Интервью: Елена Сафронова
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с «Областной Рязанской газетой» (Рязань).
– Илья, вот уже 11 лет ты живешь в Кривеле. Расскажи, как тебя занесло в рязанскую глубинку, как обосновывались тут с семьей.
– Ещё в детстве я ездил в эти места к дядьке с тёткой – художникам-медальерам: они купили в соседнем районе дом и подолгу тут жили и работали. Потом они перебрались в село Кривель Сапожковского района, и когда я задумался о своём доме, то начал искать место поближе к родным. Так попал в Кривель.
Свободный участок нашелся на конце Кишки: улицы, протянувшейся вдоль ручейка Кривелька (официально – улица Садовая). Кусок земли пустовал уже лет пятьдесят. Сначала, пока строил, я жил в палатке, потом в бытовке. Купил сруб, и к зиме заселился в дом. Построил простой дом с печкой.
В Кривель я вживался постепенно – сначала проводил тут по полгода, последние пару лет живу практически постоянно. Жена Люба вживалась труднее, но теперь она называет этот дом домом, а московскую квартиру – московской квартирой. Так что символический переезд состоялся, хотя она ещё половину времени проводит в Москве – там доучивается в одиннадцатом классе сын Вася.
Внутреннему переезду помогло и то, что 5 и 6 класс мы учили сына сами, живя здесь, только ездили три раза в год сдавать контрольные в его московскую школу. Это было счастливое время в нашей семье, мы все тратили много времени друг на друга – на совместные занятия и прогулки.
– И как работает писатель в деревне? Чем твоя жизнь в селе отличается от жизни Толстого и Бунина? Ты шутил, что дом в деревне – это все равно что кабинет. Расскажи про свой «кабинет». Ты вроде для него письменный стол ладишь из дуба?..
– Для работы в деревне есть и плюсы, и минусы. Писать удобнее, спокойнее, уютнее, что ли. Это действительно хороший кабинет. Но иногда кажется, что я засиделся в своём прекрасном кабинете, и необходимо выйти из него в большой мир, погулять, посмотреть и послушать. Вокруг моего кабинета тоже идёт жизнь, но события локальные, интересные, пожалуй, только обитателям этого села. Я помню, как в 1991 году, когда я жил в труднодоступной деревне на Горном Алтае, в Москве произошёл путч. И этот путч занимал в разговорах местных очень маленькое место. С гораздо большим азартом обсуждалась поломка косилки у одного из местных жителей, приобретение ружья другим, интересны были разговоры об урочищах в тайге, животных, знакомых. А Москва, путч – это очень далеко. Там Минаев какой-то вроде у власти. Минаев, который певец, что ли? А может, и певец. (Конечно, не Минаев, а Геннадий Янаев – член ГКЧП).
Возможно, что я детально опишу потом жизнь в окрестностях своего кабинета, создам свой округ Йокнапатофа. Несколько раз я подбирался к этой теме, но пока что – это планы на будущее.
А писательский стол – это попытка сделать свой настоящий кабинет. Начав строить дом именно как место для спокойной работы, я так и не организовал себе рабочее место. Мне хотелось, чтобы жена и сын тоже почувствовали это место своим домом, поэтому я строил уютную терраску и большую баню, важные для жены, отдельное помещение для своего подростка, куча времени уходит на огород, дрова, выкашивание травы, разгребание снега, починку того, что ломается, на изучение окрестностей. А сам я пока пишу, примостившись на диване.
Агрохолдинг, который обрабатывает окрестные поля, корчует деревья по краю полей. Я распустил бензопилой пару толстых выкорчеванных дубов на толстые плахи и приволок на саночках домой. Когда высохнут, сооружу из них массивный стол – «писательский верстак». Я издавна, даже когда ещё не занимался сочинительством, с завистью разглядывал мощные письменные столы в усадьбах Толстого, Блока. Интересно, строительство стола как-нибудь отразится на творчестве?
– Очень грустно. Тогда давай о природе, она вечно живая. На твой взгляд, что самое хорошее в среднерусской природе, которую воспевал Паустовский? Кстати, ты написал уже рассказы или очерки о Мещере? И вообще что написал за время жизни в Кривеле? И еще, как заядлый путешественник, ты много ездишь по Рязанской области. Что произвело на тебя самое сильное впечатление?
– Во многих местах шкурка у нашей Земли очень эффектная, её легко полюбить – горы, море легко очаровывают. Я побывал и пожил в таких местах, везде сразу начинал мысленно строить свой дом. Очень хотелось обрести дом в Карелии, на Камчатке или, например, на Алтае, где я проработал несколько лет лесником в заповеднике. Я скучаю по тем местам, но за десять лет пустил прочные корешки в кривельский чернозём и уже ни на что его не променяю. Эти десять лет я сознательно «сливался с ландшафтом», по выражению Мандельштама и Бродского. Чтобы проникнуться этими ровными, плоскими, не самыми выразительными местами в сознательном, уже не слишком восторженном и влюбчивом возрасте, нужно приложить усилия. Я рад, что приложил их и врос и в свой маленький кусок земли, обнесённый забором, и в окрестности в радиусе сотни километров. Изучал местную историю, ездил по интересным местам, копался в огороде, чтобы была связь с землёй. На кладбище в Кривеле лежат теперь мои дядька и бабушка. Здесь я написал последние три книжки – две вышли в 2018-м, одну жду в этом году. Так что потихоньку сделал эти места своими. Последняя книга – сборник очерков о моих взаимоотношениях с различными пространствами, подробно описано и строительство моего дома, один очерк посвящён заливным лугам на Мещерской стороне.
Что касается любимых мест в области – я очень трепетно отношусь к Оке. Волга для меня чужая, да и трудно уже было бы полюбить эту мёртвую реку, состоящую из череды водохранилищ. А Ока представляется более тёплой, домашней, она и менее зарегулирована. Правда, в последние десятилетия она мелеет в верховьях, но в среднем течении – вполне живая река. В школьном возрасте, когда я занимался греблей, летом нас вывозили на Оку в спортивные лагеря, с тех пор я и полюбил её. Стараемся как можно чаще навещать её. Берём палатку, байдарку и проводим на ней пару дней. Я готов целыми часами сидеть на обрыве и смотреть, как течёт Ока.
И ещё завораживают древние городища. Их очень много – от огромной Старой Рязани до крохотных, размером в два-три моих участка. Есть необычные, например, Ижеславль, окружённый тремя рядами земляных валов, есть почти разрушенные, но гулять по этим опустевшим местам древних городов всегда очень приятно, с них обязательно открываются прекрасные виды. Умели люди выбирать места!
Думаю как-нибудь добраться до села Сново-Здорово в Шацком районе, просто интересно взглянуть на населённый пункт с таким необычным названием.
– Расскажи о своей собственной передаче «В мире животных» – фотоловушках для зверей. С чего ты ее начал вести? Много ли уже отснято интересных материалов? Планируешь что-нибудь из них сделать?
– Я раньше был очень страстным охотником. Занятия огородничеством, наверное, сделали меня более мирным. Или что-то другое? Но интерес к тем, кто обитает вокруг моего дома, желание их видеть, каким-то образом их присваивать и заводить отношения не угас. Сначала я просто ставил фотоловушки, смотрел снимки или короткие видео с теми, кто попался в объектив. Затем захотелось делать видео совместно с животными, чтобы они активнее участвовали. Стал ставить таблички с различными надписями, глядел потом, как норка резвится под знаком, запрещающим проход норкам, как бобр выходит из-под арки с надписью «DISNEYLAND», прошлой зимой установил в лесу большое зеркало и наблюдал, как реагируют животные и птицы на своё отражение. Настойчивее всех оказалась куница, интересно было видеть, как любопытство у неё потихоньку берёт верх над осторожностью. Лисы и енотовидные собаки пытались зубами отвязать зеркало от дерева, к которому я примотал его верёвкой, это было забавно. Есть новые идеи, пока не знаю, что из этого выйдет. Пока коплю материал.
– Ты говоришь, что жизнь в деревне меняет «точку сборки» – что в тебе изменилось и в твоих близких? Как они привыкали к сельской жизни?
– Мне кажется, что каждый имеет право выбирать место и стиль жизни. Мне всегда было очень тяжело жить в родной Москве, а последнее время особенно, когда ритм жизни там стал ещё быстрее.
Мне нравятся слова известной сербской художницы Марины Абрамович: что лучше всего работать на природе, а предъявлять результаты своего труда в городе. Мне это подходит. Город даёт возможность мечтать, защищает, но формирует несколько иллюзорный взгляд на жизнь. Иногда, гуляя по Москве, я думаю: всё, что я вижу вокруг себя, кроме неба – дело рук человека. Здания, дороги, техника, даже высаженные деревья. В таком искусственно созданном ландшафте начинает казаться, что весь мир – это человек и для человека. Но такой мир, по мне, ущербный.
Прошлой весной, когда пошла первая волна ковида, и школьников отпустили на дистанционное обучение, мы все перебрались сюда. Моя жена – психотерапевт, и раньше, когда она принимала клиентов очно, ей приходилось мотаться в город и обратно. С весны она работает по скайпу и очень довольна. При этом количество клиентов у неё возросло в несколько раз.
Кому было тяжело выносить деревенское затворничество, так это сыну-одиннадцатикласснику. Но, кажется, за время карантина он накопил огромное количество энергии для многократного покорения и завоевания Москвы – гораздо упорнее стал учиться, заниматься физкультурой и готовиться к сдаче ЕГЭ.
Какие ещё изменения со мной произошли? Я, наконец, бросил пить в тот момент, когда был построен дом, в этот Новый год отметил одиннадцатилетний юбилей этого события. Произошло ли это из-за того, что я оказался в деревне? Не знаю, но думаю, что дом помог мне удержаться в течение самого трудного первого года. Через два года ко мне присоединился и мой сосед, с которым мы дружим. Теперь на Кишке два непьющих.
– Взаимодействуешь ли ты с рязанскими писателями и вообще с культурной общественностью? Тебя приглашали на творческие вечера, местные фестивали, предлагали устроить творческую встречу?
– Я с подозрением отношусь к делению писателей по географическому признаку или по прописке. Чем отличается рязанский писатель, пишущий на русском языке, от липецкого или тамбовского писателей, пишущих на русском языке? Это какое-то снижение планки. Ведь тогда можно делить ещё и по районам, уездам. Известный поэт Кузьминской волости Сергей Есенин. Это, конечно, глупость. Виктор Астафьев не был сибирским писателем, а Твардовский смоленским поэтом.
На творческие вечера или литературные фестивали в Рязань меня не приглашали, но это моя вина. Я не пытался наладить общение с местной культурной общественностью, был больше сосредоточен на благоустройстве своего кусочка земли и на своих текстах. Если позовут, то с радостью воспользуюсь приглашением.
– Будем надеяться, пригласят. А кто из «всероссийских» писателей бывал у тебя в гостях? Нет ли мысли затеять собственный литфестиваль – «Кочергинские чтения» или что-то в этом роде?
– Уже раз пять в Кривеле гостил писатель Роман Сенчин, с которым мы дружим со времён Литинститута. Недавно пообещал заехать снова. Гостил с семьёй прозаик Даниэль Орлов, который живёт в Кронштадте, но имеет дачу во Владимирской области, с другого края Мещеры. В прошлом году приехал из Карелии и сложил нам новую красивую печку Александр Бушковский, получивший недавно премию «Ясная Поляна» за свой чудесный роман «Рымба». Пару раз приезжала из Рязани известный критик Елена Сафронова, знаешь такую?
Чтобы организовался литфестиваль, нужно быть или уже умершим писателем, или чувствовать себя мэтром, учить, нести людям свет истины, окружить себя учениками. А я каждый раз, садясь за новый текст, снова чувствую себя начинающим и абсолютно беспомощным. Какой уж там свет истины или ученики!
Иногда мне приходится вести семинары для молодых писателей, и я вижу, что и они, и я, мы решаем одни и те же проблемы. Разве что у меня больше опыта, а у них – задора и сил.
Например, ещё в 2000 году газета «Нью-Йорк Таймс» писала о том, что животные захватили власть в искусстве. Ни одна выставка не обходится без темы животных. Так художники исследуют место человека в этом мире, его отношения с миром, которые постоянно меняются. Еще в 1950-е дикая природа была врагом, была тем, что нужно подчинить и покорить, сейчас она – ресурс, но всё больше приходит понимание, что не бесконечный ресурс. А на носу уже и постгуманизм – осознание, что деление мира на природу и человека – нечто искусственное и ограничивающее самого человека. Люди открыли для себя новое пространство жизни – пространство компьютерных сетей, как чуть больше века назад открыли для себя небо и собирались толпами посмотреть на полёты отважных лётчиков. Мир стремительно меняется. Масса пластика в Мировом океане уже равняется трети массы рыбы в нем же.
А наша литература всё пережёвывает социальные проблемы, решает вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» или привычно пытается играть на эмоциях и развлекать. Поэтому каждый раз, садясь за новый текст, я пытаюсь преодолеть сопротивление этой традиции и сделать что-то новое. Пусть новое не для мировой литературы, но хотя бы для меня. И это внушает мне жуткую неуверенность и робость, ведь новое – это то, что ты ещё ни разу не делал.
– У тебя сын – подросток. Скоро ему предстоит выбирать профессию и будущую жизнь. Ты бы хотел, чтобы он, как в СССР говорили, «выбрал деревню на жительство»?
– Я бы хотел, чтобы ему удалось выбрать занятие и место жительства себе по душе. Это достаточно сложно. Этому всегда многое мешает. Но если у него получится, я буду очень рад, вне зависимости от того, где он будет жить и чем заниматься.
– Что такое сегодняшняя деревня в российской глубинке? Есть ли у нее резервы, чтобы самой себя обеспечивать – уж не говорю быть главным экономическим ресурсом страны, как до революции? И есть ли разница между деревней до Уральского хребта и за ним?
– Прошлой весной я ездил с сыном на Горный Алтай, в деревню, где живут мои старые друзья. Там я тридцать лет назад начинал работать лесником Алтайского заповедника. В деревне живут алтайцы, которые традиционно занимаются отгонным скотоводством. После развала колхозов и совхозов многие сохранили скот, пасут свои маленькие семейные стада. Держатся, если есть возможность, за работу – на почте, в школе, в больнице, но в каждой семье есть скотина, её откармливают и сдают на мясо, это очень хорошее подспорье.
Здесь же гораздо сильнее чувствуется отход от традиционных крестьянских занятий. Скотину держать слишком хлопотно и невыгодно, земельные паи, принадлежащие бывшим колхозникам, почти все продали. Окрестные поля обрабатывают крупные агрохолдинги. В нашем селе есть фермер, он единственный обрабатывает землю и держит скот, но это скорее исключение.
Мой сын дружит с внуком этого фермера. У них большая, дружная семья. И мой сын лет в десять-двенадцать говорил, что тоже хочет быть фермером, хочет иметь такой дом и такую семью. Сейчас его мечты изменились, но я рад, что они были, что он в детстве соприкоснулся с жизнью людей, работающих на своей земле.
– Сакраментальный вопрос про творческие и жизненные планы? Кстати, не собираешься ли бросить курить?
– Сейчас пытаюсь написать первый в жизни роман. До этого получались только повести и рассказы. Не знаю, что из этого выйдет, но задача интересная. Роман – конструкция более осмысленная, сложная и даже искусственная, чем рассказ или повесть. По опыту строительства дома и других построек на участке я знаю, что попытки составить планы, чертежи и эскизы только затрудняли для меня работу. Я путался, нервничал и бросал это занятие. Руководствовался интуицией. Так же и с моей прозой – находишь подходящую интонацию, и она диктует тебе сюжет и поведение персонажей. Вряд ли такой подход уместен в написании романов, но посмотрим. Курить пока не бросаю. Пить бросил, поскольку это было жизненно необходимо.
Оригинальный материал: "Областная Рязанская газета"
