От Шекспира к современной готике

Текст: Людмила Прохорова

На весенней ярмарке интеллектуальной литературы non/fictio№ обсудили искусство перевода и представили новинку открывшегося в феврале издательства «Дом историй». Переводчик Екатерина Ракитина рассказала об особенностях перевода Шекспира и работе над современной готической историей «Словно мы злодеи» М.Л. Рио.

На электронных книжных ресурсах жанр книги указан как «криминальный зарубежный детектив». Аннотация интригует:

• Семеро студентов.
• Закрытая театральная академия.
• Любовь, дружба и Шекспир.
• Деллекер-холл — место, в котором остановилось время. Здесь друзья собираются у камина в старом доме, шелестят страницами книг, носят твид и выражаются цитатами из Шекспира. Каждый семестр постановка шекспировской пьесы меняет жизнь студентов, превращает их в злодеев и жертв, королей и шутов.
• В какой-то момент грань между сценой и реальностью становится зыбкой, театральные страсти становятся настоящими, пока, наконец, не происходит трагедия…

«Как всякий переводчик, я тайком люблю ’’ходить’’ по интернет-ресурсам и смотреть, что люди пишут, — поделилась Екатерина Ракитина в начале встречи. — Кроме комментариев о том, что в книге слишком много Шекспира, я видела и возмущения, почему герои такие ’’чрезмерные’’? Ребят, без Шекспира этой книги бы не было, а главные герои — актеры, которые четыре года были погружены в Шекспира. Я работала с актерами, я знаю, что это такое… Если они ’’надышались’’ Шекспиром, то они и в жизни начинают говорить пятистопным ямбом.

А актеры изначально такие. Моя задача была в том, чтобы герои были ’’воспламенены’’, но это не выглядело нарочито».

Роман не просто проникнут Шекспиром, в нем очень много прямых цитат из него. Это стало главной трудностью, с которой столкнулась Екатерина Ракитина. Все существующие переводы Шекспира на русский язык смотрелись в тексте чужеродными элементами. Пришлось самой переводить знакомые всем в переложении Лозинского или Пастернака монологи и реплики.

«Я своим студентам любила приводить в пример непереводимый монолог Ромео. И вот тут он меня ждал… Я не знаю, получилось ли у меня или нет. Но в книге этот монолог есть. <...> Надо просто закрывать глаза и бросаться в перевод, как в холодную воду: или ты умрешь, или поплывешь, — рассказала Ракитина. — Есть ’’вольные’’ переводчики и строгие буквалисты. В случае с Шекспиром мы всегда сравниваем переводы Лозинского, который переводил практически с религиозным почитанием к каждому слову, и Пастернака, который делал совершенно наоборот: перед ним был чистый лист, на котором он писал самого себя, как он говорил, ’’для того, чтобы почувствовать силу оригинала’’. Современные шекспировские переводчики на русский существуют в очень сложной ситуации. С одной стороны, ты должен отличаться от предшественников, с другой стороны — быть верен оригиналу».

Новый роман отличает не только привязка к Шекспиру, но и готическая составляющая, а также драматургичность (ведь действие происходит в театральной академии).

«Место действия в этой книге — такой же персонаж, как сами герои, — рассказала Екатерина Ракитина. — Готический роман вообще — это такой тип романа, где место действия важно. Без этой атмосферы ’’таинственного замка’’, ’’дома с приведениями’’ не будет готики».

Предлагаем окунуться в атмосферу готики и Шекспира, прочитав небольшой отрывок из романа «Словно мы злодеи»:

М.Л. Рио «Словно мы злодеи», пер. с англ. Е. Ракитиной. — М.: «Дом историй», 2023

Я сижу, прикованный наручниками к столу, и думаю: «Когда бы не запрет / На разглашенье тайн моей темницы, / Поведал бы такое, что любой / Пустяк терзал бы душу». Охранник стоит у двери, наблюдает за мной, будто ждет, чтобы что-то произошло.

Входит Джозеф Колборн. Он уже начал седеть, ему почти пятьдесят. Раз в несколько недель я с удивлением вижу, насколько он постарел, — а он понемногу стареет, раз в несколько недель, уже десять лет. Он садится напротив меня, скрещивает руки на груди и произносит:

— Оливер.

— Джо.

— Мне сказали, слушания по условно-досрочному прошли в твою пользу. Поздравляю.

— Я бы сказал спасибо, если бы думал, что вы всерьез.

— Ты знаешь, я считаю, что тебе здесь не место.

— Это не значит, что вы считаете меня невиновным.

— Нет.

Он вздыхает, смотрит на часы — все те же, он их носит с тех пор, как мы познакомились, — как будто я ему надоедаю.

— Так почему пришли? — спрашиваю я. — Все с той же подоплекой, дважды в месяц?

Его брови образуют толстую черную линию.

— «Подоплека» — это прям охренеть в твоем духе.

— Ну, можно изъять мальчика из театра, все такое.

Он качает головой со смесью веселья и раздражения.

— И? — говорю я.

— И — что?

— «Виселица — дело благое. Но чем именно? Это благое дело для тех, чье дело зло», — отзываюсь я, решив заслужить его раздражение. — Зачем вы здесь? Пора бы уже понять, что я вам ничего не расскажу.

— Вообще-то, — говорит он, — думаю, на этот раз мне удастся тебя переубедить.

Я выпрямляюсь.

— Как?

— Я ухожу со службы. Продался, нашел работу в частной охране. Детям надо образование оплачивать.

Пару секунд я просто таращусь на него. Мне всегда казалось, что Колборна придется усыпить, как злого старого пса, прежде чем он уйдет с поста шефа.

— И как это должно меня переубедить? — спрашиваю я.

— Все, что ты скажешь, будет не для протокола.

— Тогда зачем суетиться?

Он снова вздыхает, и морщины на его лице становятся глубже.

— Оливер, меня не волнует наказание преступника, уже нет. Кто- то отсидел, а при нашей работе такое удовлетворение не часто получаешь. Но я не хочу уйти в отставку и еще десять лет гадать, что именно произошло десять лет назад.

Сперва я молчу. Эта мысль мне нравится, но доверия не вызывает. Я осматриваю мрачные шлакоблоки, крошечные черные видеокамеры, смотрящие вниз из каждого угла, охранника с неправильным прикусом, выставившего вперед нижнюю челюсть. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и представляю себе весеннюю свежесть Иллинойса, представляю, каково будет шагнуть наружу после того, как треть жизни давился затхлым тюремным воздухом.

Когда я, выдохнув, открываю глаза, Колборн пристально на меня смотрит.

— Не знаю, — говорю я. — Я выйду отсюда, так или иначе. Не хочу рисковать, не хочу сюда вернуться. По-моему, надежнее не будить спящих собак.

Колборн беспокойно барабанит пальцами по столу.

— А скажи-ка мне, — говорит он, — бывает, что ты лежишь в камере, смотришь в потолок, пытаешься понять, как ты здесь оказался, и не можешь уснуть, потому что никак не прогонишь воспоминания о том дне?

— Каждую ночь, — без иронии отвечаю я. — Но вот в чем разница, Джо. Для вас это был всего один день, а дальше все пошло как обычно. А для нас — один день и все последующие.

Я подаюсь вперед, опершись на локти, мое лицо оказывается всего в нескольких дюймах от его лица, так что он слышит каждое слово, когда я понижаю голос:

— Вас, наверное, так и жрет изнутри то, что вы не знаете.

Не знаете кто, не знаете как, не знаете почему. Но вы и его не знали.

У него странное лицо, как будто его тошнит, словно я вдруг сделался несказанно мерзким и на меня страшно смотреть.

— Ты все это время хранил тайну, — говорит он. — Кто другой с ума бы сошел. Зачем?

— Хотелось.

— И по- прежнему хочется.

У меня за ребрами веско стучит сердце. Тайны тяжелы, как свинец.

Я откидываюсь назад. Охранник смотрит безразлично, как будто мы — чужие люди, говорящие на чужом языке, о чем- то далеком и незначительном. Я думаю об остальных. В кои- то веки о нас. Мы натворили много зла, но оно было необходимо — или так казалось. Годы спустя, оглядываясь назад, я уже не так уверен, что без него нельзя было обойтись, и теперь я думаю вот о чем: смог бы я объяснить все Колборну, все мелкие извивы и, повороты и финальный эксод? Я разглядываю его открытое, ничего не выражающее лицо, серые глаза — от них теперь расходятся гусиные лапки, но смотрят они так же ясно и твердо.

— Хорошо, — говорю я. — Я расскажу. Но вы должны кое-что понять.

Колборн не шевелится.

— Я слушаю.

— Во-первых, я заговорю, только когда выйду отсюда, не раньше. Во-вторых, все это не вернется ни ко мне, ни к кому-либо еще — никакой двойной ответственности. И, наконец, это не извинение.

Я жду от него какого-то отклика, кивка или слов, но он только моргает, молчаливый и неколебимый, как сфинкс.

— Ну что, Джо? — спрашиваю я. — Вы это выдержите?

Он холодно, коротко усмехается:

— Да, думаю, выдержу.