Текст: Андрей Цунский
Самая известная цитата
Rose is a rose is a rose is a rose. «Роза это роза это роза это роза». Это образ из стихотворения Гертруды Стайн «Святая Эмилия», из книги 1913 года «География и пьесы». На память сразу приходит шекспировская строка из «Ромео и Джульетты»:
- What’s in a name? that which we call a rose
- By Any Other Name would smell as sweet;
- So Romeo would, were he not Romeo call’d,
- Retain that dear perfection which he owes
- Without that title.
- Что значит имя? Роза пахнет розой,
- Хоть розой назови ее, хоть нет.
- Ромео под любым названьем был бы
- Тем верхом совершенств, какой он есть.
В стихотворении Гертруды Стайн Роза – женское имя.
Зачем повторять четыре раза? – спросят многие. Гертруда Стайн однажды ответила:
Now listen! I’m no fool. I know that in daily life we don’t go around saying 'is a … is a … is a …' Yes, I’m no fool; but I think that in that line the rose is red for the first time in English poetry for a hundred years.
«Слушайте! Я ведь не дура. Я знаю, что в обычной жизни мы не бубним под нос на ходу «это… - это… - это...» Да, я не дура. Но думаю, что в этой строке роза стала красной впервые за сотню лет в английской поэзии».
Не убедила? И главное – зачем она так писала – так и неясно?
А я вот очень люблю другую ее «странную» фразу: there is no there there. «Там нет никакого там». Она так написала в своей книге Everybody's Autobiography – «Автобиография каждого» - о доме В Окленде, в Калифорнии, который в тот момент уже не существовал. Но фраза красива, глубока, подходит ко многим случаям. Один мой замечательный и умный друг обожал сериал «Секретные материалы» ну, X-files с Дэвидом Духовны. Жаль только, что он мог смотреть эти самые файлы по десять серий подряд. Я не выдерживал и задремывал в кресле, но он подбегал и пихал меня в бок, будил и чуть не вопил: «Ты тут дрыхнешь, а там человека сожгли изнутри! А там инопланетяне… А там Тунс!» Почти каждую серию предварял в титрах эпиграф «The truth is out there» – «Правда где-то там». В ответ я с удовольствием однажды проворчал: «Нету там никакого там!» Хорошая фраза.
Ну ладно, если пока вы не заинтересовались, и коль скоро уже был упомянут Хемингуэй – вспомним его книгу «Праздник, который всегда с тобой». Первая же глава после авторского введения называется «Мисс Стайн поучает».
«Крупная женщина»
«Мисс Стайн была крупная женщина - не очень высокая, но ширококостная. У нее были прекрасные глаза и волевое лицо немецкой еврейки, которое могло быть и лицом уроженки Фриули, и вообще она напоминала мне крестьянку с севера Италии и одеждой, и выразительным, подвижным лицом, и красивыми, пышными и непокорными волосами, которые она зачесывала кверху так же, как, верно, делала еще в коллеже. Она говорила без умолку и поначалу о разных людях и странах».
Так большинство людей в любой стране мира впервые узнают о Гертруде Стайн, так чаще всего происходит знакомство с ней. Хемингуэй, по его собственным словам, «не пытался с ней спорить» - хотя согласен был далеко не со всем, но «слушать ее было интересно». А уже вторая глава раскрывает нам происхождение одной из самых знаменитых дефиниций, относящихся к мировой литературе начала XX века.
- Вот кто вы такие! И все вы такие! - сказала мисс Стайн. -
- Вы так думаете? - спросил я.
- Да, да, - настаивала она. - У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь...
Кто же его потерял?
Слова эти сначала прозвучали по-французски: Une generation perdue. «Потерянное поколение».
«За три-четыре года нашей дружбы я не помню, чтобы Гертруда Стайн хоть раз хорошо отозвалась о каком-нибудь писателе, кроме тех, кто хвалил ее произведения или сделал что-нибудь полезное для ее карьеры», - пишет Хемингуэй. И тем не менее – множество писателей оказывались в ее доме, участвовали в спорах, разговорах, обсуждениях. Кому-то доставалось (и крепко), кто-то пользовался расположением хозяйки – как сам Хемингуэй или Френсис Скотт Фитцджеральд и еще множество молодых американских – да и не только американских - писателей. И так всем разом от нее и досталось. Вот три версии того, как возник этот образ.
Вариант 1 (от Гертруды Стайн).
В 1925 году Гертруда Стайн отправилась на своем «Форде-Т» путешествовать по департаменту Эн, и в деревушке Белле остановилась в местном отеле «Пернолле». Мудрый владелец отеля поделился с ней своим печальным наблюдением: «Он сказал, что каждый мужчина становится цивилизованным существом между восемнадцатью и двадцатью пятью годами. Если он не проходит через необходимый опыт в этом возрасте, он не станет цивилизованным человеком. Мужчины, которые в восемнадцать лет отправились на войну, пропустили этот период и никогда не смогут стать цивилизованными. Они — «потерянное поколение».
Вариант 2 (от Хемингуэя в благодушном настроении)
Гертруда Стайн путешествовала на своем «Форде Т» по департаменту Эн, и в деревушке Белле из-за мелкой поломки обратилась в местный гараж. Молодой механик очень понравился ей: толковый, знающий дело, вежливый юноша. Гертруда похвалила механика хозяину и спросила, где он находит таких замечательных рабочих. Хозяин гаража поделился с ней: всему он обучил мальчика сам, и сам приучил его к вежливости, а вот те, кому года двадцать два-двадцать три – конченые люди. Прошли войну, ничего у них нет святого. Generation perdue.
Вариант 3 (от Хемингуэя, рассерженного на Гертруду Стайн)
Гертруда Стайн путешествовала на своем «Форде Т» по департаменту Эн, и, остановившись в деревушке Белле из-за мелкой поломки, потребовала в местном гараже починить ее машину без очереди. А механик был парнем, прошедшим войну, и просто нахамил приезжей барыне Гертруде не хуже Гамлета («Вот два жиклёра – первый и второй, один как колос, пораженный порчей в соседстве с чистым… на что у вас глаза…) – ну, примерно вы себе это представили. И тут выбегает его патрон, к одиннадцати утра уже изрядно заливший глаза, и кричит: «Все вы — generation perdue!»
Ну что тут скажешь… Однажды великий английский дирижер сэр Томас Бичем попросил кларнетиста дать оркестру ноту для настройки, и тот дал ее с мощным вибрато. Бичем покачал головой: «Ну - теперь выбирайте!» Присоединяюсь к сэру Томасу.
Хотя он-то откуда тут взялся?
Хемингуэй в своем творчестве вообще человек настроения. Если вспоминать ту самую розу, то однажды написал он Гертруде Стайн: «a stone is a stein is a rock is a boulder is a pebble» - «Камень – это Стайн, и скала, и булыжник – и галька». А чуть позднее, когда отношения приобретут другой характер и температуру, напишет: a bitch is a bitch is a bitch is a bitch. Все люди взрослые, компьютером пользуемся. Не буду переводить.
Интермедия
Америка ждала своего великого писателя. И ведь не скажешь, что у нее их не было. Уже поселился в лесу Генри Торо, приплыл на гробу из морской пучины и устроился работать в таможню Герман Мелвилл, Джек Лондон, наоборот, уже утонул вместе с Мартином Иденом, а Эдгар Аллан По давно уже столкнулся с доморощенной американской критикой, испустил последний крик «Nevermore!», и даже этот крик его начал было затихать.
В Америке были писатели, которые открыли, покорили и даже освоили саму Америку – но вот стать величиной мирового значения, как профессор Преображенский, чтобы «и в Лондоне, и в Оксфорде» - нет. Объять весь мир! Такого пока не было. То есть были, они уже были, вот что обидно! – но их истинную величину не давали увидеть снобизм европейской школы и… косность собственной американской критики.
Американские творцы – будь они писателями, музыкантами или художниками - оказались в положении, сходном с положением европейских джазовых музыкантов: публика требовала от них «сделать, как там», а попытки формировать собственный стиль и подход вызывали сопротивление туповатых «мэтров»: «Вот в Европе это совсем не так…»
Да, в Европе – не так. Проехавший с лекциями по американскому континенту Оскар Уайльд едко замечал, что «теперь у нас с Америкой все одинаковое, кроме, разумеется, языка». Да, американский английский язык энергичнее и короче, он утратил многие старинные красоты. Он приобрел массу слов, которым в европейском английском просто не было аналогов, он сократился максимально, в нем появились невозможные для английского уха bro (братан) и alphabetize (расставить в алфавитном порядке), из него летели во все стороны заимствования из испанского (Tornado – перевод нужен?), итальянского, немецкого, польского, идиш. В географию ворвались индейские Саскачеваны, Сиу-сити и неизвестно вообще откуда взялся Манхэттен…
А музыкальная Америка уже освоила блюз, позабавилась под рэгтайм, и открыл невероятные новые фразы в своих соло Джо Кинг Оливер, уже воспитывает он Луи – мальчишку, родившегося в публичном доме, прямо у мамы на работе – ничего, неважно у кого родиться – была бы хорошая мама, и где родиться, ведь важно – кем, и станет мальчишка великим музыкальным гением. Хотя еще долго у себя на родине будут черные музыканты людьми второго сорта из-за цвета кожи…
И к этому времени сын русского еврея Яша Гершовиц уже сменил полностью имя на американское - Джордж Гершвин, освоил фортепиано и пишет наброски великой американской народной оперы – «Порги и Бесс», – хотя критики освищут и обругают, что с них взять. Песенки принесут куда больше дохода. Но когда он приедет в Европу поучиться у мэтров, сам Морис Равель скажет ему «Зачем быть плохим Равелем, когда вы уже сами - прекрасный Гершвин!», а Игорь Федорович Стравинский в ответ на просьбу дать Джорджу несколько уроков сперва узнает – не стеснит ли бедного американца высокая плата, а узнав о размерах дохода ученика от песенок, скажет: «Пожалуй, я сам взял бы у вас несколько уроков!»
Уже отвоевал в Италии Хемингуэй, и уже вот-вот врежет ему по затылку тяжелая фрамуга в туалете парижской его квартирки, и кровь на полу наведет его на мысль о романе «Прощай, оружие»...
Все это будет. Но кто-то должен был приехать в Америку первым. Кто-то должен показать, что в Америке живут не только ученики. Что там уже сложилась и традиция, и свое восприятие жизни, и литературная школа – да не одна.
Не стоит упрощать задачи великих. Не торить дорожки соотечественникам они приезжают. Они ищут язык века, который…
Мы знаем, что случится в этом веке. Историю, к сожалению, творят не только художники и писатели. Впрочем – как знать.
В Европу
Билет на пароход в 1902 году купили после смерти родителей брат и сестра - Гертруда и Лео Стайн. Сначала – в Лондон. В 1903-м – в Париж. Зачем? На все в литературе найдется свой пример. Вот такой, скажем:
«- Во Франции, - сказал я, - это устроено лучше.
- А вы бывали во Франции? - спросил мой собеседник, быстро повернувшись ко мне с самым учтивым победоносным видом. – «Странно, - сказал я себе, размышляя на эту тему, - что двадцать одна миля пути на корабле, - ведь от Дувра до Кале никак не дальше, - способна дать человеку такие права. - Надо будет самому удостовериться». - Вот почему, прекратив спор, я отправился…» - в общем, Лоренс Стерн поехал во Францию. Это самое начало его «Сентиментального путешествия».
От Нью-Йорка до Кале, разумеется, несколько больше двадцати одной мили. Но разница в курсе доллара и франка прекрасно сокращала расстояние, и сентиментальности поубавляла. Коль скоро Европа не желала увидеть Америку – Америка поехала к старушке в гости. «Многие американки, покидая родину, принимают вид хронических больных, считая это одним из признаков европейской утонченности, но миссис Отис этим не грешила. Она обладала великолепным телосложением и совершенно фантастическим избытком энергии». Насчет телосложения не стану говорить ничего, но про энергию – это точно. Гертруда Стайн ступила на европейские мостовые, и мостовые тревожно загудели.
Гертруда и брат ее Лео поселились неподалеку от Люксембургского сада, на левом берегу Сены, на рю де Флёрюс, 27. Этот адрес станет весьма популярным, и ему суждено стать в мировой культуре очень важным местом. Но «Салон Гертруды и Лео» скоро начнут называть по-американски кратко: «У Гертруды». «У Герти» - хотя так фамильярно к ней самой редко кто обращался.
Салон Гертруды Стайн
«Гость, явившийся в студию на улицу Флерюс, дом 27, в начале двадцатого столетия, мог решить, что попал в совершенно новый тип учреждения — министерство пропаганды современного искусства. Если бы он постучал в массивную двустворчатую дверь, закрытую на единственный во всем VI округе Парижа цилиндрический замок, ему навстречу вышла бы хозяйка полная, яркая женщина тридцати с лишним лет, с невозмутимым выражением лица, с пытливыми карими глазами. Можно было сразу почувствовать ее исключительное самообладание. Если визитер не принадлежал к устоявшемуся кругу ее друзей и знакомых, она бесцеремонно спрашивала: “De la part de qui venez-vous?” Она говорила глубоким контральто, и в ее французском слышался призвук изысканного американского акцента», - вспоминал Джеймс Р. Меллоу («Зачарованный круг, или Гертруда Стайн и компания»). (Да, “De la part de qui venez-vous?” означает… Да воспользуйтесь сами переводчиком, наконец!) Это здесь пройдут первые выставки Поля Сезанна, Анри Матисса и многих других. Здесь будет впервые продана картина никому не известного испанского художника – Пабло Пикассо. Покупательницей станет хозяйка дома.
И очень скоро ее мнение будет одним из самых весомых в Париже. И не только в нем одном.
Так где же узнать о Гертруде?
Ее собственные произведения издавались, как правило, за ее же собственный счет. Их трудно читать. Они – с одной стороны – требуют достаточно широкой эрудиции, с другой – способности экспериментировать и уважать чужие экспериментальные попытки, даже если опыт закончится неудачей. У нее это случалось.
Если попробовать что-то порекомендовать… Вот боже упаси. Читайте, как знаете. Что найдете. Что попадется. Что зацепит.
Интересно будет обратиться к «Автобиографии Алисы Б. Токлас». Вы не ошиблись, и это не опечатка. Автобиографию своей ближайшей подруги написала именно сама Гертруда Стайн.
У многих найдется масса ехидных вопросов о ее образовании, происхождении ее состояния, сексуальной ориентации (о, это у нас любят – и с удовольствием спрашивают).
Но мы… не станем отвечать и предоставим читателю ни с чем не сравнимое удовольствие – узнайте все сами. Когда-то это было очень трудно. Сейчас – еще труднее. Не потому что, как и раньше, половина нужных книг была под замком у бдительных начальников (впрочем, это племя и сейчас мечтает решать, что читать и кому). Сейчас это трудно потому, что нужно – Ой! – открыть поисковик, набрать там тринадцать букв с пробелом «Гертруда Стайн», и соизволить пройти по ссылкам. Дальше нужно будет отличить глупость щелкоперов от серьезных материалов, прочитать книги, рассмотреть картины и фотографии, выяснить, кто на них запечатлены, – ну и желательно выяснить, кто запечатлел. Адская работа. А рядом столько людей, которые услужливо объяснят, что знать ничего не надо. Что это все нам чуждо. Что это все никому не нужно и вообще глупость. Между прочим, именно от таких премудрых советчиков когда-то Гертруда Стайн, ее брат Лео, Хемингуэй, Френсис Скотт Фитцджеральд, Амедео Модильяни, Пабло Пикассо и многие-многие другие сорвались с места и съехались все – в Париж.
Кстати, как сделать Москву начала двадцать первого века интереснее Парижа начала двадцатого? Очень просто. Не слушать кого попало. Кстати, наша столица вчера заняла третье место в рейтинге благосостояния мегаполисов, согласно «Индексу городского процветания» (UN–HABITAT City Prosperity Index). И в общем рейтинге Москва набрала 67,98 балла, пропустив вперед только Сингапур (75,49) и Торонто (68,29). Так что все шансы имеются. К нам есть, куда ехать! Не растерять бы эти шансы, как часто у нас бывает.
