявление чересчур, казалось бы, смелое. А между тем, Фрейд сам в открытую об этом заявлял. В 1928 году была издана его статья под названием «Достоевский и отцеубийство». Она не относится к числу наиболее знаковых работ маэстро в области темных душевно-физиологических глубин, да и по объему совсем небольшая: всего несколько абзацев. Однако в ней последовательно проведена творческая преемственность: от Шекспира к Достоевскому, и от последнего – непосредственно к фрейдистскому психоанализу.

Едва ли не каждое художественное произведение завязано на конфликте между героем и антигероем. Если один персонаж предстает живым воплощением Добра, то какой-нибудь другой – живым воплощением Зла. Тем не менее, человеческая природа гораздо сложнее и богаче, чем «плохое» и «хорошее»: рафинированных святых, равно как и рафинированных подонков, – совсем немного. И они, как правило, не столь интересны аудитории – ввиду их линейности и предсказуемости. А вот когда в одном человеке бурлит целый океан одновременно разрушительных и созидательных сил, то это уже совсем другой коленкор. По Фрейду, максимальных высот на непростом пути выписывания многосложных характеров достигли именно Шекспир и Достоевский. Причем Достоевскому удалось забраться на самый пик Джомолунгмы.

Любой, кто читал «Братьев Карамазовых», должен хорошо помнить «Легенду о Великом Инквизиторе». К слову, Фрейд был убежден, что роман «Братья Карамазовы» – величайший роман из всех, когда-либо написанных, а «Легенда о Великом Инквизиторе» – сильнейший эмоционально-смысловой фрагмент данного романа. И, кстати, один из немногих примеров сочно-черного и ослепительно-белого в творчестве Достоевского. Суть притчи состоит в том, что Иисус Христос призывал людей к свободе через благочестие, в то время как его антагонист – некий севильский кардинал – жаждал всеобщего рабства. В результате многовекового противостояния верх одержал кардинал – хотя у каждого из нас по-прежнему остается шанс спастись. Иисус апеллирует к созиданию, Великий Инквизитор в кардинальской мантии – к разрушению. Именно из этой полярной двойственности человеческой натуры проистекли фрейдистские Я и Оно. С последующим развитием всей психоаналитической концепции. Это не измышления: Фрейд прямо пишет об этом в эссе.

В свою очередь, фрейдизм повлиял на все мировое искусство целокупно. Не только на текстовое, но и на визуальное; на визуальное, вероятно, даже больше. Ведь многогранность человеческих переживаний многие предпочитают не прочитать, а увидеть сразу на экране. Дофрейдистский Голливуд сосредоточивался в основном на вестернах и любовных драмах в испанском стиле: фрейдизм же сумел широко распахнуть ящик Пандоры, из которого тут же выпорхнули страхи, комплексы и глубинные желания, переместившиеся в том числе на широкие экраны.

В 1910-х годах началось открытие психоанализа для мировой общественности. Причем, что интересно, стартовал этот процесс как раз в Америке. Именно там – в Университете Кларка, что в штате Массачусетс – Фрейд в 1909 году прочел свои всемирно знаменитые ныне пять лекций. А уже из закрытых академических аудиторий учение, основывающееся, в сущности, на непростых характерах братьев Карамазовых, – обильно разлилось по страницам бестселлеров и кинопленкам.

Влияние «достоевщины» на американскую масс-культуру

Затруднительно найти хотя бы одного образованного человека в любой точке Земного шара, который бы не читал ни единой строчки из Достоевского. Не менее затруднительно разыскать писателя с мировым именем, который бы не относил Достоевского к ареопагу своих любимых авторов или хотя бы не выказывал ему уважительного почтения. Так, например, титулованная бельгийская писательница Амели Нотомб горячо рекомендует молодежи читать в первую очередь произведения Федора Михайловича. Не нуждающийся в представлениях Джордж Мартин признавался, что в числе немногих прочитанных им русских классиков значится Достоевский. Профессор Лайза Кнапп из Колумбийского университета также заявляла об исключительной творческой привлекательности Толстого и Достоевского. Ведь оба гения смакуют не столько рациональное, сколько эмоциональное – во всем его многообразии.

Но режиссеры и сценаристы, – в большинстве своем тоже весьма и весьма начитаны. Быть может, даже не меньше, чем их коллеги по академическому и литературному цехам. А посему труженики кинематографа тоже не чураются заимствований из классических текстов.

Практически любой высокорейтинговый фильм-катастрофа. Практически любая снискавшая всеобщую популярность остросюжетная драма и трагедия. Практически любой культово-популярный психологический триллер. Даже значительная часть «бомбовых» боевиков. Чем большие кассы собирает фильм в прокате, тем, как правило, в большей мере он завязан на сюжетах, образах и героях из произведений Федора Михайловича. Разумеется, это не значит, что все они как один эксплуатируют одно лишь кровавое убийство или появление умозрительного черта во фраке. Хотя, чего уж греха таить, не брезгуют и таким. Как, например, в фильмах «Психо», «Изгоняющий дьявола», «Кошмар на улице Вязов» и прочих. Но даже если заимствования глубже и менее очевидны, – все равно без «достоевщины» никак, похоже, не обойтись.

В «Ребенке Розмари» Романа Полански Роман Каставет проверяет Ги Вудхауса – ровно по той же кальке, по коей Черт проверяет мятущегося Ивана Карамазова. Только если Иван покамест не сломлен, то слабохарактерный и алчный Ги – с радостью готов продаться, лишь бы привалила профессиональная слава. Таков же и свирепый клоун Пеннивайз из «Оно» Энди Мускетти, снятого по роману Стивена Кинга: по выполняемой функции он практически идентичен все той же адской силе. Оба демона – заглавные жильцы одного и того же дьявольского измерения, оба – прощупывают героев «на слабо». Или взять рассказчика в «Бойцовском клубе» Дэвида Финчера, который до боли напоминает Неточку Незванову из одноименного романа Достоевского. Изображения в его восприятии так же расплываются, так же непредсказуемо сменяют друг друга, а настоящее так же трудно отделить от галлюцинации. И прочая, и прочая, и прочая…

Восковая фигура терминатора в музее мадам Тюссо. Фото: Daniel Juřena / commons.wikimedia.org

Влияние Федора Михайловича ощущается даже в блокбастерах, совершенно, казалось бы, не соприкасающихся с классической литературой. Таких, к примеру, как, «Титаник» и «Аватар», а также все части «Терминатора» Джеймса Кэмерона. Само собой, в оных не воспроизводятся петербургская обстановка и нравы позапрошлого столетия – однако Сара Коннор, неистово борющаяся за совокупное благо человечества супротив козней Скайнета, невольно наталкивает на мысли об Иисусе Христе из «Легенды о Великом Инквизиторе». А проникновение в реальность племени На’ви в «Аватаре» до боли напоминает видения Свидригайлова из «Преступления и наказания», когда одни и те же люди, но в разном психическом состоянии наблюдателя, – проявляются по-разному. Наконец, экранизированная Кэмероном история пассажиров «Титаника» – это «Бедные люди» Достоевского, только шиворот-навыворот. Если бедный Макар Девушкин не желает, чтобы Варвара Доброселова уходила к богатому, то богатый Хокли всячески противится симпатии Розы к оборванцу.

Понятное дело, всех примеров в одной статье нам никак не охватить, однако принцип налицо: чем герой многограннее и чем на большее количество вызовов он способен отреагировать, тем он полнокровнее – и тем лучше воспринимается публикой. Кстати, любопытная в данной связи деталь: наиболее популярным русскоязычным писателем за границей, по данным книжного сервиса Storytel, является как раз Достоевский. Крайне маловероятно при таком раскладе, что визуальная культура способна была отгородиться глухой и непроницаемой стеной от культуры письменной – что нам, собственно, и демонстрируют голливудские блокбастеры уже которое десятилетие кряду.

Иисус говорил: «Нет пророка в своем отечестве! Где угодно, только не у себя дома». К ситуации с Достоевским данная сентенция вполне себе подходит: наши зарубежные соседи незаметно рекомендуют нам читать нашу же классику. С которой берут пример – и высот которой, по собственному признанию, не способны достичь. Утешает, конечно, что, фигуры, подобные Федору Михайловичу – коих не обойти и не объехать, как бы ни хотелось, – неизменно переживают века. Огорчает только, что подчас им приходится это делать вопреки недостатку внимания со стороны родной аудитории.