Интервью: Михаил Визель
Один из составителей, доцент Алексей Вдовин сам представил в книгу главу под названием «От «Полной русской хрестоматии» к первой программе по литературе: становление стандартов литературного образования в России и педагогические проекты А.Д. Галахова 1840–1850-х годов». Под этим академическим названием скрывается ответ на простой, можно сказать – детский вопрос: а почему мы изучаем в школе именно эти произведения, а не какие другие? Кто назначил в бесспорные классики Тургенева и Фета, а не, скажем, Григоровича и Апухтина?
Ответ на него неожидан – и особенно актуален сейчас, когда впервые за много лет возникли разговоры о пересмотре этого самого школьного канона.
Часть I
Как так вышло, что школьный канон сложился в системе военного образования, у кадетов?
Алексей Вдовин: Действительно, это очень интересный факт. Кажется, что вообще все, что сейчас есть в этой области, существовало очень давно. С Петра Первого. Тем не менее, когда я начал исследовать этот вопрос как историк литературного образования (я уже больше десяти лет этим занимаюсь), выяснилось, что до пушкинской эпохи, по сути дела, в России не существовало никакой школьной литературной программы. Это довольно современный феномен. Понятно, нельзя сказать, что он появился прямо в каком-то году, но в интервале с 1848 по конец 1850-х годов формируется то, что более или менее похоже на нашу школьную программу по литературе. То есть список текстов, которые должны прочитать школьники — в нашем случае это кадеты – или гимназисты. Ученики — мальчики, что важно заметить: на женские учебные заведения это не распространялось. У них была своя программа, потому что обучение было раздельным до 1912 года.
Почему для кадетов? В этой главе нашей книги я показываю, что, судя по всему, это произошло потому, что военное образование в те годы — в первой половине XIX века — требовало не только шагистику, муштру, не только фехтование, фортификационные навыки. Начальство считало, что офицеры должны быть широко образованны. И система внедрения такого типа образования, где читаются литературные тексты, — причем на русском языке, а не на латыни, не по-французски, что было характерно для гимназий, а на современном русском языке, не на древнерусском языке, не былины, не «Слово о полку Игореве» — вот такое представление возникло в конце 1840-х — начале 1850-х годов.
Руководители кадетских учебных заведений решили, что должны воспитать таких офицеров. И для того, чтобы реализовать этот замысел, глава военных учебных заведений Яков Иванович Ростовцев, очень известный военный деятель того времени, привлек специалистов — это Алексей Галахов, который много лет (больше десяти к тому времени) преподавал словесность в женских учебных заведениях Москвы и был автором знаменитой хрестоматии, куда он включал современных авторов: Пушкина, Фета, Тютчева и так далее; а с другой стороны — Федор Иванович Буслаев, молодой профессор Московского университета. И действительно, в 1852 году они сделали первую программу по литературе для кадетских учебных заведений, и потом она была взята за модель и за образец для всех гимназий Российской империи. Постепенно. Это не сразу произошло, но где-то к началу 1860-х годов.
Получается парадокс: многолетние преподаватели в женских учебных заведениях составляли программу не просто для мальчиков, а для кадетов!
Алексей Вдовин: Да! Я специально работал в Российском государственном военно-историческом архиве, вскрыл всю подковерную борьбу. Там сохранилось несколько толстых дел. И поразился, насколько сложной была внутренняя борьба, потому что старый состав преподавателей кадетских заведений был сильно недоволен тем, что Галахов пропихивает такое как бы «женское образование». Мужчинам, офицерам – зачем все это нужно? Но у Галахова был ресурс, он был в фаворе у Ростовцева, Ростовцев одобрил, и они продавили эту программу. Другое дело, сразу скажу, что прошло всего 10 лет, и уже когда начались реформы Александра Второго и военным министром стал Милютин, он камня на камне не оставил от этой программы. Он убрал всю эту литературу из военных учебных заведений, потому что, особенно после поражения в Крымской войне, прекрасно понимал (я даже записку его нашел специально для отчета в архиве), что офицеру совершенно не нужна вся эта литература, которую они учили. Милютин всерьез думал, что вот это кадетское обучение в 1840-е-1850-е годы отчасти привело к поражению. Там нет такой прямой связи, но выросло как минимум одно поколение кадетов и офицеров, которые меньше занимались серьезными науками, математикой, а больше — гуманитарным образованием.
То есть можно сказать, что именно Галахов и Буслаев персонально ответственны за то, что, скажем, Гоголь у нас назначен в абсолютные классики, а Бестужев-Марлинский и Вяземский не назначены? Или это будет слишком большое огрубление?
Алексей Вдовин: Да. Можно возложить на них эту ответственность. Я думаю, что процентов до семидесяти ответственности лежит на них, потому что им это было поручено и они представили все эти списки. Списки были черновые, что-то там почеркали, и Ростовцев лично черкал, там есть следы его карандаша. Но тридцать остальных процентов – это влияние предшествующей традиции, потому что, разумеется, они не на пустом месте это создавали. Просто не было, как сейчас, единого на всю страну списка. Каждое учебное заведение, каждый преподаватель решал фактически сам. И у каждого преподавателя, будь то женские учебные заведения в Москве или технологический институт в Петербурге, или гимназии, был какой-то коридор возможностей: он знал, что надо примерно брать таких-то писателей, но конечную программу он определял сам.
А разве не было аналога того, что сейчас называем «государственной аттестацией»? Чтобы получить диплом государственного образца, нужно сдать такой-то экзамен — не было такого?
Алексей Вдовин: Не было. То есть система экзаменов была, но она не была едина для всех гимназий Российской империи, даже если брать только гимназии. Эта унификация, приведшая к похожей на современную системе, где все сдают примерно одно и то же на выходе, чтобы получить аттестат зрелости, была учреждена на 25 лет позже, в 1871-72 году, когда министр просвещения, граф Дмитрий Андреевич Толстой четыре-пять лет готовил эту реформу (в конце 1860-х годов) и утвердил единые стандарты для всей империи в 1871 году. Тогда уже действительно можно говорить, что чеховские персонажи в рассказах 1870-1890-х («Учитель словесности», «Человек в футляре») — вот они учатся примерно по одним и тем же программам в любой точке империи, будь то Варшава или Иркутск. У них одна программа, одна система экзаменов.
А допустим, когда герой «Детства» и «Отрочества» Толстого Николенька Иртеньев готовится в университет к экзаменам — каким образом он готовится?
Алексей Вдовин: У каждого университета были свои программы. Московский и Петербургский университеты издавали тоненькие брошюрки, начиная с 1860-х годов. Более ранние мне не доводилось держать в руках. Там была примерная программа и можно было подготовиться. С репетиторами, как и сейчас.
Вы сказали, что видели в военно-историческом архиве следы карандаша на документах. А нет там следов возмущений — как, мол, это можно, включать сосланного на Кавказ и погибшего на дуэли Лермонтова в канон? Или, с другой стороны, граф Толстой, – какой же он классик, мы с ним вчера славно отужинали с шампанским?
Алексей Вдовин: Вы знаете, нет. Такого не было. Потому что, например, Лермонтов и Толстой на начало пятидесятых годов — это две совершенно несопоставимые фигуры. Толстой в 1852 году полуанонимно опубликовал «Детство», а Лермонтов уже включался активно в хрестоматии.
Да, тут вопросы разного порядка. С Лермонтовым – вопрос о благонадежности, а с Толстым — вопрос о его соответствии статусу классика.
Алексей Вдовин: На решение, включать или не включать в программу, влияет не репутация автора как человека, который может совершать какие-то неприличные поступки, а в первую очередь его репутация как писателя. Ее создают критики. Ее создают университетские преподаватели и издатели. И вот если про Лермонтова все знали, что, да, он неблагонадежный человек, но как автор — это выдающийся писатель, трагически погибший на дуэли. И если почти все критики, восемьдесят-девяносто процентов, начиная с Белинского, говорят в унисон, что это выдающийся автор, то никакого значения для его репутации тот факт, что он ездил к девкам и писал нецензурные поэмы, уже значения не имеет.
С Толстым постепенно произошло то же самое, просто гораздо позже.
Интересный вопрос, о котором я раньше не задумывался. Мужское и женское образование — у них сильно отличались программы?
Алексей Вдовин: Да, программы сильно отличались, но я не могу сейчас сказать про все предметы, потому что я историк литературы, не могу всю картину описать. Предметы были разные, разумеется, у девочек и мальчиков, хотя ядро некоторое было общим. К такому ядру относился, естественно, русский язык и словесность. У девочек тоже была литература, она же словесность, но у девочек меньше был список текстов. Но вот что интересно: мужские гимназии относились к министерству народного просвещения, а женские учебные заведения относились к отдельному ведомству императрицы Марии. И у девочек списки были короче, но в некоторых женских учебных заведениях конца XIX века было больше дозволено из современной литературы тогдашней (например, Толстой и Тургенев), чем в мужских гимназиях. Это важно сразу сказать: до 1905 года вся современная литература: Тургенев, Толстой, Гончаров, Достоевский, ну и поэты, – Майков, Тютчев, официально не входили в школьную программу.
Даже если кто-то давно был покойным к тому времени. Они могли эпизодически включаться в хрестоматии, если кто-то там уже был популярный, например,
Прямо запрещено?!
Алексей Вдовин: Они не входили в школьную программу, и министерство специально рассылало целые циркуляры, и в пояснительных записках было черным по белому написано, что на уроках в гимназиях категорически нельзя обсуждать современную литературу, то есть авторов, кто еще жив или в последние 20-30 лет сочинил роман. Почему? Аргумент был очень простой, он сегодня звучит снова, он звучит в каждую эпоху. Потому что, с одной стороны, нет еще консенсусного мнения по поводу их произведений. Но это на поверхности. А на самом деле, было мнение у преподавателей и чиновников, что якобы эти произведения настолько возбуждают неустоявшиеся умы, настолько там много политики, дебатов, дискуссий, критического обсуждения общественных вопросов, очень горячих, что в школе молодым неокрепшим умам еще рановато это изучать. Потом вырастут — прочитают. А в школе нельзя.
Ну, в общем-то, аргумент не то чтобы лишенный смысла.
Алексей Вдовин: Но в 1903 году началась реформа, и она началась — по документам очень хорошо видно — под давлением самих учащихся, их родителей, критики, широкого общественного мнения. Понятно, что еще в конце семидесятых — в восьмидесятые годы можно было дискутировать, устоялось ли мнение о произведениях Достоевского. Он только умер в 1881 году, и в 1882 году консенсуса не было. Про Толстого тем более. Писатель жив и странно себя ведет. То удаляется из литературы и общества, то со всеми спорит, всех проклинает и так далее. Тургенев тоже был еще жив до 1883 года. Но пошла волна переводов Толстого, Тургенева, Достоевского на мировые языки — это 1880-е-1890-е годы. По одному-два романа почти на все языки. И вот уже к началу 1910-х годов возник консенсус, чаша весов перевалила на сторону общественности – министерство дальше уже не могло сдерживать их включение в программу.
А что мы в таком случае имеем в виду, когда говорим, что канон сложился усилиями Галахова и Буслаева в конце 1840-х?
Алексей Вдовин: Мы имеем в виду программу по литературе XVIII и первой трети XIX века, до Лермонтова. Они заложили фундамент вот того списка, основной каркас которого до сегодняшнего дня жив. Это Кантемир, Ломоносов, Сумароков, Фонвизин, Державин, Жуковский, Батюшков, Пушкин, Лермонтов.
Ну, Кантемир, Сумароков не особенно-то «живы»…
Алексей Вдовин: Разумеется, кое-что выпало. Прошло 170 лет. Но согласитесь, что реперные точки —
